Трамвай свернул к Инженерному замку. Что их связывало? Только та ночь? Но почему он хочет все знать о ней, о ее жизни и неделю и год назад? Разве ему не все равно, что с ней было год назад? Почему она ездила на пляж с Левкой? А до Левки? Она ничего не рассказывает о своем муже…

Трамвай приближался к площади Суворова. Надо выходить. В памяти мелькнуло лицо Киры. Он давно ее не видел. С тех пор прошло много времени. Или это так кажется… Дверь вагона раздвинулась. Филипп сошел с трамвая…

Гранитные плиты веером сползали к воде. Вдоль набережной стояли рыболовы. Как статуи. Молчаливые и важные. Еще? Кто еще? Несколько прохожих. И все… Филипп подошел к лестнице и увидел Нину. Нет, раньше он услышал ее голос. Конечно, она!

Нина стояла на площадке у самой воды. Рядом замер рыбак лет десяти в огромной фуражке. В солдатском котелке металлической стружкой сверкала рыбешка. Филипп остановился и свистнул. Нина и мальчишка обернулись.

— Смотри, Филипп, какой поросенок! Две при мне поймал, а всего-то сколько.

Филипп сбежал по ступенькам и обнял Нину. Даже забыл про орхидею.

Мальчишка не сводил тревожных глаз с удочки.

— Вот ханурики, вот ханурики… Всю рыбу разгоните.

Филипп вспомнил о цветке, секунду помедлил и сунул Нине в руки орхидею.

— Спасибо! Мне давно не дарили цветов, — проговорила Нина. — Ты слышал, как он нас назвал?

Мальчишка смутился. Боязнь, что опрокинут котелок, прошла. Люди стали нормальными. С ними можно разговаривать.

— Я ничего. Я думал, что вы в воду свалитесь. Костюм-то новый.

— Тебя оштрафуют. Здесь ловить запрещено, — улыбнулся Филипп.

— Ну да! Вы, дяденька, не в курсе. У Дворцового и у Кировского запрет. А тут как раз отопрет….

…Они шли вдоль шеренги рыболовов. Колокольчики, тросики, потертые пиджаки, брезентовые штаны. Но лица почему-то у всех одинаковые… Нина раскрыла пакетик и освободила орхидею.

Смятый целлофан скрежетал, как старая калька.

— Не помню, как те назывались. Я похожие цветы собирала в тайге, под Енисейском, — произнесла она.

— А что ты там делала?

— Мы испытывали аппаратуру. Там я познакомилась с Владиком и вышла замуж. Он был геолог.

На Зимней канавке, как обычно, было пустынно и уютно. Оттого и уютно, что пустынно. Нина будто подслушала его мысли. Те, в трамвае… Она молчала. Что она еще скажет?

— Чертовски далек этот Енисейск, — пробормотал Филипп.

— Самолетом — чепуха. Наши заводские часто ездят в такие командировки. Недавно монтировали электронный пульт на химкомбинате в Якутии.

По Эрмитажному мостику пронеслись ошалелые «волги». Голубая и серая. По улице Халтурина, громыхая, проехал фургон «Мебель».

— Да, чертовски далек этот Енисейск, — вздохнул Филипп.

Нина поднесла к лицу орхидею.

— Я была не в самом, Енисейске, а в Маклакове. Поселок километрах в двадцати. Тайга, деревянные домики. Вечерами ходила к геологам играть на бильярде. Знаешь, я здорово играю на бильярде. Удивительно, в Маклакове дома деревянные, и среди них огромный каменный Дворец культуры. С колоннами. С лепными потолками. В Красноярске, наверно, такого нет… Послушай, Филипп, я ведь понимаю. Зачем тебе знать то, что было? Я у тебя не спрашиваю.

— Хочешь, я тебе все расскажу? — искренне воскликнул Филипп.

— Не надо. Люди должны чуточку не знать друг друга. Так лучше, — сказала Нина!

Десять теребеневских парней-атлантов озабоченно поддерживали навес старого подъезда Эрмитажа. У атлантов наивные детские лица и могучие фигуры. Атлантам досаждали голуби. Филипп, запрокинув голову, смотрел на гранитных парней. Атланты казались живыми. Или это шевелились голуби…

Рядом с Филиппом суетился невысокий человек с фотоаппаратом. Наверняка приезжий. Его спутница, полная женщина, держала синий плащ.

— Не мучайся, Боря… Сколько можно? Ты уже снимал таких мужчин возле красивого дома, где покупал сигареты.

— Тебе жалко пленку на искусство?! — укорял ее неутомимый Боря. — Это же произведение искусства!

— Боря, я знаю. Но сколько можно? Ты сегодня три раза заряжал свой аппарат… Боря, который час?

— Без четверти восемь.

Нина тронула Филиппа за рукав.

— Пошли. Мы можем опоздать!

Женщина посмотрела на Нину, виновато улыбнулась и принялась рассматривать атлантов, но через секунду забылась:

— Боря, какое сегодня число? Я, кажется, потеряла счет дням…

Первое августа падало на среду. С первого Филиппа подключили к группе, созданной по указанию директора для доводки ПОА. Ответственный — Трофимов. От конструкторского — Гликман. От отдела техконтроля — Круглый. Ларионов — эксперт по электромеханическим вопросам. От технологов Лузгин выделил бледную девицу с ретушированными ресницами. Девица когда-то занималась ПОА.

Первое пленарное заседание проходило в подвале после рабочего дня. Будто днем не было времени. Приборы оттащили в угол и обложили толстенными свинцовыми листами.

На заседании присутствовало трое: Филипп, Стас и Левка. Трофимов зашел на пять минут. Выразил им полное доверие, настоятельно порекомендовал обращаться к нему за всевозможными консультациями и смылся. Девица с ретушированными ресницами заявила, что оставаться после работы не будет — у нее ребенок в детском саду, — попрощалась и ушла.

— Вообще-то она нам нужна, как зайцу стоп-сигнал, — заключил Стас.

— Дело не в ней. С технологом солидней, — сокрушался Левка.

— Вы посмотрите на него. Ему нужна помпа! — сказал Стас.

Филипп промолчал. Он знал Левку. Ему не нужна помпа, ему нужна девица с ретушированными ресницами.

Группа начала свою работу. Первоочередная задача — найти удачную конструкцию для экранирования. Туллий обладает двумя основными видами излучения — гамма и бета. Алюминиевый корпус прибора не пропускает бета-лучи, а вот гамма… Расчеты Филиппа и Левки почти совпали: чтобы подавить гамма-лучи, необходима толщина свинца двенадцать миллиметров…

Эскиз был готов через полтора часа. Защита получилась довольно сложной конфигурации, зато не надо было нарушать расположение узлов.

— Неплохо вышло, а? — произнес Стас. — А завтра метр свободной рукой художника пройдется по эскизу и…

Послышался стук далекой двери.

— Идут, что ли? — закончил свою фразу Стас.

Он не ошибся. В подвал вошел директор.

— Ну, подпольщики, как дела? Собрался домой и думаю, надо проведать. А где Александр Михайлович?

— Вышел… Сейчас придет. — Левка покрывал начальство.

Корнев придвинул табурет и сел.

— Ох, и влетело мне в управлении за этот прибор! А в августе должны десять штук выпустить. И задолженность — три штуки.

— Жмет план! — проговорил Филипп.

Он не знал, как держаться: чего доброго, Корнев подумает, что Филипп обижен, что он слюнтяй.

…Днем его вызвал Терновский и протянул прозрачные листки папиросной бумаги. Между приказом № 844:

«…считать вернувшимся из командировки Гришина В. К.» и приказом № 846: «…ушедшей в декретный отпуск Крыловой А. Т.» был отстукан приказ № 845: «…объявить выговор за нарушение трудовой дисциплины Круглому Ф. М.». Внизу — подпись директора.

«Видел? Достукался! А я тебе тоже выговор обещал, забыл? Да ладно уж, прощаю!» — говорил Терновский. «Напрасно. Обещали — надо выполнять! — ответил Филипп. — Просто вы не знали, как пишется слово „дискредитация“».

В лаборатории его громко поздравляли. Особенно Стас: «Еще один мученик!» Но к концу дня Филипп забыл о выговоре. Начисто! Вспомнил лишь с приходом директора.

Чего доброго, Корнев подумает, что Филипп — слюнтяй. И Филипп проговорил первое пришедшее в голову. «Жмет план!»

— Дело не в плане. Работаем неритмично. Сборочный цех месячную программу за последние десять дней выдает.

— А почему так, Роман Александрович? Все знают, и все мирятся? — спросил Филипп.

— Трудно иначе. Завод годами работает неритмично, — серьезно ответил Корнев. — Надо перестраивать работу вспомогательных цехов, отдела снабжения… А это непросто.