В статье "Трагедия интеллигенции" Георгий Федотов сформулировал два связанных между собой и исчерпывающих определения сущности русской интеллигенции: идейность и беспочвенность [74]. Под идейностью он понимает особый вид рационализма, под беспочвенностью - отрыв от национальной религии, культуры и быта, от государства и вообще от всех органически выросших социальных и духовных образований.

В соответствии с этими признаками не все культурные, интеллигентные и профессионально занимающиеся интеллектуальным трудом ( intellectuals) люди принадлежат этому стану. Г. Федотов не без оснований исключает из него Достоевского и Толстого (закрывая глаза на его поздние рационалистические измышления), Гоголя и Лескова, Розанова и Победоносцева, Хомякова и Федорова.

Г. Федотов настаивает на том, что водораздел между ними и интеллигенцией проходит в сфере идеала: для интеллигенции этот идеал, рожденный не из религиозных недр, коренится в "идее", в теоретическом мировоззрении, практически заменяющем религию, при этом "построенном рассудочно и властно прилагаемом к жизни, как ее норма и канон" [75].

Закономерно, что подобный специфический склад мышления этого своеобразного ордена(словцо Г. Федотова. - О. Н.) [76]с неизбежностью плодит и умножает всякого рода мифы, которые, в свою очередь, влияют на всю последующую работу интеллигентской мысли. Здесь можно говорить о неких рационалистических априорных установках сознания, которые сами, будучи раз и навсегда приняты на веру, притязают на статус высшей проверочной инстанции. Именно сюда призываются на суд не только все стороны человеческой жизни - религиозной, культурной, общественной, государственной, экзистенциальной и т.д., но также и вера как таковая. Именно здесь не возникает никаких сомнений в правомочности разума оправдать веру отцов, как это попытался сделать Вл. Соловьев, или не оправдать ее, как это происходило и происходит в антихристианском стане интеллигенции.

Одним из вопросов, подвергшихся мощной обработке интеллигентского ratioи обросших плотным слоем мифологем, является вопрос о природе творчества, о его назначении, о его месте в жизни человеческой души, о его отношениях с религией, с идеей спасения, то есть с Православием и Церковью.

Несмотря на множественность определенного рода суждений, а может быть, как раз в силу их направленности, этот вопрос со всем, что из него вытекает, в сознании современной интеллигенции чреват следующими утверждениями:

творчество есть самовыражение;творчество само по себе есть религия;творчество есть освобождение от мира и прорыв в Царство Духа;творчество есть альтернатива спасения;творчество несовместимо с какими-либо догматами и канонами: оно не только не признает, но "ломает все догматы и каноны"; это есть духовная сфера, альтернативная Православию;творчество несовместимо со смирением, так как оно есть бунт против миропорядка;творчество несовместимо с послушанием, так как оно есть акт абсолютной свободы;творчество несовместимо с Церковью, так как оно внеконфессионально;творчество есть богоборчество (соперничество с Творцом);творчество лежит в той сфере духа, где правит "премудрый райский Змей" (В.В. Розанов: "Порок живописен, а добродетель так тускла").

Соответственно этим антицерковным выкладкам выглядит в современном интеллигентском, а теперь уже и обывательском представлении образ творческой личности:

творческая личность сакральна: творец есть Творец;творческая личность выше обывательской морали и нравственности и потому имеет право на морально-нравственные привилегии;творческая личность есть личность свободная и духовная: ей не зазорно общаться с любыми духами по ее свободной воле;творческая личность жертвенна - она приносит себя в жертву греху ради спасения людей или расплачивается за свой талант грехопадением (фильм "Жертвоприношение" Андрея Тарковского, где главный герой ради спасения мира от атомной войны должен впасть в блуд с ведьмой; фильм "Рассекая волны" Ларса фон Триера, где героиня становится блудницей, чтобы спасти мужа; наконец, роман "Доктор Фаустус" Томаса Манна и т.д.).

Обоснование этих утверждений можно обнаружить в Серебряном веке, в периоде, называемом русским религиозным Ренессансом, учитывая, что и он сам по себе был явлением вторичным по отношению к эпохе европейского гуманизма: английского позитивизма, французского рационализма и "личной веры" Реформации.

На первый план выдвигается личность, эмансипированная от своего церковного призвания и Самого Творца; такая личность называется свободной. Сферы религии и культуры меняют в ней свои очертания и меняются местами: теперь не культура является частью религии, а религия становится частью культуры и до известной степени поглощается ею. И даже русская религиозная философия куда в большей степени есть факт культуры, чем акт церковного богословия.

Идеологами нового религиозного сознания прежде всего можно назвать В. Соловьева и Н. Бердяева. На первое место здесь выдвигается романтический проект, в котором само искусство есть уже теургия, богодейство. С этим проектом преображения мира связан соответственно и романтический образ художника - творца, усвоившего служение пророка.

Практически это получало выражение в том, что люди, исполненные этим духом времени и принадлежавшие к художественно-литературной среде, пытались выстроить свою жизнь "по правилам искусства". Задача состояла в том, чтобы создать поэму из своей личности. Вот как описывает это поэт В. Ходасевич: "Художник, создающий "поэму" не в искусстве своем, а в жизни, был законным явлением в ту пору... Внутри каждой личности боролись за преобладание "человек" и "писатель"... Дело свелось к тому, что история символизма превратилась в историю разбитых жизней, а их творчество как бы недовоплотилось..." [77].

Любопытно, что сходный проект искусства-жизнестроения был и у формалистов-лефоцев (левый фронт искусства), которые всеми силами открещивались от символистских установок.

Впрочем, задача коренной ломки и переустройства не только мира, но и жизни и даже самого человека вполне вписывалась в общий пафос революционной эпохи: этим объясняется лояльность большевистского государства к авангардистам и даже символистам. Лишь в середине 30-х годов, когда в советской культуре уже вовсю директивно насаждается метод соцреализма, начинается погром левого искусства: "зауми", "штукарского формализма", "футуризма" и "буржуазного символизма".

В некоторых построениях В. Соловьева с особой силой свидетельствует о себе тот дух утопизма, который повсюду сопровождает романтизм и его неотлучную тень - рационализм. И то и другое возникает именно на месте отрыва от органической жизни и вырастает на местах беспочвенных и зыбких. И то и другое, являясь психологическим феноменом, приноравливает бытие к своим собственным представлениям о нем и неизбежно редуцирует Абсолютное и онтологически данное, приспосабливая его к своим карманным нуждам. Во всяком случае, Лев Шестов вполне справедливо указывает на это в своей книге "Откровение и Апокалипсис".

Действительно, Откровение у Соловьева отступает на задний план перед выкладками его собственного разума. Сам В. Соловьев ставил своей задачей "оправдать веру наших отцов, возвести ее на новую ступень разумного сознания, показать, что древняя вера... совпадает с вечной и вселенской истиной" [78]. По Соловьеву, такой вечной и вселенской истиной оказываются достижения разума, причем разум избирается здесь в качестве высшей инстанции, пред которой и должна оправдаться "древняя вера" и ее катехизис.