"Искусство писателя замечательное, но какое унижение искусства!", - сказал об одном позднем сочинении вольнодумца Толстого его современник-христианин. Прошло немногим более ста лет - и как страшно изменился облик культуры, изменилось состояние душ и сердец! Где ныне "замечательное искусство", которым блистали и те, кто "унижал искусство"? Где великая русская литература, великая русская музыка, великая русская живопись?..

Не будем впадать в идеализацию. И в ХIХ веке было и унижение искусства, и унижение человека в искусстве, и общественный обман через искусство. Широко разлитый культ литературы был одним из главных средств культивирования упадочного интеллигентского утопизма. И все же разница между веком уходящим и веком минувшим огромна.

Очень долго мы недостаточно отчетливо видели эту разницу. Официальное искусство победившего утопизма было совершенно немощно в своих новшествах и полностью ориентировано на классику в своих достижениях. Все ждали, когда заговорит в полный голос искусство неофициальное, потаенное, гонимое. И вот, по мере падения цензурных оков перед нами стали все более и более явственно вырисовываться уродливые очертания этого "нового искусства". Сказать, что оно бездарно, плоско, пошло, безобразно - это значит еще ничего не сказать. На наших глазах служители Муз постепенно становятся служителями Сатаны, вовлекая в это служение и толпы потребителей "искусства". Мы видим разложение и гибель не отдельных художников, но человечества - той его части, которая вовлекается в апостасию.

Люди всегда падали и грешили. Но отношение к злу и греху могло быть совсем разным. Во времена торжества христианства зла боялись и стыдились, со злом боролись, в грехах каялись. В последующие времена "отменили стыд", началось уравнивание в правах добра и зла, добродетели и греха. В последние времена зло будет торжествовать, а добро окажется под запретом. Отчасти это уже и происходит. Духовное понимание современного искусства раскрывает страшную правду о человеке, о тех "глубинах сатанинских", в которые он устремился.

Олеся Николаева, автор этой книги, - замечательный поэт. Она имеет право судить современное искусство, потому что она - один из его творцов и видит изнутри происходящие в нем процессы.

В свое время Марина Цветаева после тридцатилетнего страстного служения поэзии написала "Искусство при свете совести", где подвергла величайших поэтов и себя самое беспощадному суду и осуждению. Олеся Николаева смотрит на культуру более оптимистически, ей несвойственны нигилистические порывы кающихся интеллигентов и "наших новых христиан". Она уверена, что человек искусства имеет возможность быть верным голосу христианской совести. Она утверждает, образно говоря, что художники участвуют по-своему в строительстве тех двух градов, о которых сказал блаж. Августин: "Две любви создали два града: земной - любовь к себе, доходящая до презрения к Богу, небесный же - любовь к Богу, доходящая до презрения к себе". Эти два града, противоположные по ценностям в них вложенным, создаются на территории, которую они отвоевывают один у другого.

Пока еще стоит этот мир, каждый из нас может сделать свой выбор - созидать с Богом или воевать против Бога.

Христианская культура - созидание о Христе и со Христом - была и должна быть.

Протоиерей Валентин Асмус

История идей упирается в историю чувства, историю ментальности человека. Ход ее имеет зигзагообразный рисунок и напоминает траекторию маятника, в амплитуде которого крайней точке рационализма и прагматизма соответствует последующий накал романтизма и сентиментализма; так, эпоха Просвещения с ее доминантной установкой на возможности человеческого разума сменяется эпохой романтизма, растворенного в мистических исканиях Александровской эпохи; та, в свою очередь, уступает место русскому вульгарному утилитаризму и нигилизму, на смену которому приходит народничество с его мечтательностью, патетикой и морализмом и, наконец, марксизм, претендующий на онтологизм, универсализм и мессианство... И т.д.

На смену монолитной советской культуре закономерно пришла культура калейдоскопическая и эклектичная. И тем не менее корни ее, при всей их оппозиционности - и идеологической, и стилистической - режиму большевиков, уходят в советскую почву. Ибо хотя, как сказал поэт, "свое родство и скучное соседство мы презирать заведомо вольны" [1], родство все же остается родством.

Мощная и сильная советская культура была культурой функциональной и оформительской по существу, ибо она "в художественных образах" оформляла советскую идеологию и воспитывала "нового человека": железного борца и строителя коммунизма.

Как ни странно, но вымороченный М. Горьким (совместно с критиком Б. Кирпотиным) метод "социалистического реализма" действительно существовал. За реализм, правда, выдавался приукрашенный натурализм или же своеобразный классицизм, декларирующий себя как метод "жизнеподобия" и создающий образ такой реальности, где идеологически сконструированное "должное" выдается и принимается за действительное.

Под "жизненностью" произведения понималось наличие в нем житейских реалий, узнаваемых деталей и персонажей "с лицами прохожих", воспроизводящих обобщенный образ простого советского человека, этого "типичного представителя", призванного в новой жизни быть идейным "колесиком и винтиком" единой госмашины, то есть исключительно функцией социальных, производственных и государственных отношений.

За этой установкой на создание средствами культуры и искусства "дублированной" реальности, замешанной на идеальном образе коммунистического завтра, идеологически стерилизованной, лишенной онтологических проблем и психологических конфликтов и при этом претендующей на статус реальности первой и основной, скрывался некий неосознанный оккультный проект. Во всяком случае, элементы оккультного и магического отношения к действительности в советском искусстве были налицо.

Весьма примечателен в этом отношении случай со Сталиным, который наградил Сталинской премией всех актеров, сыгравших роль молодогвардейцев в фильме "Молодая гвардия" - всех, кроме актера, исполнявшего роль предателя Стаховича: тень персонажа никак не позволяла артисту оказаться в числе лауреатов.

Тот же магический взгляд существовал и по отношению к вестнику, приносящему дурную весть: гонец должен был понести за нее кару. Такой дурной вестью была информация о реальных беззакониях и злодеяниях советской власти и "органов". Негативная информация называлась "антисоветской пропагандой", и тот, кто ее разглашал, делался государственным преступником и не только: такая информация, негативная ("клеветническая") по отношению к большевистскому переустройству мира, представлялась куда более опасной, чем реальное социальное бедствие, будь то голод или война; и то и другое могло иметь место в жизни советского государства без ущерба для той "дублированной" реальности, в котором оно мыслило свое бытие. Но магическое отношение к произнесенному слову (вспомним советские заклинания) превращало любые "клеветнические измышления" в онтологическую угрозу, поскольку они ставили под сомнение именно эту реальность, а она-то и была призвана выступать в качестве первичной и даже идеальной.

Из этих же неосознанных оккультных соображений цензурой вымарывалось или запрещалось всякое художественное слово, всякая картина, всякое музыкальное произведение, которые СТИЛИСТИЧЕСКИ ("У меня расхождения с советской властью стилистические" - А. Синявский) не вписывались в общий замысел той сконструированной реальности, в которой, вопреки реальности подлинной, предлагалось советскому человеку благоденствовать, то есть бороться и строить: любой диссонанс в ней, а тем паче ее переосмысление, грозили советскому государству катастрофой.