Твоего маленького зоопарка не стало. Звезда, камбала, краб, омар — их больше нет. Только губка Аманда осталась, да и та как будто приуныла в своем гнездышке из морских водорослей. Благодаря мистеру Паркеру, учителю биологии, ты знаешь, что перед тобой Microciona prolifera, обычно обитающая в устьях рек вдоль северного побережья Америки.

— А где все? — спрашиваешь ты.

— Умерли, — отвечает Аманда. — Болезни, старость, окружающая среда. Я одна уцелела. Бессмертие — единственное, что есть во мне примечательного. Разруби меня на части-и каждый кусочек регенерирует.

— Знаешь, мне кажется, я тоже бессмертна.

— Что-то не похоже, Джули.

— Бог хочет, чтобы я жила вечно.

— Возможно, — телепатирует губка.

— Так и есть.

— Кто знает?

Ты бороздишь ногой песчаное дно, выворачивая камни, ракушки и наконец находишь. Да, вот он, тот самый скелет, который ты впервые обнаружила, когда тебе было десять лет. Поддавшись внезапному порыву, ты ударом ноги ломаешь шейные позвонки, вздымая песчаные протуберанцы.

Прижав череп к груди, ты плывешь навстречу приглушенному солнечному свету. Как же ты любишь свое тело, пусть даже несколько полноватое. Ты обожаешь эту золотистую кожу, пышные волосы, слегка асимметричную грудь, пульсирующие жабры. Вот так-то, мама. Стоя у входа в пещеру в облаке менструальной крови, окружившем тебя подобно ауре, ты машешь на прощание Аманде, отталкиваешься от песчаного дна и начинаешь восхождение навстречу солнцу сквозь тридцатиметровую толщу соленой воды.

Из душа хлынула благодатная струя, смывая пот игры, но не ее позор. Джули играла хорошо, все мячи в корзину послала, даже с дальней дистанции, заработала для команды пятнадцать очков, сделала шесть удачных подач и приняла семь пасов. Она четыре раза перехватывала мяч. Все зря. «Везучие собаки» из Высшей лиги Атлантик-Сити жестоко побили «Тигриц» с мыса Бригантин со счетом 69:51.

Джули закрыла кран и поплелась из душа — самый несчастный защитник во всем округе.

В раздевалке никто не проронил ни слова. В Высшей лиге мыса Бригантин поражения не обсуждались. Вытираясь, Джули повторяла про себя, что она скажет Фебе. «Ну конечно, конечно, я могу выигрывать, когда вздумается. Могу загнать этот дурацкий мяч в корзину хоть с центра площадки, если захочу. Не учи меня жить, Спаркс».

— Я не учу тебя жить, — твердила на следующий день Феба. — Я просто объясняю тебе, что ты можешь слегка корректировать чужие броски. Не обязательно самой демонстрировать сверхъестественные физические возможности. Никто ничего не заметит. — Под звон посуды и неутихающий столовский гул они нашли наконец свободный столик и водрузили на него подносы. — Если в Сент-Бейзил вы проиграете не больше двенадцати очков, я уйду с шестьюдесятью долларами. Само собой, половина твоя.

Джули с досадой посмотрела на поднос. Почему ей с таким трудом удается сохранять более-менее приличную фигуру, в то время как Феба лопает одни сладости и хоть бы грамм прибавила?

— Я не собираюсь сачковать только для того, чтобы ты могла заработать тридцать долларов.

— Сачковать — значит проигрывать, а не выигрывать. — Феба запихнула в рот пирог с меренгой и лимоном. — Послушай, Кац, думаешь, легко быть твоей подругой? Ты думаешь, мне по фигу? Ты сваливаешься с небес со всеми твоими способностями, на свете есть какой-то Бог, которого никто не видел, а я должна себе помалкивать в тряпочку? Да я скоро чокнусь от всего этого. И мама тоже.

— Потерпи. Моя миссия еще не определилась.

— Я и терплю. — Феба доедала пончик. — Слушай, я хоть раз просила тебя помочь на экзаменах? Или когда моя двоюродная сестра залетела, я попросила тебя все уладить?

Джули вспыхнула.

— Есть масса вещей, о которых ты меня не просила. — Она кивнула в сторону Кэтрин Тибох, устало опиравшейся на костыли. — Ты так и не попросила, чтобы я вылечила Тибох или наладила обмен веществ у Лиззи.

— Я как раз собиралась.

— Я и не сомневаюсь.

— Давай смотреть правде в глаза, подруга. Бегать по площадке с мячом — не самое подходящее занятие для раскрытия твоего потенциала.

В отместку Джули поддела вилкой верхушку пирога Фебы и съела ее.

— У меня дома есть комната, которую ты никогда не видела.

— Это где вы с Роджером развлекаетесь? Надеюсь, ты не теряешь голову. Как говорит мамуля, «его птичка в твоей руке стоит двух в твоем кустике».

И не удивительно, что Феба так сексуальна. Прехорошенькое личико, гибкая фигурка, сказочная бархатистая кожа. Вот уж правда, Фебе Бог дал лучшее тело, чем собственной дочери.

— Мы с Роджером этим не занимаемся. Он меня боготворит.

Феба хихикнула.

— «Ах, он тебя любил… — Она принялась за шоколадное пирожное цвета своей кожи. — как сорок тысяч братьев…» Дался тебе этот Роджер, неужели нельзя найти кого получше? По-моему, он такой зануда. Ты умная, симпатичная, сисечки что надо, по двенадцать мячей за игру забиваешь, не то что я с моим «F» по математике и парой желудей вместо груди. Что толку тратить себя на Роджера?

— Он настоящий католик. Мне это здорово помогает.

— Помогает любить твою мамочку?

— Помогает перестать ее ненавидеть.

— Разве можно ненавидеть мать, Кац?

— А я ненавижу.

— Что за комната?

Джули называла ее своим храмом. Когда-то это была комната для гостей, а теперь — место, помогавшее ей не свихнуться. Начиналось все очень скромно. Сначала было несколько вырезок из «Тайм» и «Атлантик-Сити пресс» о трагических событиях. Джули вклеивала их в альбом, но вскоре перешла к стенам, затем заняла пол и даже добралась до потолка. В конце концов вся комната утонула в человеческих страданиях, землетрясениях, засухах, наводнениях, пожарах, эпидемиях, увечьях, наркотической зависимости, автомобильных катастрофах, железнодорожных крушениях, расовых бунтах, массовых убийствах и испытаниях термоядерных бомб.

Неужели все это ей так необходимо? Папа не знал, что и думать.

Это поможет ей удержаться, чтобы не свернуть на тот опасный путь, которого так боялся папа, объяснила Джули. Больше этот вопрос не поднимался.

— Впечатляет, — высказала свое мнение вечером того же дня Феба, окидывая взглядом безумный коллаж. — Но смысл?

Джули подошла к алтарю, в прошлом карточному столику, на котором, по обе стороны от черепа, недавно поднятого со дна залива, стояли два бронзовых подсвечника, стилизованных под кларнеты.

— Перед самым сном минут двадцать я провожу здесь. Только после этого я могу уснуть.

— Ты хочешь сказать, что просто сидишь здесь и пялишься на чужую боль? Сидишь и смотришь?

— Да. Точь-в-точь как Бог.

— Больная.

Джули взяла в руку череп и отвела его, словно для броска.

— Мама могла спасти этого моряка, но она этого не сделала.

— Наверное, у нее были свои причины.

— А у меня — свои. — Джули выставила вперед руку с выпрямленным указательным пальцем, медленно повернулась вокруг, затем еще раз и еще… — Видишь, Феба, замкнутый круг. Это может продолжаться вечно!

— Крыша поехала? — Феба провела ладонью по двери, покрытой золотушной коркой пожелтевших вырезок, и остановилась на фотографии десятков вкопанных в землю цилиндров, торчавших, как невзорвавшиеся бомбы, из которых сочилась какая-то розоватая гадость. — А, ясно…

— Не то что конец, непонятно даже, где тут начало.

— Классное место для кайфа! — Смех Фебы был неестественно громким и натянутым, как лай собаки, подающей голос по команде. — Есть столько всяких приколов, надо будет дать тебе попробовать.

— Жила-была девочка, которая могла бы на каждом шагу совершать чудеса…

— Смотри, мозоли не натри, — съязвила Феба. — О, вот круто! — Она теребила уголок вырезки из журнала «Пипл». В заметке шла речь о четырехлетнем мальчике с травмой позвоночника, который перенес шестнадцать операций и затем скончался. — А я тебя достаю…

— Это жестоко.

— Прости, Кац.

— Угу.

— Я иногда начинаю тебе завидовать. Глупо, правда?