— Она там?

Зигмунд еле заметно кивнул.

— Спасибо, — одними губами сказал он.

— Тебе спасибо, — чуть слышно ответил сомелье.

В этот момент Дмитрий Воронов обернулся. Зигмунд вздрогнул и вытянулся в струнку.

— Михаил Андреевич, вы идете? — спросил хозяин, скользнув взглядом по прислуге и сделав для себя какие-то выводы.

— Я не голоден, — пробормотал он. — Сэндвич на кухне перехватил.

— Но шабли… — с усмешкой напомнил Воронов.

«И как это пить? — думал он, сбегая по ступенькам. Втравила меня в историю Елизавет Петровна! Обещала, что все пройдет как по маслу. Она, мол, поможет, прикроет. А Воронов все равно догадался».

От коллекционного вина он на самом деле был также далек, как Плутон от Солнца. Последняя планета, где могла бы зародиться жизнь, то бишь интерес к французским винам. Во-первых, он пил редко, поддерживал форму, а во-вторых, если и пил, то пил водку. В уголовном розыске, где он когда-то работал, других напитков и не признавали. В крайнем случае, коньячок.

Задание миллионерши поначалу показалось легким. Поехать вместе с ней на вечеринку под видом начинающего коллекционера и оградить от опасности. Где именно опасность, Елизавет Петровна не сказала. Лишь загадочно бросила:

— Может быть, и обойдется.

Не обошлось. Вчера вечером он прокололся на дегустации, сегодня ляпнул про мушкетеров, комментируя бургундское. Воронов тут же зажал его в угол и перевербовал. А если и остальные догадаются? Таранов с Сивко не дураки. Федор Иванович так и сверлит взглядом. Краткие курсы этикета помогли лишь наполовину. Пользоваться ножом и вилкой родители-интеллигенты с младых ногтей научили, в бокалах и столовых приборах кое-как разобрался. Теперь надо вспомнить, чем есть устрицы и что такое шабли? Вдруг его, как и божоле, пьют еще «тепленьким»? Не ляпнуть бы чего. Вчера Елизавет Петровна подсказала, но сегодня она уже не союзник. Скорее враг. Догадалась, где прячется девчонка, и собирается учинить допрос. Намек непрозрачный: «Я бы выбрала спальню молодого красивого мужчины». Б-р-р…

Шабли. «Район Шабли — родина самых известных в мире белых вин…» Стоп! Это здорово, что у него отличная память! Мысленно открываем страничку и читаем. Настоящее шабли на вкус сухое, жесткое, твердое. Твердое, это как? Хорошо им там, во Франции, у них тепло. Вот они и пьют кислятину. Им этого хватает. Но попробуй ты в двадцатиградусный мороз согреться вот таким, сухим и жестким! Крепостью в десять градусов! Стоимостью тысячи в полторы-две кровных отечественных рубликов! И это еще не лучшее вино, и не самое дорогое. Это, господа, болезнь. Называется «беситься с жиру».

Воронов — маньяк. Зачем у него в подвале бочки? Никогда ему, бывшему оперу, этого не понять. Как и большинству русских не понять, зачем надо тратить такие деньги на вино? Что в этом хорошего? И, собственно, за что столько платить? Виноградников у них, во Франции, завались. Говорят, они его даже выливают, вино. Чтобы цены держать. Вино — это миф. Самое ценное во всех этих бутылках — легенда. И цена тоже легендарная. Не стоит оно того, нет, не стоит.

Итак, шабли. Стоп! Сосредоточиться. А то опять пойдут в ход мушкетеры и Воронов с усмешечкой спросит: «Вы поклонник творчества Дюма, Михаил Андреевич?» А они, то есть мушкетеры, вовсе не то пили. Давай, вспоминай! Сивко… Где-то ты его видел. Вспоминай… Лучшие вина шабли желательно выдержать от трех до восьми лет, тогда они полностью смогут раскрыться. Остальные, то есть второсортные, хотя бы полгода, а лучше от года до трех. Какая ж это статья? От года до трех. Смотри, не ляпни, Михаил Андреевич. Что-нибудь из УК. Тогда конец тебе. Ментов они не любят.

Но чего ж так дорого? Перед отъездом он ради интереса забежал в супермаркет, глянул на цены. Эти бутылки стояли на самой верхней полке, видимо, покупательского ажиотажа на дорогое вино не наблюдается. Ходовой товар стоит на уровне глаз или на уровне груди, чтобы не напрягаться, руку не тянуть, глазами по полкам не шарить. Значит, дорогое вино — товар не ходовой. Даже тот, кто не скупится для праздничного стола, берет ром, текилу, виски и прочую экзотику. В общем, литро-градусы. Если шабли стоит больше тысячи рублей за бутылку, см. год урожая. Вычесть из года текущего и см. разницу. Сколько выдерживали это вино? Чем дольше, тем оно дороже. А также см. категорию. Grand Cry — высшая категория. Но это запредельные цены. Premier Cry попроще, но все равно дорого. Остальное вино — это просто шабли. «Крю» — это, кажется, виноградник, если слово есть на этикетке, это хорошо. Если нет, не смертельно, но и не престижно. Внимательно читай этикетку, в том числе и мелкие буковки. Елизавет Петровна так говорила. Это он запомнил. Пакетированное вино у них вообще не котируется. Он честно заучил все, что она распечатала. И мелкие буковки. Но все равно ж прокололся! Подробности надо бы у Воронова спросить.

Шабли — название города. Суровые климатические условия. Гм-м… Что они имеют в виду под словом «суровые»? Плюс пять градусов зимой? «Всего» пять? Легкий ветерок летом? Виноград поэтому не сладкий? Кислятина, в общем, из него получается. А ключевое слово — «уникальный». Если веками лепить его к тому, что и гроша ломаного не стоит, а на вкус паршиво, можно добиться желаемого результата и заработать кучу денег. Главное, это терпение и постоянство. Нет, не понять ему этого. Не понять…

— О чем задумался, Мишель?

Елизавет Петровна ждет его у входа в парадную залу, обед накрыт там.

— О вине.

— Мне надо с тобой поговорить. — Ее пальцы впиваются в руку, чуть повыше локтя. Больно.

— Да, конечно.

— После обеда.

— Как скажете.

Они торжественно усаживаются за стол. Зигмунд открывает вино, торжественно разливает его по бокалам, потом предлагает закуски. Здесь главное — делать то же, что и все. Они берут, и ты бери, они лимончик, и ты лимончик. Нет, никогда тебе этого не понять, Миша. Буржуйской еды и буржуйского снобизма. Напротив сидит невозмутимый Федор Иванович Сивко и одну за другой глотает устрицы. Как лягушки проскакивают, разве что не квакают. Ага! Судя по выражению лица, ему это тоже не нравится! Ну, нет в его глазах стального цвета неизъяснимого блаженства от приема пищи! Тогда зачем он это делает? Ляпни водки и огурцом соленым закуси. Стоп! Уже близко. Где-то ты его видел. Или слышал. Что-то знакомое. С бокалом шабли в руке и перед блюдом с устрицами Федор Иванович неузнаваем. А вот если приложить к нему соленый огурчик…

— Как устрицы, Мишель?

— А? Что?

— Как устрицы?

— Как устрицы, — бормочет он и, стараясь не морщиться, запихивает в рот что-то склизкое, пахнущее рыбой. Терпение, мой друг, терпение. Не гурманы мы, нет, не гурманы. Но улыбайся! Изображай удовольствие!

— Отличное вино! — восклицает Иван Таранов. — Право слово, отличное!

— Других я и не держу, — сухо замечает хозяин. И Зигмунду: — Подавай суп.

Тот исчезает.

— Эстер Жановна неплохо готовит, — нарушает молчание Елизавет Петровна.

— Я бы сказал, замечательно, — подхватывает Сивко. — Где ты ее откопал?

— Я же уже сказал: они эмигранты. — Воронов терпелив. Медленно ест, медленно говорит. — Я помог им получить гражданство. Раньше они жили в Молдавии, при большом винограднике. Зигмунд — знатный винодел, его жена — специалист по купажированию вин. О своем винограднике Зигмунд может говорить часами. О том, как в советское время боролся с обработкой лозы химикатами, за чистоту вина й против добавления в него двуокиси серы. Это, мол, вредно для здоровья. Зигмунд — фанатик экологической чистоты благородного напитка. Но с ним никто не соглашался. Обработка пестицидами повышает урожайность, а добавление в вино двуокиси серы — срок хранения. Экономическая выгода против фанатизма истинного ценителя. Как вы думаете, господа, кто победил?

— Я за экономическую выгоду! — рассмеялся Таранов. — Я ж бизнесмен!

— Однако пьешь лишь то вино, в котором уверен, — заметила Елизавет Петровна. — Не молдавское, а французское! Жить хочешь долго.