Где же искать теперь? Там, у дюн, в болоте, где когда-то плескалось море? В пещерах на противоположном склоне, у подножия разрушенной Командорской Вышки? А может, высоко в горах, в диких владениях манафов, у истоков Камышовой реки, где в спрятанных среди колючих кустарников расселинах живут стада коз? Все линии моего плана словно стираются сами собой, а начертанные на камнях знаки кажутся всего лишь следами гроз, царапинами, оставленными молниями, вытравленными ветрами. Мне хочется сказать Фрицу: «Кончено. Здесь ничего не найти больше, пойдем отсюда».
Но во взгляде мальчика столько упорства, глаза его так блестят, что я не осмеливаюсь поделиться с ним своим отчаянием. Ступая как можно тверже, я иду по дну долины к своему лагерю под старым тамариндом. Я говорю:
— Мы поищем там, на западной стороне. Надо копать, ставить вехи. Вот увидишь, в конце концов мы найдем. Мы будем искать везде, на той стороне, потом в верховьях долины. Не пропустим ни дюйма земли, не обследовав его. Найдем!
Верит ли он тому, что я говорю? Похоже, мои слова его успокоили. Он отвечает:
— Да, мсье. Мы найдем! Если только манафы не нашли раньше нас. — И он смеется, представляя себе сокровище Неизвестного Корсара в руках у манафов. Но потом добавляет, посерьезнев: — Если бы манафы нашли золото, они выбросили бы его в море!
А что, если он прав?
Эта тревога, не оставлявшая меня последние недели, доносящиеся из-за морей грозовые раскаты, о которых не позабыть ни днем, ни ночью, — сегодня я ощущаю их с особой силой.
Отправившись рано утром в Порт-Матюрен в надежде получить новое письмо от Лоры, я подхожу через заросли кустарников и пальм вакоа к зданиям компании «Кейблз энд Вайалесс» на мысу Венеры и вижу перед телеграфом скопление народа. Местные жители толпятся в ожидании у крыльца, одни беседуют стоя, другие сидят в тени, на ступенях лестницы, и курят с отсутствующим видом.
Все эти дни, пока я как сумасшедший пытался отыскать в расселине второй тайник Корсара, до меня не доходила вся серьезность сложившейся в Европе ситуации. А ведь на днях, проходя мимо здания «Маллак и К°», я вместе со всеми читал вывешенное у дверей коммюнике, доставленное на почтовом судне из Порт-Луи. Там говорилось о всеобщей мобилизации по случаю войны, начавшейся в Европе. Англия и Франция объявили войну Германии. Лорд Китченер выступил с обращением к добровольцам из колоний и доминионов, из Канады, Австралии, а также из Азии, Индии и Африки. Прочитав воззвание, я вернулся в Английскую лощину, в надежде, что, возможно, увижу там Уму. Но она не пришла, а позже ее вспугнул шум работ в расселине.
Я подхожу к зданию телеграфа. Несмотря на мою изодранную одежду и длинные волосы, никто не обращает на меня внимания. Я узна ю Меркюра, Рабу и верзилу Казимира, матроса с «Зеты», стоящего чуть поодаль. Он тоже узнаёт меня, и его лицо сияет радостью. Сверкая глазами, он поясняет мне, что народ ждет разъяснений о порядке записи в добровольцы. Теперь понятно, почему тут одни мужчины. Женщины не любят войну.
Казимир говорит об армии, о военных кораблях, куда, как он надеется, его возьмут, — бедный добряк великан! Он уже говорит о боях, в которых будет участвовать в этих неведомых ему странах, сражаясь с неизвестным ему еще врагом. Затем на веранде появляется человек — служащий телеграфа, индус. Он зачитывает список имен, который будет передан затем на призывной пункт Порт-Луи. Он читает медленно, в гнетущей тишине, своим певучим гнусавым голосом, с английским акцентом, искажая имена: «Эрмитт, Корантен, Латур, Сифлет, Лами, Раффо…»
Он читает имена, а порывы ветра подхватывают их и разносят по округе, разбрасывая среди острых как лезвие листьев пальм вакоа и черных камней. Они звучат уже странно, эти имена, будто имена погибших, и мне вдруг хочется убежать, вернуться к себе в долину, где никто не сможет меня отыскать; раствориться бесследно в мире Умы, среди камышей и прибрежных дюн. Медленный голос перечисляет имена, и меня охватывает дрожь. Со мной никогда такого не было: мне кажется, что вот сейчас среди всех этих имен прозвучит и моя фамилия, что так и должно быть — она должна прозвучать среди имен этих людей, которые скоро покинут свой привычный мир, чтобы биться с врагами.
«Порталис, Ауэ, Селин, Беге, Хитчен, Кастор, Пишетт, Симон…»
Я еще могу уйти, я думаю о расселине, о пересекающихся на дне долины линиях, о вехах, горящих там наподобие бакенов, думаю обо всем, чем жил эти месяцы и годы, обо всей этой красоте, наполненной светом, шумом волн и свободными птицами. Я думаю об Уме, о ее коже, о ее гладких руках, о теле черного металла, скользящем в водах лагуны. Я могу уйти — еще не поздно. Уйти подальше от этого безумия, от этих людей, которые радуются и смеются, заслышав свою фамилию. Я еще могу уйти, отыскать место, где смогу позабыть об этом, где в шуме моря и ветра мне не будут слышаться громовые раскаты войны. А певучий голос все читает фамилии, ставшие уже нереальными, фамилии здешних людей, которые уходят туда — умирать за мир, о котором им ничего не ведомо.
«Ферне, Лабют, Жеремиа, Розин, Медисис, Жоликер, Викторин, Имбулла, Рамийа, Ильке, Ардор, Гранкур, Саломон, Равин, Руссети, Перрин, Перрин-младший, Ази, Сандрийон, Казимир…»
Услышав свое имя, верзила вскакивает на ноги и прыгает, громко крича. Его лицо излучает такую простодушную радость, что можно подумать, будто он выиграл пари или узнал хорошую новость. На самом же деле он только что услышал имя своей смерти.
Может, из-за этого я и не сбежал обратно в Английскую лощину в поисках места, где смог бы позабыть о войне. Думаю, да — из-за него, из-за этого счастья, с которым он услышал свое имя.
Индус заканчивает чтение списка и замирает, ветер треплет в его руках лист бумаги. Затем он спрашивает по-английски: «Есть еще добровольцы?»
И я, почти против воли, взбегаю по чугунной лестнице на крыльцо и называю свою фамилию, чтобы он внес ее в список. Только что Казимир подал сигнал к всеобщему ликованию, и вот уже большинство присутствующих пляшут и поют от радости. Когда я спускаюсь по лестнице, меня окружают, жмут руку. Праздник продолжается все время, пока мы идем по дороге вдоль берега до Порт-Матюрена, шумной толпой мы шагаем по улицам города к больнице, где нам предстоит пройти медицинский осмотр. На самом деле это и не осмотр вовсе, а простая формальность, длящаяся не более одной-двух минут. По пояс голые, мы заходим по очереди в душный кабинет, где Камаль Буду с двумя санитарами бегло осматривает добровольцев и вручает им мобилизационное предписание с печатью. Я жду, что он станет мне задавать какие-то вопросы, но его интересуют лишь мои глаза и зубы. Он выдает мне бумагу и в тот самый миг, когда я готов уже покинуть его кабинет, говорит своим мягким серьезным голосом, без всякого выражения на бесстрастном индийском лице: «Так вы тоже едете на эту бойню?» И, не дожидаясь ответа, зовет следующего. Я читаю в предписании дату своего отбытия: 10 декабря 1914 года. Графа «название судна» оставлена незаполненной, но пункт назначения вписан: Портсмут. Всё, я призван. И до отплытия в Европу мне не повидаться с Лорой и Мам, потому что мы поплывем через Сейшелы.
Тем не менее каждый день я возвращаюсь к расселине, словно мне предстоит наконец найти то, что я ищу. Мне не оторваться от этой трещины в теле долины, где нет ни травинки, ни деревца, ничего живого — только свет, играющий на ржавых склонах, да базальтовые скалы. Утром, пока солнце еще не набрало силы, и вечером, в сумерки, я забираюсь в расселину и снова и снова осматриваю ямы, обнаруженные мной у подножия утеса. Я ложусь на землю, вожу пальцами по краю колодца, по стенкам, отполированным ушедшей водой, и мечтаю. Дно расселины сплошь изрыто киркой, земля испещрена кратерами, которые уже начали затягиваться пылью. Когда ветер, завывая, врывается в расселину, проносится бешеными порывами по верху утеса, в эти дыры устремляются маленькие лавины черной земли, стучат камешками по дну тайников. Сколько времени понадобится природе, чтобы вновь закрыть раскопанные мной колодцы Неизвестного Корсара? Я думаю о тех, кто придет сюда после меня через десять, может, через сто лет. И решаю заделать тайники — ради них. Я отыскиваю в долине плоские камни и с большим трудом перетаскиваю их к входам в колодцы. Уже на месте я собираю другие камни, поменьше, заполняю ими зазоры, а потом лопатой набрасываю сверху кучу красной земли. Мне помогает юный Фриц Кастель, не понимая, что мы делаем. Но он никогда не задает вопросов. Все это так и останется для него тем, чем было с самого начала, — чередой каких-то непонятных, жутковатых обрядов.
