Джеффри хотел жить.
А отцу, отнявшему в свое время так много жизней других людей, было глубоко наплевать, останется он в живых этим вечером или нет. Его занимало совсем другое.
Джеффри жадно дышал, с каждым глотком воздуха стремясь обрести так сильно ему недостающее спокойствие.
«Время, — вдруг вспомнил он. — Нужно выиграть время».
Его мозг лихорадочно заработал. Сестра, должно быть, уже близко. Ее появление может все изменить. Тогда он выберется из тех пут, которые набросил на него отец. А скоро прибудет и команда чистильщиков из Службы безопасности.
Но пока дело принимало плохой оборот и становилось хуже с каждой секундой.
Джеффри взглянул на отца. «Поиграем в поддавки, — решил он. — Пофехтуем».
— Откуда мне знать, не обманешь ли ты меня?
Питер Куртен улыбнулся:
— Как, не доверять честному слову родного отца?
— Честному слову убийцы? Я имею дело с убийцей. Если у меня раньше и были сомнения, то, когда я попал сюда, они развеялись. Вопросов почти не осталось.
— Что поделаешь, такова жизнь, — ответил Куртен, — а большего эксперта, чем я, в вопросах, касающихся жизни и смерти, найти трудно. Кто лучше меня знает правила игры в жизнь и смерть?
— Возможно, я, — ответил Джеффри. — И пожалуй, я знаю, что это вовсе не игра.
— Не игра? Джеффри, ты меня удивляешь. Это самая интересная и увлекательная из всех игр.
— Тогда как ты можешь обещать больше не играть? Если все, что я должен сделать, — это вогнать пулю между глаз совершенно незнакомой мне девушке, странно было бы ожидать от законченного убийцы, что он склонит передо мной голову и послушно примет мой приговор. Что-то плохо верится. Думаю, главная цель твоего спектакля все же именно моя смерть. Да и откуда мне знать, жива ли еще эта Кимберли Льюис. Ты вполне мог записать ее голос, например на диктофон. Что, если она, как и многие твои жертвы, лежит брошенная где-нибудь в лесу с раскинутыми руками? Кто знает, найдут ли ее там вообще…
Куртен быстро поднял руку, призывая сына замолчать. Кровь бросилась ему в лицо, и было видно, что он готов вот-вот взорваться.
— Нет, я их не бросал, мой план был совсем в другом! — воскликнул он.
— Твой план? Конечно! Твой план был в том, чтобы трахнуть их, а потом убить, как у любого психа…
Куртен сделал рукой внезапный рубящий жест. Джеффри ожидал услышать в голосе отца гнев, однако вместо этого тот заговорил голосом холодным и сдержанным:
— Я от тебя ожидал большего. Где твой ум и образование? — Он поднял перед собой руки, соединив кончики пальцев, а затем внимательно посмотрел поверх них на сына. — Что ты вообще знаешь обо мне? Кто я, по-твоему? — спросил он.
— Убийца…
— Ты не знаешь ничего, — прервал его отец. — Ничего! А главное, ты понятия не имеешь, что такое величие. Ты не выказываешь никакого почтения. Ты ничего не понимаешь. — Отец покачал головой. — Это не имело ничего общего с обычными убийствами. Нет ничего тривиальнее убийства, Джеффри. Убийство само по себе не более чем развлечение. Но если вложить в это занятие хоть капельку ума, оно превращается уже в кое-что более возвышенное. А возвысить смерть — вот это уже настоящий вызов судьбе. — Он замолчал, а потом прибавил: — Вот почему я не такой, как другие.
Пару секунд отец внимательно смотрел на сына, словно удивляясь, почему тот сам этого не понимал.
— Я пролил кровь множества людей, — снова заговорил он. — Однако другие пролили ее не меньше. Я был жесток и беспощаден, но и это не такая уж большая редкость. Знаешь ли ты, Джеффри, что несколько лет назад, в один прекрасный день, я стоял над мертвым телом юной девушки и понимал,что могу покинуть место, где ее убил, и ни единая душа даже в малейшей степени не сможет осознать ту глубину чувств, то высочайшее ощущение величия моих деяний, которые я испытывал в тот момент? В тот миг, Джеффри, я осознал, что все мои начинания еще не доведены до конца. Я рисковал, Джеффри. Ведь могло случиться так, что величайшее дело моей жизни мне бы наскучило. У меня даже промелькнула мысль о самоубийстве. Потом я принялся рассматривать возможность совершения каких-то безумных поступков, таких как теракты, геноцид, политические убийства, и в конечном счете отмел всю эту чепуху, потому что сознавал, что, даже соверши я их все, память обо мне рано или поздно испарится, и я буду забыт. И уж точно навсегда останусь непонятым. Но мои желания простирались гораздо дальше, Джеффри. Я хотел, чтобы меня помнили. — Он опять заулыбался. — И как раз тогда я узнал о затее с Пятьдесят первым штатом, об этой новой территории, где решили создать новый уклад со всем соответствием мечтам и чаяниям американцев. Кто мог бы лучше соответствовать этим взглядам на прошлое, нежели я?
Джеффри продолжал молча слушать.
— Кто те люди, которых у нас помнят, Джеффри? Кто наши герои? В особенности здесь, на Западе? Скажи, чью память мы чтим: Билли Кида, с его двадцатью одной жертвой, или его мерзавца-дружка Пэта Гарретта, [118]который застрелил своего бывшего сообщника? У нас слагают песни о Джесси Джеймсе, [119]одном из самых кровожадных убийц, каких видел свет, но нет ни одной о Роберте Форде, [120]подлом трусе, который убил Джесси выстрелом в спину. В Америке так было всегда. Такой человек, как Мелвин Пурвис, [121]мало кого интересовал. Он кажется всем чересчур скучным и расчетливым. Но слава о подвигах Джона Диллинджера [122]будет жить вечно. И не смущает ли нас, что великого Аль-Капоне [123]посадил такой олух, как Элиот Несс? [124]Скажи, Джеффри, не больше ли нас интересует факт недоказанности вины Бруно Рихарда Хауптманна, [125]чем печальная судьба сына Линдбергов? А тебе известно, что в Фолл-Ривере жители до сих пор восхищаются Лиззи Борден, [126]которая убивала людей топором? Я мог бы приводить новые и новые примеры. Мы нация, обожающая преступников, Джеффри, которая романтизирует их преступления, игнорирует, так сказать, сопутствующие ужасы, подменяя их песнями, легендами и празднествами в их честь, такими как День Д. Б. Купера [127]на Тихоокеанском Северо-Западе.
— Что ж, люди, вставшие вне закона, всегда обладали известной привлекательностью.
— В точности так. Именно им я и был. Человеком вне закона. Потому что я умыкнул у этого штата самое ценное, что здесь имелось: безопасность. И поэтому меня станут помнить всегда. — Питер Куртен вздохнул. — Впрочем, я этого ужедостиг. Не важно, что произойдет со мной сегодня. Сам видишь, мне все равно, останусь я жить или нет. Мое место в истории гарантировано. Причем именно благодаря твоему здесь присутствию и тому вниманию, которое будет привлечено к этому месту раньше, чем пройдет эта ночь. — Отец Джеффри опять замолчал на пару секунд, а потом снова продолжил: — Теперь настало время сделать наконец выбор. Я знаю, что ты часть меня самого. Сейчас тебе предстоит принять совершенно очевидное решение, воспользовавшись тем, что в нас есть общего. Давай, Джеффри, решайся. Пришла пора познать истинную сущность убийства. — Он пристально посмотрел на сына. — Убийство, Джеффри, сделает тебя свободным.
Куртен, поднявшись на ноги, протянул руку к маленькому журнальному столику, выдвинул ящик и достал оттуда большой армейский нож в ножнах нежно-оливкового цвета. Он вынул его, и полированная сталь зазубренного лезвия блеснула в ярком свете люстры. Куртен откровенно залюбовался этим зрелищем. Он коснулся ножа, провел пальцем по режущей кромке и показал Джеффри руку, демонстрируя выступившую на пальце кровь.
