Сьюзен кивнула:

— Путь отхода не обязательно должен быть наиболее удобным из возможных. Достаточно, если он будет неожиданным для преследователей. Это все, что нужно. Просто щелка, в которую можно просочиться.

Сьюзен посмотрела в сторону дома и сделала глубокий вдох.

— Мне нужно проникнуть в дом, — сказала она. — Мы слишком здесь задержались, и Джеффри за это время вполне мог попасть в беду. — Она повернулась к матери. — А ты оставайся здесь, — велела она. — На тот случай, если произойдет что-нибудь непредвиденное.

Диана покачала головой:

— Я предпочла бы, чтобы мы пошли вместе.

— Нет, — возразила Сьюзен. — Мы же не хотим, чтобы он сбежал. Что бы ни случилось, он не должен уйти. А кроме того, я думаю, что одна доберусь до цели быстрее. Да и решения мне принимать будет легче, когда я буду знать, что ты здесь в безопасности.

Диана не могла не понимать, что предложение дочери не лишено логики, хотя оно ей не понравилось.

Сьюзен указала на едва видную тропу, ведущую через кусты к дому:

— Он может пойти этим путем. Поглядывай туда.

На какой-то миг ей захотелось обнять мать и прошептать что-нибудь теплое и сентиментальное, однако она отогнала от себя эту мысль.

— Скоро увидимся, — сказала она с напускным оптимизмом, затем повернулась и как можно быстрее побежала назад, туда, где, как ей представлялось, ее брат барахтался в сетях психологической паутины, расставленной для него отцом.

В горле у Джеффри пересохло, словно он бежал кросс в жаркий-прежаркий день. Он облизнул губы, но губы так и остались сухими.

— А если я откажусь? — спросил он хрипло.

Отец покачал головой:

— Не думаю. В особенности когда как следует взвесишь мое предложение.

— Ответ — нет.

Питер Куртен заерзал в кресле, словно не одобряя такой поспешности.

— Глупое, рефлекторное решение. Подумай хорошенько, Джеффри.

— Не о чем.

Отец нахмурился.

— Еще как есть о чем, — возразил он отчасти насмешливым, а отчасти раздраженным тоном, словно еще не решив, какой более уместен. — Альтернатива проста. Я воспользуюсь советом моей любимой женушки, которая повторяет его с такой настойчивостью. Как ты думаешь, Джеффри, неужели мне окажется трудным сказать ей: «Кэрил Энн, реши для меня эту проблему»? Ты сам видишь, что ей не терпится это сделать.

Джеффри бросил взгляд на мачеху, не сводившую с него пристального взгляда. Лицо у нее было напряжено, а палец лежал на спусковом крючке. Ей явно с трудом удавалось сдерживаться. Джеффри пришла в голову мысль, что она ждала этой встречи не меньше, чем отец. Интересно, подумалось ему, какими сказками о нем тот кормил ее, чтобы как следует подготовить к этому последнему акту задуманной им кровавой пьесы? Это, решил Джеффри, было все равно как дразнить цепную собаку, регулярно и планомерно, постепенно доводя ее до крайней злобы. Мачеха и правда напоминала свирепую собаку, которая только ждет команды, чтобы броситься на жертву и растерзать. «Вот женщина, — подумалось ему, — в которой не осталось ничего человеческого — только слепая злость и неуемная ярость. И сейчас они направлены на меня». От ее взгляда ему стало холодно, как на пронизывающем ветру.

— Все не можешь решиться? — спросил отец. — Колеблешься?

— Я не могу этого сделать, — ответил сын.

Питер Куртен укоризненно покачал головой, выражая свое родительское неудовольствие:

— Не можешь? Это же просто смешно! Убить может любой, если у него есть достаточный стимул. Черт возьми, Джеффри, солдаты убивают по первому же приказу офицера, которого они ненавидят. И та награда, которую они получают за убийство, есть сущее ничто по сравнению с тем, что нынче предлагаю тебе я. Да и вообще, Джеффри, ты же абсолютно ничего не знаешь об этой девчонке.

— Знаю, хоть и немного. Например, что она ученица выпускного класса. И, насколько мне известно, она была подружкой моего брата…

— Да, поэтому я ее и выбрал. Плюс подходящее для меня школьное расписание и ее привычка ходить короткой дорогой по восхитительно безлюдным закоулкам нашего городка. Вообще-то, мне она всегда нравилась. Она миловидна и хорошо сложена. Правда, плохо разбирается в жизни, но этим грешит большинство подростков. Она юная, свежая. Умненькая. Не гениальна, конечно, однако соображает неплохо. Несомненно, могла бы попасть в хороший колледж. Однако пока трудно сказать, какое будущее могло бы ее ожидать. Вообще-то, бывают девушки и посмышленей, и воспитанней… Но у Кимберли есть еще одно качество, которое встречается достаточно редко. В душе она немного авантюристка, бунтарка. Думаю, этим она привлекла внимание твоего брата. Это делает ее более интересной по сравнению с ее сверстницами, которые словно вышли из одинаковых формочек для печенья.

— Зачем ты рассказываешь мне об этом?

— Ты прав. Это совершенно не обязательно. Тебе абсолютно ни к чему знать, какая она. Это не станет частью нашей игры. Ее жизнь, мечты, надежды и устремления — на самом деле все это действительно не важно, не правда ли? Разве может быть в этой девушке нечто такое, что сделало бы ее жизнь более ценной, чем твоя собственная? Или жизни твоей сестры и матери? А также жизни тех многочисленных девушек, которых я пообещаю в будущем не убивать? Мне думается, сейчас тебе предстоит принять самое простое из всех возможных решений. Ведь ценой ее смерти ты избавишь от подобного конца многих людей. Ты сможешь положить конец моей карьере серийного убийцы и даже, как я уже сказал, самой моей жизни. Ее убийство имеет смысл и с финансовой, и с экономической, и с эстетической, и с эмоциональной точки зрения. Одна жизнь будет погублена, зато многие спасены. Справедливость восторжествует. И цена всему этому мне кажется поистине смехотворной. — Питер Куртен улыбнулся, глядя на сына. — Послушай, черт побери, это сделает тебя знаменитым. Тебя станут считать героем. Героем этого нового штата. Человеком пускай и небезупречным, зато решительным. На всем пространстве от атлантического побережья до тихоокеанского, то есть не только здесь, но и по всей нашей стране, тебя станет прославлять множество людей. За исключением разве что ближайших родственников юной Кимберли. Но и те едва ли станут протестовать слишком назойливо. Им, скорее всего, быстро заткнут рот, если учесть, как эффективно власти нашего штата умеют скрывать всякие неприятности. Так что лично я на твоем месте не колебался бы ни доли секунды.

Джеффри продолжал хранить молчание.

— Но, может статься, дело в том, — медленно проговорил отец, — что ты боишься самого себя, а вернее, того, что ты рискуешь обнаружить в своей душе? Это и вправду может оказаться проблемой. Нет ли где-то в тебе потаенной дверцы, которую тебе страшно открыть? Или даже небольшой щелки, в которую страшно заглянуть и через которую, как ты, видимо, опасаешься, неровен час полезет все что угодно? — Питер Куртен явно развлекался, говоря подобные вещи. — Да, последнее обстоятельство, видимо, способно поднять цену смерти этой в высшей степени малозначительной молодой особы и сделать ее несколько более высокой, чем мы сперва предполагали… Я угадал?

Джеффри не пожелал ответить на этот вопрос.

Он изучающе смотрел на отца и его жену. Отметил лихорадочный блеск в глазах у отца, стальной холод в глазах у его жены. Вместе с тем эти двое странным образом составляли единое целое. Мачеха была словно змея, свернувшаяся в кольцо, готовая в любой момент совершить смертоносный бросок, отец казался спокойным. Он щедро сыпал словами, словно позабыв о времени, наслаждаясь каждой минутой затеянного разговора. Значит, убийство для него было десертом, главным же блюдом было терзать жертву словами. По его насмешливому тону Джеффри мог судить, насколько мучительны были последние минуты для многих его жертв.

От сияния люстр, словно пышущих жаром, от непрерывного потока слов Джеффри стало казаться, будто что-то сдавило грудь, будто он под водой. Ему нестерпимо захотелось вынырнуть и глотнуть воздуху. И в ту же секунду он понял, что попал в западню, ибо человек, расставивший ее, знал, что его сын обязательно в нее угодит. Отец видел его насквозь, потому что они похожи. Единственное различие, пожалуй, состояло в том, что жизнь представляла для Джеффри ценность, а для отца нет.