— Убийцу ты, вероятно, тоже знаешь давно, — заметил Бретт; его гнев сменился покорностью. — Идем, я провожу тебя домой.

Он встал и протянул Фиби руку, но в следующий момент он уже обнимал ее. Фиби пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ. Она закрыла глаза, испытывая сладостное опьянение от поцелуя. Бретт был небрит, но грубость его кожи еще сильней возбуждала ее. Сейчас уже ничто не имело значения — ни осуждение ее матери, ни подозрения горожан; она желала лишь одного — быть в его объятиях.

Бретт так же, как и Фиби, был захвачен поцелуем, но вместо того, чтобы попросить ее провести эту ночь с ним, взял ее за руку и повел в бархатную темноту ночи. Так, обнявшись, они медленно брели к дому Фиби, и Бретт всю дорогу боролся с желанием подхватить ее на руки и отнести обратно в свою спальню. Он был уверен, что и у Фиби было желание вернуться, но он не чувствовал себя готовым принять то, что она хотела ему дать. В то же время он не мог и расстаться с ней в этот вечер.

— Почему бы тебе не зайти и не выпить чашку кофе? — предложила Фиби, когда они остановились у ступенек ее дома. Она надеялась, что он согласится остаться. Фиби так не хотела томиться в одиночестве, которое ей предстояло ощутить в полной мере, как только он уйдет домой.

— Я не пью кофе, — сказал Бретт, и Фиби на минуту заколебалась, не зная, как следует истолковать его ответ.

— Я тоже не пью кофе, — призналась Фиби. — Как насчет холодного чая?

— Какой же уважающий себя южанин откажется от этого напитка? — сказал Бретт, широко улыбнувшись.

Фиби улыбнулась в ответ и открыла дверь. Он последовал за ней на кухню, которая по сравнению с другими комнатами казалась поразительно маленькой. Тем не менее Фиби она нравилась: ситцевые занавески и медные кастрюли и сковороды, развешанные по стенам, придавали ей очарование сельского дома. Она хотела предложить пить чай в гостиной, но Бретт уже сидел на одном из кухонных стульев. Было что-то невероятно интимное в его присутствии в ее кухне, и это «что-то» заставляло ее трепетать.

Она больше не хотела разговаривать о похищениях, убийцах или анонимных телефонных звонках.

— Я заметил, что у тебя нет картин в доме, — сказал Бретт. — А ведь раньше ты была помешана на искусстве. Странно!

— Ничего странного в этом нет, — сказала Фиби. Еще несколько недель тому назад она бы не решилась обсуждать с Бреттом эту тему, но сейчас ей хотелось довериться ему. — После того, как я бросила рисовать, я убрала их, чтобы ничто не напоминало мне о несбывшемся желании.

— Но ты же не можешь без этого жить! — воскликнул Бретт.

Фиби кивнула.

— До недавнего времени я не осознавала, насколько сильным было мое увлечение живописью. Меня постоянно мучило желание отпереть злосчастную кладовку и достать картины.

Прежде чем Фиби успела договорить, Бретт уже стоял возле нее. Она с удивлением посмотрела на него.

— Идем, — сказал он, протягивая ей руку. — Пора покончить с этой мукой.

Фиби прикусила нижнюю губу. Она не позволяла себе даже думать о живописи последние годы, но сейчас, чувствуя поддержку Бретта, она захотела вернуться к своим юношеским мечтам.

Через пятнадцать минут они сидела на полу в маленькой комнате напротив ее спальни. Вокруг них были разложены холсты различных размеров, и Фиби пыталась оценить их глазами уже взрослого, понимающего толк в живописи человека. Несомненно, у нее был когда-то талант.

— У тебя очень хорошо получалось, — задумчиво прошептал Бретт, рассматривая один из холстов.

Это была большая картина, посвященная ежегодному весеннему празднику. На ней были изображены дети, играющие вокруг большого дуба в центре города. На другом холсте Бретт узнал улицу, на которой он вырос, но выглядела она как-то уныло.

— Этот пейзаж был написан сразу после похищения Сью, — сказала Фиби, заметив, как внимательно он рассматривает мрачную картину, в самом углу которой бросалось в глаза странное красное пятно; Бретт рассеянно потер его, но пятно не исчезло. — Поэтому картина выглядит такой печальной, а может быть, потому, что тогда я уже предчувствовала, что она одна из последних.

— Вот как? — спросил Бретт. Возможно, он был слишком несправедлив к ней. Похищение Сью заставило его уехать из города, а ее — оставить живопись. — Я не знал об этом.

— А откуда ты мог знать? — сказала Фиби, пожимая плечами. Бретт между тем продолжал просматривать лежавшие перед ним холсты. Дойдя до своего портрета, он остановился. Фиби считала эту картину одной из самых лучших своих работ.

Она никогда не увлекалась вымыслом, ей больше был свойствен реализм, но эта картина была особенной. Бретт не позировал ей, она рисовала его по памяти.

Конечно, на портрете он выглядел моложе. Черные волосы были темнее и гуще, еле заметные морщины, образовавшиеся на лбу и вокруг глаз, отсутствовали, а серые глаза светились так, как это могло быть только двенадцать лет назад. Теперь она понимала, почему она, рискуя разгневать своих родителей, ускользала по ночам из дома на свидания с ним. Бретт был воплощением опасности и страсти, и поэтому ее влекло к нему.

— Я уж и не помню, когда был таким, — мечтательно сказал Бретт немного погодя.

На лице изображенного на картине юноши он не нашел ни тени беспокойства за будущее, ни предчувствия жестокой судьбы, выпавшей на его долю. Юноша на этой картине просто-напросто жил и любил, и любил он именно Фиби. Трудно поверить, но этот мальчик даже собирался жениться на ней и задумывался, какие у них будут дети. Тогда он не предполагал, что выяснение их отношений затянется на такой длительный срок. Старая горечь закипела в нем. Бретт встал.

— Поздно, пора идти, — сказал он. Фиби не могла понять, отчего так резко изменилось его настроение. Возможно, ей никогда не удастся до конца понять этого человека, как она понимала когда-то юношу, чей портрет был сейчас перед ней. Эта мысль подействовала на нее отрезвляюще.

Пот катился градом по лицу Бена Толмена, и темные пятна виднелись под мышками его униформы, когда он входил в лавку Стефансенов. Фиби сидела за кассой и просматривала журнал, пытаясь скоротать унылое утро. Увидев Бена, она поднялась.

— Ты хочешь что-нибудь купить, Бен? — Они не виделись с ним с тех пор, как она рассказала ему об анонимном телефонном звонке.

— Пачку сигарет, — сказал Бен, вытирая рукой лоб.

— Сигарет? — Фиби была не на шутку удивлена. — Но ты же бросил курить несколько месяцев тому назад.

— У меня появилось сильное желание начать снова, — сказал Бен" устало. — Мало нам было исчезновения Салли Флеминг, так теперь еще смерть Эда Бирча. А я всегда думал, что моя должность достаточно спокойная. Но теперь я не знаю, что делать.

— Эд Бирч мертв? — выдавила Фиби, борясь с чувством страха. — Как это случилось?

— Я жду результатов вскрытия, но, по всей вероятности, он утонул, — нехотя ответил Бен. — Во всяком случае, его тело было найдено в воде.

— Было ли там что-нибудь подозрительное? — спросила Фиби, стараясь говорить спокойно.

— О чем ты, Фиби? — вздохнул Бен. — Ведь Эд всегда был пьян. Напился, упал в протоку и не смог выбраться.

Или кто-то толкнул его, подумала Фиби. Едва ли это было простым стечением обстоятельств.

— Так как насчет сигарет, Фиби? — Требование Бена прервало ход ее мыслей, и Фиби достала его любимый сорт. Бен расплатился, слегка поправил фуражку и направился к выходу. Не доходя до двери, он остановился. — Ах, да! Позвони матери. Старушка ужасно расстроена тем, что случилось за обедом. — С этими словами он вышел.

Оставшуюся часть дня Фиби думала об Эде Бирче. Интуитивно она понимала, что если это убийство, подозрение снова падет на Бретта Кроуза. Только ему было известно о ее разговоре со стариком — разговоре, повторения которого виновный не хотел бы. Но Бретт-то невиновен, это она знала точно.

Не найдя другого объяснения, кроме как случайного стечения обстоятельств, Фиби успокоилась. С другой стороны, она где-то читала, что хороший следователь никогда не верит совпадениям. Она, конечно, не была хорошим следователем, но понимала, что поиски, действительно, бросать не следует.