— Вот что вы хотели видеть, сэр Жерви, — заметил Галлейго, тряся своего господина за плечо, желая расшевелить его память. — Вот эти канаты и якоря, эта бизань-мачта с развевающимся контр-адмиральским флагом, — все это устроено здесь в честь нашего друга, прежнего адмирала Блю, который давно уже тлеет под этими камнями.
— Адмирал синего флага, — повторил сэр Джервез холодно. — Вы ошибаетесь, Галлейго, я адмирал белого флага, и сверх того адмирал флота. Я знаю свой чин очень хорошо, сэр.
— Я знаю это так же хорошо, как и вы, сэр Жерви, — отвечал Галлейго. — Но адмирал Блю был некогда вашим лучшим другом, и я вовсе не удивляюсь, что вы его забыли, еще немного времени — и вы забудете и меня.
— Извините, Галлейго, этого никогда не случится. Я помню вас еще очень молодым человеком.
— Так же точно вы вспомните и адмирала Блю, если только попытаетесь; я ведь знал вас обоих еще молодыми господами.
— Какая мучительная сцена, — заметил незнакомец сэру Вичерли с печальной улыбкой. — Этот господин теперь у могилы своего бесценного друга; а между тем, как вы видите, он, кажется, потерял всякое воспоминание о том, что такой человек когда-нибудь существовал.
— Что, давно уже он в этом состоянии? — спросила леди Вичекомб с участием.
Незнакомец вздрогнул при звуках этого голоса. Он внимательно стал всматриваться в лицо еще прекрасной дамы, прежде чем отвечал; потом поклонился и сказал:
— Он уже пять лет страдает слабостью памяти, хотя его последнее посещение этой могилы было гораздо менее мучительно, чем ныне. Но хороша ли наша собственная память? Я уверен, что это лицо я уже видел! Этих молодых леди также.
— Джоффрей, милый братец Джоффрей! — воскликнула леди Вичекомб, протягивая ему обе руки. — Это, это должен быть герцог Гламорганский, Вичерли!
Не нужно было дальнейших объяснений. Все присутствовавшие тотчас же узнали друг друга. Герцог или, лучше, Джоффрей Кливленд, как мы будем называть его, расцеловал свою сестру и ее дочерей с братской нежностью; самая перемена его положения в свете не изменила в нем простого обращения моряка, и он пожал Вичерли и его сыну руку с чистосердечием прежних времен. Все это не обратило, однако, на себя внимания сэра Джервеза, который с какой-то апатией смотрел на монумент.
— Галлейго, — сказал он; но Галлейго не слышал слов своего господина, ибо он стоял перед сэром Вичерли и протягивал ему руку, похожую на пучок костей.
— Я хорошо помню вас! — воскликнул бывший содержатель с веселой улыбкой. — Я знал вас там, в открытом море, но не мог тотчас припомнить ваш номер. Боже мой, сэр, если эта встреча обрадует сэра Жерви и пробудит в нем воспоминания прошедшего, я начну думать, что мы уже до конца выпустили наш кабельтов!
— Я заговорю с ним, герцог, если вы думаете, что это может быть полезно? — сказал Вичерли вопросительным тоном.
— Галлейго, — прервал его сэр Джервез, — какой олух приготовил этот кабельтов? Он неверно привязан к рыму.
— Да, да, сэр они ужасные олухи, эти каменщики; они столько же знают о кораблях, сколько корабли о них. Но вот молодой сэр Вичерли Вичекомб пришел с вами повидаться, это племянник того баронета.
— Сэр Вичерли, вы весьма приятный гость! Боулдеро бедное место для человека ваших достоинств; но каково оно ни есть — оно все к вашим услугам! Как, Галлейго, имя этого господина?
— Молодой сэр Вичерли Вичекомб, — старый ведь ускользнул от нас в ту ночь, когда мы стояли на якоре в его поместье.
— Надеюсь, сэр Джервез, вы не совсем забыли меня, иначе я был бы слишком несчастлив. Вы, верно, помните также моего бедного дядю, который умер от апоплексического удара в вашем присутствии!
— Nullius, nulla, nullum. Это добрая латынь, не так ли, герцог? Nullius, nullius, nullius. Моя память, господа, превосходна; именительный падеж penna, родительный pennae, и так далее.
— Ну, если вы помните это, отчего же вы не можете припомнить вашего старого друга, адмирала Блю?
— Адмирала синего флага! Я помню много таких адмиралов. Кажется, и меня давно бы следовало сделать адмиралом синего флага, герцог; потому что я очень давно уже служу в чине контр-адмирала.
— Вы были однажды адмиралом синего флага, а этого, кажется, довольно, — прервал его Галлейго. — Притом же минут пять тому назад вы знали свое звание не хуже секретаря адмиралтейства. Он всегда таков, господа: вертит, вертит бедную мысль, пока не может отличить одного конца от другого.
— Это нередко бывает с людьми очень старыми, — заметил герцог. — Они иногда припоминают самые ничтожные обстоятельства своей юности, между тем как вся позднейшая их жизнь становится для них совершенно чуждой. Я то же самое заметил и в нашем почтенном друге, но, кажется, не трудно будет пробудить в нем воспоминание об адмирале Блюуатере, даже о вас, Вичерли. Позволь мне попытаться, Галлейго.
— Хорошо, лорд Джоффрей, — так содержатель всегда называл бывшего мичмана, — вы лучше всякого другого из нас можете управлять им, как быстрой лодкой; а я воспользуюсь случаем осмотреть нашего старого лейтенанта и посмотреть, какого рода суда он спустил на воду для будущего плавания.
— Сэр Джервез, — сказал герцог, наклоняясь над его стулом, — вот сэр Зичерли Вичекомб, который однажды короткое время служил у вас лейтенантом: это было на «Плантагенете». Я уверен, что вы помните «Плантагенет», мой дорогой сэр?
— Плантагенетов? Конечно, герцог; я читал всю их историю, когда еще был мальчиком, Эдуардов, Генрихов и Ричардов. — При последнем имени он остановился; мускулы его лица пришли в движение, ибо память его задела за струну, которая все еще звучала в нем. Но прикосновение было слишком слабо и потому не могло произвести ничего особенного.
— Вот видите, — ворчал Галлейго прямо в лицо Агнес, которую он в эту минуту рассматривал в серебряные очки, подаренные ему сэром Джервезом, — он забыл даже старого «Плантера»… Это безбожно, сэр Жерви, забыть такое судно.
— По крайней мере я уверен, что вы не забыли Ричарда Блюуатера, — продолжал герцог, — который погиб в последнем деле нашем с графом de Vervillin?
Луч воспоминания блеснул на безжизненном морщинистом лице старика, глаза его заблистали, и болезненная улыбка заиграла на устах.
— Дика! — воскликнул он голосом более сильным, чем прежде. — Дик! Так ли, герцог? Добрый, отличный Дик? Мы вместе были мичманами, милорд герцог, и я любил его, как брата!
— Я это знал и уверен, что вы теперь припомните Печальную причину его смерти?
— Разве Дик умер? — спросил адмирал с бессмысленным взглядом.
— Боже мой, Боже мой, сэр Жерви, вы ведь знаете, что он умер и что эта мрачная громада — его памятник; теперь вы должны вспомнить и старого «Плантера», и графа Вервильена, и то, как мы его тогда отделали?
— Извини меня, Галлейго; тут вовсе нет причины горячиться. Когда я был мичманом, старшие офицеры часто делали мне строгие выговоры за горячность в выражениях.
— С вашим вмешательством, Галлейго, мне никогда не удастся исполнить свое намерение, — сказал герцог, обращаясь к Галлейго, чтобы заставить его молчать. — Это весьма естественно, сэр Вичерли, что память нашего доброго адмирала обращается к его юности, упуская из виду все сцены позднейшей жизни. Да, Дик умер, сэр Джервез. Он пал в том сражении, в котором вас французы атаковали с двух бортов: «Громовержец» с одного борта, «Плутон» с другого.
— Помню! — прервал его сэр Джервез ясным, сильным голосом, и в его глазах вспыхнуло что-то вроде огня юности. — Помню! «Громовержец» был у нас на траверзе, «Плутон» на левом крамболе, Бонтинг поднялся наверх, чтобы посмотреть, где Блюуатер… — нет, бедный Бонтинг был убит.
— Вы посылали наверх сэра Вичерли Вичекомба, который потом женился на Милдред Блюуатер, племяннице Дика, — заметил баронет, почти столько же воспламенившись, как и адмирал, — сэр Вичерли Вичекомб был наверху и вернулся оттуда с известием, что «Плутон» приближается!
— Так, так! Господь да благословит его! Прекрасный был молодой человек; ведь он женился на племяннице Дика. Господь да благословит их обоих. Так, сэр, хотя эта история для вас и не интересна, но я расскажу вам ее. Мы лежали в дрейфе почти совсем закрытые дымом. Один двухдечный корабль действовал против нас со штирборта, другой валял с бакборта; стеньги наши уже висели, а пушки неприятеля все еще продолжали громить.
