Не знаю, сколько я там просидела, но через некоторое время сообразила, что больше не слышу шурканья пилы. Открыла один глаз. Передо мной стояли две ноги. Открыла второй глаз. На ногах были папины сапоги.

Папин голос спросил:

– Что это ты делаешь?

– Читаю, – сказала я и встала.

Папа сказал:

– Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не брала эти книги без спросу?

Он наклонился и начал складывать книги в стопку. Открыл дверцу шкафа и стал закидывать их на место: шварк, шварк, шварк.

– Папа. Шварк.

– Папа.

Шварк.

Дыхание остановилось, стало больно внутри.

– Папа, там написано, что чудеса случаются и в наши дни.

Он резко выдохнул.

– Что ты за чушь завела про чудеса?

Я крепко прикусила губу, а потом сказала:

– Кажется, в воскресенье случилась одна вещь. В смысл е, вчера ночью. Мне кажется, этот снег – чудо.

Папа взял книгу, подул на страницы. Резко захлопнул, поставил рядом с остальными.

Я сказала:

– В книге написано, что мы можем столкнуться с неверием, но не должны падать духом! Там сказано, большинство людей не могут разглядеть знаки…

– Знаки?

Папа закрыл шкаф, взял меня за локоть, вывел из комнаты и затворил дверь. И сказал:

– Что-то меня это начинает утомлять. Снег выпал, потому что такое случается. Даже здесь. Даже в октябре. И больше тут не о чем говорить.

Сердце мешало мне дышать.

– Я тоже слышала голос! – выпалила я. – Как Самуил в храме. Он сказал мне, что именно надо делать.

– Я сейчас рассержусь, Джудит. Ты знаешь, ложь – тяжкий грех.

– Я не лгу! – сказала я. – Я не знаю, откуда взялся этот голос, но я его слышала.

Папино лицо покраснело, глаза потемнели. Он сказал:

– Джудит, ты вечно что-то выдумываешь. Ты живешь в мире своих фантазий.

– А это было на самом деле, – сказала я.

Папа посмотрел на меня. Потом сказал тихо:

– Я больше не хочу про это слышать, ясно?

А потом он пошел на кухню, и за ним захлопнулась дверь. Я долго смотрела на эту дверь. Потом поднялась наверх, села на пол у себя в комнате и стала смотреть на Красу Земель.

И хотя мне вообще-то было грустно оттого, что папа мне не поверил, через некоторое время я стала радоваться, что сказала ему так мало, потому что лучше подождать, пока у меня появятся другие доказательства и пока я сама проверю, не был ли этот снег простым совпадением.

– А вот там посмотрим, – сказала я, ни к кому не обращаясь.

«Да уж посмотрим», – отозвался никто.

Вообще-то люди почти ни во что не верят. Они не верят политикам, не верят рекламе, не верят в то, что написано на упаковке продуктов в кооперативном магазине. В Бога большинство из них тоже не верит. Папа говорит – это потому, что наука очень многому нашла объяснение и все теперь считают, что надо сначала понять, что и почему, а уж потом в это верить, но мне кажется, дело не в этом.

Мне кажется, люди не верят, потому что боятся. Вдруг поверишь – а оно окажется не так, и потом от этого будет больно. Например, я однажды подумала, что смогу обогнуть всю комнату вдоль стенки, не ступая на пол, и когда упала, мне было очень больно. В важных вещах – например, любит ли тебя кто-то или чем-то или это закончится – никогда не бывает ясности, поэтому в них мы пытаемся верить, а в тех вещах, где вроде бы все ясно, вроде гравитации и магнитного поля и того, что женщины отличаются от мужчин, можно хоть жизнь ставить на кон, хотя никто и не просит.

Помню, я перепугалась, когда папа сказал, что в Господа нельзя веровать слепо, потому что кому-то свидетельств Его существования слишком много (апостол Павел называет это «ревность по Боге»), а кому-то слишком мало (Ричард Докинс, ученый, с которым братья очень любят спорить, говорит, что это «мракобесный бред»). Я перепугалась, что слишком много надумала от себя. Но вера – это не только свидетельства, и вот почему.

По поводу одного и того же свидетельства разные люди приходят к совершенно разным выводам. Мистер Уильямс, директор нашей школы, сказал, что я «удивительно развитая», – именно поэтому я на год младше всех остальных в нашем классе, а мистер Дэвис говорит, что ни у кого из учеников не видел в возрасте десяти лет такого владения языком. А вот Нил Льюис называет меня «недоразвитой». Мистер Дэвис рассказывал про ископаемых и в конце сказал: «Так эволюционировала живая природа», а папа говорит: «Мутанты никогда не выживают». Мистер Дэвис считает, что религия – это мираж. На последнем родительском собрании у них с папой был настоящий спор. Мистер Дэвис сказал, что мне необходимо усвоить факты о происхождении мира, а папа ответил, это, мол, только мистер Дэвис думает, что все было именно так.

Миражи существуют и в пространстве, дуги, круги и перекрестья, отражения галактик, существовавших миллиарды лет назад, они рассказывают нам о прошлом, и папа говорит, что ученые хотят постичь истину не меньше, чем верующие; говорит, что наука движется вперед скачками. Не так-то много нашлось ископаемых, подтверждающих существование эволюции, но ученые заранее решили, что история о творении нравится им еще меньше, поэтому наделали фальшивых ископаемых и всё запутали. А ведь, казалось бы, ученым так не положено. При этом многие научные скачки основаны на вере, потому что в науке все время приходится гадать и долго ждать подтверждения, и самые великие открытия были сделаны именно так – например, открытия Альберта Эйнштейна. Папа говорит, совершать скачки не дано только одним людям: агностикам.

Ученые говорят, что чудес не бывает, потому что не бывает чудесного, но тут у них что-то не вяжется, потому что сами-то они верят во многие чудеса – например, что Вселенная образовалась из ничего, а с точки зрения математической вероятности это немыслимо. Много лет назад люди считали, что солнечное затмение свидетельствует о том, что Бог на них разгневался, но теперь мы больше не считаем это за чудо, поскольку понимаем, что это на самом деле, то же самое с радиоактивностью, самолетами и микробами, а вот пчелы по-прежнему считаются чудом, потому что мы не понимаем, как они могут летать. Но когда-нибудь этому найдут объяснение и это перестанет быть чудом.

Если подумать, так очень многое можно посчитать чудесами – например, вот я ткну зубной щеткой точно в ту же самую точку рта, что и несколько секунд назад, или вот за ужином сок из моего помидора брызнет папе точно по носу, или вот еще то, что я – это я, а не кто-то другой из многих миллионов. Только вероятности всего этого очень малы, да и пчела никакое не чудо, просто удивительная вещь, потому что чудеса должны быть кем-то сотворены.

Свидетельства – не главное для веры, и наличие объяснения – тоже не главное. Даже если мы чего-то не можем объяснить – например, если увидели призрака или неожиданно исцелились от болезни, – те, с кем это случилось, в это верят, хотя прежде, может быть, всю жизнь твердили, что это вздор. А значит, если люди говорят «это невозможно», скорее всего, это просто значит, что с ними такого пока не случилось.

Конечно, может быть, они все равно захотят все это объяснить и станут искать рациональное обоснование. Но это значит делать то же, что и папа, а это бессмысленно. Ведь суть-то в том, что чудеса можно увидеть, только если перестать думать, а происходят они потому, что кто-то их творит, и потому, что у кого-то где-то есть вера.

Когда я проснулась во вторник, небо было чистым и пустым, в окнах подмигивало солнце. Сугробы у дверей и на обочинах начали проседать. Я сказала:

– Ну, сейчас проверим.

Вытащила из сундучка все необходимое. Свернула небо Красы Земель и повесила на его место марлю. Отцепила облака и повесила на их место грозовые тучи из сетки для картофеля и пенопластовых шариков. Сняла хлопковую ткань и разбросала вату по домам и шпилям, по железным дорогам, горам и виадукам.