– Я пришел уже часов в десять. – Как и Пип, Боулз очень боялся, что они разминутся.

Сказать по правде, он ждал встречи с девочкой ничуть не меньше, чем она, что довольно странно – ведь они, в сущности, ни о чем не договаривались. Просто подсознательно оба решили, что так будет вернее.

– А вы пририсовали еще одну лодку, – заявила Пип, придирчиво разглядывая акварель. – Мне нравится. Красивая. – На акварели крохотная рыбачья шлюпка изображалась просто красной точкой на воде, но она придавала рисунку законченность. Пип сразу это заметила, и Мэтью почему-то стало приятно. – И как вам удается? Ведь на самом деле ее нет? – с благоговейным восторгом прошептала она.

Мусс, соскучившись, скрылся за кучей водорослей.

– Ну, видишь ли, я ведь видел немало лодок. – Мэтью тепло улыбнулся.

Да, он ей нравится, подумала она. Очень нравится. Теперь Мэтью ее друг – в этом не может быть никаких сомнений.

– У меня есть яхта, стоит в заливе. Когда-нибудь я ее тебе покажу.

Яхта представляла собой маленькую и изрядно потрепанную старую лодку, но Мэтью ни за что бы не расстался с ней, ведь он мог ходить на ней в море, когда заблагорассудится. В возрасте этой девчушки он и дня не мог прожить без моря.

– А что ты делала вчера?

Ему было приятно смотреть на нее/когда она говорит. Больше всего он хотел бы написать ее портрет. Но как ни странно, ему нравилось просто разговаривать с ней, а такое бывало нечасто.

– Вчера приезжала моя крестная со своим малышом. Ему всего три месяца. Его зовут Уильям, и он просто прелесть. А папы у него нет, – добавила она.

– Это плохо, – осторожно заметил Мэтью, на минуту оторвавшись от работы и любуясь Пип. – А почему?

– Ну, она же не замужем. А Уильяма она взяла в банке чего-то там… короче, не помню. Что-то очень сложное. Мама говорит, что это не важно. Ну, нет папы и нет, подумаешь!

Сообразив, о чем идет речь, Мэтью невольно заинтересовался. Для него в сообщении Пип заключалось что-то непривычное. Сам он до сих пор считал, что семья – основа всего, что у ребенка должны быть мама и папа и все такое, хотя и успел уже убедиться, что в жизни не всегда бывает так, как хочется. Но рассказ Пип заставил его вновь задуматься о том, есть ли отец у Пип и был ли он вообще. Почему-то у него возникло подсознательное чувство, что малышка живет без отца, но спрашивать он боялся. Не стоило без нужды расстраивать девочку. К тому же зарождавшаяся дружба требовала определенного такта и осмотрительности… Впрочем, оба они по своей натуре были достаточно деликатными.

– Хочешь порисовать? – спросил он, незаметно наблюдая за девочкой, и снова подумал, что она похожа на легкокрылого эльфа, беззаботно порхающего среди песчаных дюн. Малышка казалась такой хрупкой, что он всякий раз удивлялся, когда видел на песке следы ее ног.

– Да. Спасибо, – вежливо поблагодарила она. Он протянул ей карандаш и лист ватмана.

– Ну и что ты будешь рисовать? Снова Мусса? Ну, теперь, когда ты поняла, как следует рисовать задние лапы, уверен, у тебя не будет особых проблем, – сухо, по-деловому проговорил он.

Пип задумчиво разглядывала его рисунок.

– Как вы думаете, я могла бы нарисовать лодку? Похоже, для нее лодка стала предметом мечтаний, подумал он.

– Почему бы и нет? Если хочешь, можешь попробовать для начала срисовать мою. А может, тебе хочется нарисовать парусник? Я могу показать тебе, как это делается.

– Тогда я лучше срисую вашу лодку, если вы не против. Пип просто не хотелось лишний раз его отвлекать.

Впрочем, она давно уже поняла, что иногда лучше отойти в тень. Осторожность стала ее второй натурой. Она всегда была осторожной с отцом – и правильно делала. Во всяком случае, он никогда так не злился на нее, как на беднягу Чеда. Хотя все те годы, что они прожили вместе в новом огромном доме, он вообще почти не замечал ее. Отец чуть свет уезжал на работу, а возвращался уже поздно ночью, к тому же он много путешествовал. Он даже научился управлять собственным самолетом и пару раз брал ее с собой, а однажды разрешил ей взять с собой Мусса. И Мусс вел себя образцово.

– Конечно. Тебе оттуда хорошо видно? – спросил Мэтью, и девочка, устроившись чуть ли не у его ног, кивнула.

Сегодня он захватил с собой сандвич, еще накануне решив, что перекусит на берегу – на тот случай, если она появится в середине дня. Беда в том, что Мэтью очень хотелось увидеть ее еще раз. Развернув сандвич, он разломил его пополам и предложил ей половину.

– Ты, наверное, проголодалась?

– Нет, спасибо, мистер Боулз.

– Просто Мэтт. – Он невольно улыбнулся ее трогательной церемонности. – Так ты уже пообедала?

– Нет, но я не голодна. Спасибо. – Она углубилась в рисование. А мгновением позже его вдруг осенило: девочке легче разговаривать, когда она не смотрела на него! – Моя мама… она никогда не ест. Ну, вернее, почти никогда. Она такая худенькая. – Чувствовалось, что девочка тревожится за нее. И Мэтт невольно заинтересовался.

– Почему? Она больна?

– Нет. Просто у нее горе.

Какое-то время оба молча рисовали. Мэтт с трудом подавил любопытство, решив, что не стоит ее расспрашивать. Она сама расскажет ему больше, если захочет, конечно. И он не намерен ее торопить. Да и зачем? Неожиданная дружба была чем-то таким, над чем не властно время. Мэтту казалось, что он знает ее давным-давно.

И вдруг его осенило:

– А у тебя тоже горе?

Не отрывая глаз от рисунка, девочка молча кивнула в ответ.

Само собой, расспрашивать он не стал. К тому же Мэтт и без того почувствовал окружавшую ее ауру печали – ему уже не раз приходилось бороться с собой, чтобы не прижать се к себе.

– И как ты? – осторожно спросил он. На этот раз она подняла на него глаза.

– Получше. Тут, на берегу, хорошо. Мне кажется, маме тоже тут лучше.

– Рад это слышать. Надеюсь, аппетит тоже скоро вернется к ней.

– Вот и моя крестная так говорит. Она тоже очень переживает из-за мамы.

– А братья или сестры у тебя есть, Пип? – поинтересовался Мэтт.

Вопрос казался ему достаточно безобидным. Но Пип вдруг обернулась к нему, и то, что он прочел в ее глазах, повергло его в настоящий шок. Огромная, недетская тоска, от которой у него все перевернулась в душе, заставила Мэтта онеметь.

– Я… да. – Она помялась, словно не зная, что сказать. Потом вдруг снова заговорила, глядя на него своими печальными глазами, и Мэтту внезапно показалось, что он погружается в тот мир, где живет Пип. – Нет… Ну, не совсем… Не знаю, как вам объяснить. Моего брата звали Чед. Ему было всего пятнадцать. А в прошлом октябре… он… с ним случилось несчастье…

Проклятие, и кто его тянул за язык?! Все сразу стало ясно – и горе ее матери, и то, почему она почти ничего не ест. Господи, что может быть ужаснее для матери, чем потерять ребенка?!

– Прости, Пип… – Мэтт растерялся, не зная, что сказать.

– Ничего. Знаете, он был такой умный, совсем как папа. – То, что она сказала потом, ошеломило его. И в то же время объяснило многое. – Самолет, которым управлял папа, потерпел крушение, и они… они оба погибли. Он взорвался, – с трудом проглотив комок в горле, почти беззвучно добавила Пип. Она не жалела о том, что рассказала ему. Почему-то ей хотелось, чтобы он все знал.

Не в силах выдавить из себя ни слова, Мэтт долго смотрел на нее.

– Господи! Прости, Пип. Мне очень жаль. Какое счастье для твоей мамы, что у нее есть ты.

– Да, наверное, – задумчиво прошептала Пип, но без особой убежденности в голосе. – Но ей все равно тяжело. Она все время сидит у себя в комнате. – Кто знает, горевала бы мать, если бы погиб не Чед, а она, Пип? – Мама очень его любила, и смерть Чеда разом подкосила ее.

– Еще бы! И я бы горевал.

В свое время Мэтт тоже считал, что у него не хватит сил жить. Но разве его несчастье можно сопоставить с тем, что пришлось пережить этой женщине?! Его собственные беды по сравнению с ее горем казались чем-то обыденным, чем-то таким, с чем можно было смириться и продолжать жить дальше. А тут – разом потерять и мужа, и сына… Можно только гадать, каким ударом такое несчастье стало для Пип, учитывая, что ее мать совершенно сломлена собственным горем. А судя по всему, это именно так.