– Неужели? – отозвался ошеломленный Трабшо. – Привередничает, какие убийства ей по вкусу раскрывать? Вот если бы и мне так!

– Сам я не очень жалую писанину Эви, однако Мэри заверяет меня, что, исключая запертые комнаты и тому подобное, там наличествует весь набор штучек-мучек. Ну, вы знаете: потайной ход, ключ к которому есть только у убийцы. Напольные часы и трюмо друг против друга на сцене убийства, так что циферблат запомнился в отражении. Какой-нибудь блудный сын, отправленный в Австралию и, предположительно, умерший там, да только никто толком не знает, так это или не так. Попросту обычное «Ищи убийцу!». Сплошная околесица, если хотите знать мое мнение.

– Ну, в данном случае, я уверен, нам ни с чем подобным столкнуться не придется.

– Да… но только в Ффолкс-Мэноре имеется свой потайной ход. «Приют Попа» для всяких падре во времена гонений на католиков, и упрятан он за панелью одной из стен. Я вам его как-нибудь покажу.

– Благодарю. Мне будет интересно. Но пока я не вижу, какое отношение он мог бы иметь к убийству Джентри. Среди ваших гостей я ощутил такую глубину ненависти к нему, что, мне кажется, достаточно просто установить, в чем заключались индивидуальные причины для этой ненависти и, разумеется, кто успел первым.

Ближе к концу их разговора полковник все больше словно места себе не находил, и это наконец привлекло внимание Трабшо.

– Вас что-то беспокоит, полковник?

– Ну да, Трабшо… Да, должен признаться, это так.

– А именно?

– Не знаю, как выразиться…

– Почему бы вам просто не сказать?

– Да, вы правы. Именно это мне и следует сделать. Ну-у-у, – он глубоко вздохнул, – вы намерены допросить нас всех, да?

– Да.

– Что, полагаю, подразумевает и меня.

– Ну да, полковник. Я, право, не знаю, каким образом, если ваши гости готовы подвергнуться такому испытанию, я, говоря по чести, мог бы сделать исключение для вас. Остальные просто этого не потерпят.

– Нет-нет, разумеется, нет. Просто я, как Кора, знаю, что не убивал Реймонда Джентри, а есть кое-какие факты, которые я скрывал от Мэри все эти годы, – касательно моего прошлого, понимаете? Факты, которые разобьют ей сердце, если станут известны после такого долгого времени. Вот я и подумал…

– Да?

– Я подумал, не сообщить ли эти факты вам сейчас строго между нами. А тогда позднее и исключительно, только если вы сочтете, что к убийству они никакого отношения не имеют, то вы могли бы… ну… не касаться их во время допроса.

Старший инспектор начал отрицательно покачивать головой даже прежде, чем полковник договорил.

– Простите, полковник, но вы просите от меня слишком многого. Игровое поле должно быть ровным, вы согласны?

– Ну да, конечно. Конечно, но только секреты, вернее, секрет, о котором я думаю, он особенный. И, учитывая крайне серьезные последствия, какими он может обернуться для меня, его просто сравнить нельзя с мелкими грешками викария или выходками Эви, какими бы они ни были.

– Тем не менее вы не можете ожидать, чтобы я поставил вас в привилегированное положение. Так не делают. Где же правила честной игры?

– Я понимаю…

Однако было ясно, что, понял он или нет, полковник все еще не хотел сдаваться.

– Ну а если так? – предложил он. – Что, если я сейчас же скажу вам, что я имею в виду, а когда вы будете меня допрашивать, если вы все-таки согласитесь – а тут я полностью уверен, – что никакого отношения это к убийству иметь не может, вы не вынудите меня коснуться этого?

Полицейский поразмыслил.

– Полковник, – в конце концов согласился он, – я сделаю что смогу. Но я ничего не обещаю. Договорились?

– Договорились.

Наступило краткое молчание.

– Итак? Что такое вы должны мне сказать?

– Ну, Трабшо, я не всегда был безупречно образцовым членом общества. Когда я был молодым, ну, почти еще сосунком, я раз за разом попадал во всякие переделки. Ничего похожего на убийство или что-то не менее серьезное, но… нет никакого смысла перечислять вам все мои преступления, это длинный список, то есть, я хочу сказать, это был длинный список – все это происходило давным-давно. Но дело в том, что в Англии на меня имеется уголовное досье.

– Ага!

– Да уж, ага! Тут я вас провел, верно? То есть взгляните на меня теперь, кому бы это в голову пришло? Но что есть, то есть. Полиция, естественно, располагает отпечатками моих пальцев, и если эти обстоятельства обнаружатся, для меня это будет крайне неприятно, хоть я и не виноват. Ну и бедная Мэри, разумеется, которая тем более ни в чем не виновата. Не говоря уж о Селине.

– Так-так, – сказал Трабшо, который явно такого признания не ожидал. – То есть Ярду известна ваша фамилия?

– А?

– Я сказал, известна ли Ярду ваша фамилия?

– Ну, по правде говоря, нет.

– Но как же так? Вы же сказали, что на вас есть уголовное досье.

– Нет, его у них нет, ведь Роджер Ффолкс не мое настоящее имя.

– Что-о?

– Как вы не понимаете! Мне пришлось изменить имя, когда я вернулся из Америки. Я не мог рисковать, что кто-то… кто-то из моих бывших сообщников выследит меня. В Штатах я недурно подзаработал и чувствовал, что заслуживаю новой жизни. А потому – что, конечно, вполне простительно – и обзавелся новой личностью.

– В таком случае ваше настоящее имя?…

– Оно действительно Роджер. Просто не Роджер Ффолкс.

– Роджер…

– Ну-у…

Тут полковник начал медленно, почти заговорщицки шарить взглядом по комнате, хотя в ней не было никого, кроме него и старшего инспектора.

И тут, когда он уже приготовился заговорить, в дверь постучали.

– Э…да… кто это?

– Фаррар, сэр.

– А, Фаррар! Входите, входите.

– Извините, что потревожил вас, сэр, но вам следует знать – вам и мистеру Трабшо, – что ваши гости уже собираются внизу.

– Ах так! Ну, благодарю вас. Готовы взяться за них, Трабшо?

– Да, полковник, готов. Но вы собирались…

– Поговорим об этом позже, хорошо? Когда у нас будет возможность уединиться.

– Как скажете, сэр, как скажете.

Поодиночке и подвое, уверенно и робко, гости Ффолксов сходились в библиотеке, стены которой до потолка скрывали идентично переплетенные тома, не только нечитанные, но даже ни разу не открывавшиеся, так что возникало впечатление, будто полки уставлены рядами коробок из-под сигар.

Не было только Селины, все еще слишком расстроенной, чтобы появиться на людях. Однако все остальные использовали двадцать минут, протекшие с момента, когда они разошлись по своим комнатам, чтобы сделать себя презентабельными для испытания, которое им предстояло, как они знали.

Клем Уоттис, разумеется, все так же выглядел воплощением английского приходского священника в воротничке-ошейнике и в неуклюжем кардигане с кожаными латками на локтях, до того протертыми, что их самих не помешало бы залатать. Доктор предпочел благоразумный сельский вид – спортивная клетчатая куртка, вельветовые брюки с безупречными складками и коричневые замшевые башмаки. Ну а что до Дона, то его джемпер с клиновидным вырезом и галстук-бабочка в крапинку сразу выдавали в нем типичного современного американского студента.

Эвадна Маунт облачилась в один из своих твидовых костюмов цвета яичного желтка, на редкость не гармонирующие чулки цвета пудинга на почечном жиру и в пару башмаков, настолько, как говорится, практичных, что возникало желание проконсультироваться у них, в какие акции вложить ваши деньги. Мэри Ффолкс выбрала из своего гардероба платье из тафты с цветочным узором, беззастенчиво немодное, но, вероятно, более дорогое, чем оно выглядело. Мэдж Ролф щеголяла в стильно-простом платье из темно-розового бархата – в платье, при первом взгляде на которое, даже если вы его никогда не видели, становилось ясно, что надевалось оно слишком уж часто. На жене священника была поношенная коричневая хлопчатобумажная юбка с такой же блузкой под кардиганом, почти столь же неуклюжим, как на ее муже.