– Но что нам делать? – спросил Дон. – Всегда же говорят, что трогать раненых не следует.

– Говорят-то говорят, но меня менее заботит рана, судя по всему, несерьезная, сколько возможная психологическая реакция. Нет, я не рекомендую оставлять старика лежать здесь на холодной земле, пока кто-то из нас сбегает за Ролфом. Тут нет выбора: мы должны сами отнести его в дом.

– Угу, вы, конечно, правы.

Дон сразу же сбросил свою енотовую куртку и сказал Трабшо:

– Вот. Ее можно использовать. Ну, знаете, как носилки?

– Ну-у-у, пуловер на вас тонковат. Не боитесь замерзнуть до смерти?

– Обо мне не беспокойтесь, все будет о'кей.

– Молодчага, – одобрительно сказал Трабшо. – Попросту молодец.

Тут вмешалась Эвадна Маунт:

– А Тобермори?

– Знаю, знаю… Но сейчас самое важное отнести полковника в дом. Не думайте, что я забыл про старину Тобера. Я его не забыл и никогда не забуду. Но пока нам придется оставить его тут. Я вернусь попозже и… позабочусь, чтобы он был достойно похоронен. И благодарю вас, что вы про это заговорили. Я тронут.

– Но зачем было пристреливать бедного старого слепого пса? – сказал Дон. – Чистой воды чокнутость.

И опять Трабшо посмотрел на безжизненное тело существа, которое прежде было его самым верным, а под конец – и единственным другом, и на несколько секунд его природная невозмутимость уступила место подлинному и зримому страданию.

– Нет, сынок, он никак не чокнутый, – ответил он негромко. – Тобер был слепым, но недаром говорят, что сохранившиеся четыре чувства слепого – и особенно обоняние – обостряются из-за потери зрения, и, думается, то же относится и к собакам, и, возможно, в большей степени. Тобермори был свидетелем, немым свидетелем, а потому его нужно было заставить замолчать. Собаки, даже слепые собаки, различают хорошее и плохое. Он бы рычал и ворчал на убийцу, не переставая.

– Инспектор, мне бесконечно жаль…

– Спасибо, но сейчас не время для сантиментов. Теперь, ребята, – сказал он, оценивая силы каждого, – если мы последуем совету Дона и используем его куртку под носилки, думается, мы доставим полковника домой, не ухудшив его состояния. Фаррар, помогите мне перекатить его… бережно, очень бережно… БЕРЕЖНО, я сказал. Дон, вы как будто самый сильный из нас троих, так почему бы вам не взяться за вашу куртку с другого конца… вот так… хорошо, хорошо… но следите, чтобы она не раскачивалась. Это же не гамак. Фаррар, вы и я понесем его с этого конца.

– Ну а я? – спросила Эвадна Маунт. – Чем могу помочь я?

– Вы? Вы будете нашим проводником. Нам действительно необходим проводник, так что сосредоточьтесь и мыслями, и глазами на пути впереди. Вот возьмите мой фонарик и вместе со своим светите себе под ноги. Если заметите кочку, бугорок, другое препятствие, любую впадинку, вообще все, на чем можно споткнуться, обходите их, насколько потребуется, а мы последуем за вами. Понятно?

– Понятно.

– Вот так. Все знают, что делать? О'кей. Раз… два… три… взяли!

Затем, взмахнув рукой, будто глава каравана переселенцев, он воскликнул:

– Вперед, Эвадна Маунт!

Вот так наша маленькая скорбная процессия пролагала свой медленный и траурный путь через одетые снегами пустоши.

Видимо, Мэри Ффолкс предпочла пропустить мимо ушей рекомендацию доктора Ролфа полежать до возвращения поисковой партии. Или, что более вероятно для знающих ее, в самую последнюю минуту она была испугана вскриком Селины, по просьбе матери стоявшей у стеклянной двери, чтобы как можно раньше увидеть возвращение полковника, и вот тогда Мэри Ффолкс вскочила с кушетки узнать причину. Но так или иначе, бедная женщина, вероятно, увидела похоронное зрелище того, как ее мужа несут по пустоши на импровизированных носилках, и, уверовав в худшее, как все любящие, просто лишилась чувств. Во всяком случае, когда полковника наконец доставили в гостиную и уложили, неподвижного, на кушетку, Ролф уже хлопотал над ней с нюхательными солями.

Понимая, что быстрее и надежнее всего привести в чувство ее могут заверения, что состояние ее мужа вовсе не столь непоправимо, как ей показалось, Трабшо только-только не оттолкнул Ролфа, чтобы поставить ее в известность об этом.

– Миссис Ффолкс, вы меня слышите? Вы меня слышите, миссис Ффолкс?

Полуприподняв веки, открыв глаза, затуманенные потрясением и горем, Мэри Ффолкс прищурилась на рубленое, надежное, багровое лицо полицейского.

– Роджер? Он…

– Нет, миссис Ффолкс. Он жив, если вы собирались спросить меня об этом. Не стану скрывать от вас, состояние его тяжелое, но он жив, и смерть ему не угрожает.

– Так что он будет снова здоров? – прошептала она.

– Да, миссис Ффолкс, он будет снова здоров, – сказал Трабшо и, наклоняясь к ней, впервые на чьей-либо памяти закурил свою трубку. Он глубоко затянулся и выдохнул дым с наслаждением, только усугубленным столь долгим воздержанием. – Вот почему я хочу, чтобы и вы сейчас совершенно оправились – ради него. Теперь вы будете ему нужнее, чем когда-либо раньше.

– Но я не понимаю, вы говорите, что его состояние плохо. Что с ним случилось? Что произошло там?

Тревога, запечатлевшаяся на лице Трабшо, несомненно, отражала внутренний диалог, который он вел с собой. Сказать ей или нет? Хватит ли у этой доброй, простодушной, богобоязненной женщины физической и душевной стойкости узнать причину состояния полковника? Или ее следует оберечь, скрыть от нее (но надолго ли?) тот факт, что желание какого-то еще не опознанного индивида навсегда избавиться от ее мужа толкнуло его (или ее) на совершение ужаснейшего из преступлений?

Он не стал откладывать.

– Да, миссис Ффолкс, с сожалением я также должен сообщить вам… но потому лишь, что предполагаю, у вас достанет сил выслушать это. Кто-то попытался убить полковника.

Мэри Ффолкс приподнялась и села прямо – с такой быстротой, что Синтия Уоттис, которая носовым платком утирала пылающий лоб своей подруги, лишь с трудом ее удержала.

– Что? Кто-то хотел убить Роджера? Ах, нет, нет, нет! Не может быть! Вы, должно быть, ошиблись!

– Боюсь, что нет. Это не был несчастный случай. В него стреляли.

– Боже мой!

– К счастью, напавший на него не был таким метким стрелком, каким воображал себя. Или расстояние оказалось слишком велико. А может быть, снежный сумрак над пустошами помешал ему точно прицелиться. В любом случае пуля прошла навылет сквозь плечо вашего супруга, и, слава Богу, никаких признаков серьезных повреждений нет.

– Но мы должны немедленно доставить его к врачу.

– Вы забыли, миссис Ффолкс. Среди нас есть врач. Доктор Ролф. Он осматривает вашего мужа, пока мы разговариваем, и, я уверен, он знает, что следует сделать.

Все это время доктор действительно осматривал по-прежнему бесчувственного Роджера Ффолкса, прижимал ухо к его сердцу, как прежде Трабшо, и одновременно щупал его пульс. А завершив осмотр, он прошел через комнату и остановился рядом со старшим инспектором.

– Ну? – сказал Трабшо.

– Ну, – ответил Ролф, – даже хотя ни один из жизненно важных органов не задет, его организм подвергся страшнейшему шоку. Для человека его возраста, вы понимаете… Но, Мэри, позвольте вас заверить, Роджер обладал… обладает конституцией быка, и… ну, вы знаете, я погубил мою жизнь из-за одной нелепой трагической ошибки, однако сейчас я могу обещать вам… я категорически вам обещаю, что он будет снова здоров.

– Благодарение Господу! Я благодарю вас, старший инспектор, и вас тоже, Дон, Фаррар, Эви, за то, что вы вернули его мне целым и невредимым. Ну, во всяком случае… – пусть на миг, но горе на ее лице смягчила одна из ее полувиноватых полуулыбок, собственно, единственных улыбок, которые она вообще себе позволяла, – …если и не таким уж невредимым, но все-таки целым. Я буду вам вечно благодарна.

– Ах, Мэри, – вскричала Синтия Уоттис, – как вы мужественны в столь тяжкую минуту! Но ведь вы всегда именно такая.