— Дивная шляпка, Софи! Сними-ка ее на минутку — я хочу получше тебя рассмотреть.

Софи сняла бабу. Волосы у нее выглядели сейчас совсем иначе: чисто вымытые, белоснежные, пушистые, лишь слегка примятые бабой. На ней была чистая клетчатая юбка и блузка в цветочек, которую он сам ей когда-то выбрал.

Паутина по углам исчезла, на диванных подушках не было кошачьей шерсти. Пыль была вытерта, деревянные поверхности отполированы.

Джонни знал (эти шесть недель он держал связь с Бонни по телефону), что Макс Дейнтон побывал у Софи. Теперь раз в неделю к ней приходила районная сестра — она купала Софи; другая женщина убиралась в доме. Джонни и не представлял, до какой степени все здесь изменилось.

В комнате он увидел несколько кошек, которые показались ему знакомыми, но даже кошки выглядели спокойнее и респектабельнее. Уютно свернувшись клубком, они лежали, самодовольно поглядывая кругом, — можно было подумать, что это они всё изменили в доме. Со странным чувством облегчения и ностальгии Джонни заметил, что в одном из отделений секретера лежит мыло, в другом — апельсиновые корки, а в третьем — искусственная челюсть. Это его успокоило: прежний хаос был не лишен романтики. Разумеется, он не жалел, что дом приведен в порядок, и все же он запомнил первую ночь в этих стенах, когда, обойдя препоны, возводимые людьми против естественной анархии, он попал в центр всеобщего распада. Конечно, поддаваться ему не следует, однако не вредно помнить, что этот процесс идет непрерывно. Джонни обнял Софи и, прижав к груди, поглядел поверх ее плеча на Бонни.

— Ну как ты, Софи? — спросил он.

— Неплохо, — ответила она. — Тот молодой человек заходил. Я ему немного помогаю. Если мы не будем помогать друг другу, это будет совсем плохо, правда?

— А как насчет меня? — спросила Бонни. — Меня ты не обнимешь?

Она давала ему понять, что простила его, и еще — что она его не боится.

— Софи говорит, никогда не знаешь, к чему это может привести, — сказал Джонни и поцеловал Бонни в щеку.

— А почему это должно к чему-то вести? — заметила Бонни. — На этом можно и остановиться. Чай сейчас будет.

Джонни знал, что она теперь заходит к Софи, чтобы с ней пообедать или, по крайней мере, напоить ее настоящим чаем.

— Усаживайся, — пригласила его Софи. — Я сию же секунду принесу тебе чай.

И она вышла. За ней ушла и Бонни. Джонни, чувствуя себя гостем, уселся, вертя в руках бабу. Разбитое кукольное личико криво улыбалось.

Телевизор починили. Горизонт больше не пожирал порожденных им черно-белых призраков. Плоские, немного искаженные, они бодро бегали по экрану в какой-то комедии ошибок.

Бонни вернулась в гостиную, неся в руках поднос, на котором стояли чашки с чаем и печенье.

— Я принес тебе подарки, — сказал Джонни и подал Софи два пакета.

— Сегодня у меня день рождения? — спросила она.

— Почти, — ответил Джонни. И взглянул на Бонни. — Прости, что я разорвал тебе блузу, — сказал он. — Я давно хотел извиниться — тогда я этого не сделал.

— Я все равно не собиралась ее носить, — ответила Бонни. — Как твое плечо?

— Как новенькое, — улыбнулся Джонни. — Я его просто вывихнул. Я тогда здорово треснулся о стену. Хорошо, что папаша Эррола сработал ее как надо.

— А все остальное как? — спросила Бонни.

Джонни понял, что она говорит о том чудовищном заблуждении, которое постепенно завладело им, заставив принять на себя вину за гибель сестры: ему представлялось, что он столкнул ее в пропасть, чтобы расчистить себе путь.

— Смешно, конечно, — сказал Джонни, — только это казалось совершенной правдой. Так бывает, когда знаешь, что выключил нагреватель, и все равно возвращаешься, чтобы проверить, так это или нет. Идешь домой и думаешь: "Ну и дурак же я!", а все равно идешь.

Он замолчал, давая Бонни возможность что-то сказать, но она лишь вздохнула, улыбнулась и покачала головой.

— Может, существует другая жизнь, параллельная этой, — произнес Джонни задумчиво. — Очень похожая на эту, но все же не совсем такая, и в каждой из этих жизней люди ведут себя иначе, только отчета себе в этом не отдают. Может, в той, другой, жизни я и вправду толкнул Дженин, и это как-то просочилось в эту.

Бонни внимательно слушала — Джонни нравилось, что она на него смотрит, и нравилось то, что он говорит. В последние две недели, пока он возил тачками глину, Джонни часто размышлял на эту тему, но заговорил обо всем этом впервые.

— Я об этом прочел в какой-то научно-фантастической книжке, — заключил он.

— По-моему, чтение — прекрасное хобби, — объявила Софи с таким видом, словно высказывала совершенно новую мысль. Она все никак не могла развернуть подарок. — Из чтения много чего узнаешь. Мой отец много читал, и не только легкую литературу. Он читал и очень трудные вещи.

— Ну конечно, ведь он университет закончил, верно? — сказал Джонни. — Уж он небось выбирал себе что посерьезнее. Да сорви ты эту бумагу, Софи, а то будешь весь день возиться.

— Нет, я всегда сохраняю бумагу, — возразила Софи.

Бонни все молчала.

— Меня по ночам особенно прихватывало, когда я уже почти засыпал, — продолжал Джонни, — или когда я чему-нибудь радовался, а еще когда выпивал. Понимаешь, Дженин всегда казалась более одушевленной, чем я, правда? Ты сказала, она была такая "живая". А потом... ты и я... ведь мы соврали. Тогда я был тебе очень благодарен, но немного спустя начал думать, что на это была особая причина.

Бонни наконец пошевелилась, беспокойно вздохнула и, слегка отвернувшись от него, заговорила.

— Когда я вытащила тебя на дорожку, ты сказал: тебя сочтут виноватым в том, что случилось, — проговорила она. — Я этого не думала... вряд ли так бы случилось... Просто решила спасти тебя от всех этих вопросов, ведь это было так просто сделать. Ты будешь смеяться, но ты всегда мне казался ужасно... незащищенным. Не только от людей типа Нева, но и от таких, как Дженин, и от всяких мыслей... видений, теорий и прочих безумств. — Она начала рисовать что-то пальцем по краю стола. — У тебя было очень развито воображение... — Она мельком глянула на него и снова принялась писать что-то невидимое. — Ты был слишком впечатлительный... слишком чувствительный, — произнесла она вызывающе. — Но мне не следовало предлагать тебе говорить, будто ты находился со мной наверху. Я ведь играла в пифию — давала советы и все такое.

Софи наконец развернула печенье.

— Глядите, — воскликнула она, размахивая пачкой. — Эти вкусные... как их... штучки.

Потеряв интерес ко второму пакету, она начала вытаскивать печенье из пачки. В конце концов Бонни пришла ей на помощь.

— Весьма вам благодарна, — чинно произнесла Софи.

— Ночь меня продержали в больнице, — сказал Джонни, переходя к более обычной теме. — Явился какой-то тип и стал беседовать со мной и родителями. Пришлось нам потом к нему дважды заходить — мы все с ним подробно обсудили, так что в конце концов это уже не казалось такой жуткой тайной.

— А твоя мать велела тебе улыбаться? — спросила Бонни.

— Слушай, они делали что могли, — оборвал ее Джонни. — Им нелегко, они ведь не требуют, чтобы я совершил какое-нибудь открытие или еще что, они просто хотят, чтобы у меня была работа, чтобы я радовался жизни и никому не причинял беспокойства. Это не так уж и много.

— Нет, это слишком много, — сказала Бонни. — Они не хотят, чтобы ты воспользовался своей силой.

— Какой силой? — спросил Джонни саркастически. — Нарушать спокойствие?

— Но его необходимо нарушать, — ответила Бонни, — а не то ничего не останется, кроме бездействия и скуки. Ты просто не нашел еще правильного подхода.

Софи предложила Джонни печенье, он взял и обмакнул его в чай.

— Нянюшке бы это не понравилось, — строго заметила она.

— Послушай, Джонни, — сказала Бонни, наклоняясь к нему. — Я в этом разбираюсь... честное слово. — В голосе ее прозвучала грусть. — Я бы хотела иметь твою силу. В других людях я ее тотчас чувствую — вот, например, в тебе, она из тебя так и хлещет. Но у меня ее нет. Она как-то связана с жизненной энергией или со страстью.