Две неясные фигуры стояли друг против друга — Джонни даже слышал их голоса. Слов он не разбирал, но отрывистый ритм ссоры узнал сразу. С минуту он наблюдал, как тени, словно марионетки, жестикулируют в такт словам, — каждая вела свою партию. Это завораживало — впрочем, Джонни достаточно уже насмотрелся за эту ночь. Даже убей они друг друга у него на глазах, он все равно не нашел бы ничего лучшего, чем отправиться спать. И потому он задернул шторы, аккуратно повесил блейзер на дверную ручку, разделся донага и, завернувшись в одеяло, повалился в постель. Драка в пивной, ссора возле полицейского участка, доктор Рут Бенедикта, путешествие по ночному городу — все это крутилось в голове под аккомпанемент музыки, зазвучавшей вдруг над самым ухом, будто подушка напевала ему песню без слов. Джонни казалось, что он слушал ее долго, однако на деле она возникла и тут же смолкла. Силы покинули его, и он погрузился в глубокий сон.

Вторично проснувшись в то утро, Джонни подумал, что знает дорогу назад, к морю. Где-то далеко внизу, у подножия скал, заревел ветер, смолк и снова заревел; в короткий миг, отделяющий сон от пробуждения, игла подпрыгнула на заигранной пластинке. Дженин крикнула и забилась, словно раненая чайка, пытающаяся взлететь. Люди часто закрывают глаза на то, что не хотят видеть, но Джонни открыл их как можно шире.

ОТКУДА-ТО С НЕБА, ИЗДАЛЕКА... — запел ансамбль, хотя наушники, похожие издали на высохший череп инопланетянина, лежали на крашеном комоде. Незнакомый потолок над головой, незнакомая комната вокруг... Джонни моргнул и медленно, со стоном сел. Прошедшая ночь со всеми ее тревогами казалась призрачной, как кошмар. Но она была; проснуться и объявить, что ее не было, — пустой номер. Джонни не знал, радоваться или огорчаться, что память, будто непослушный компьютер, стерла целые куски записанной в ней информации.

За окном, конечно, шумело не море. В этом шуме не слышалось неугомонного и печального рокота волн. Все же, включив механизм пятилетней давности, он вызвал в памяти знакомые образы.

Наверху, возле обрыва, все дышало спокойствием, силой, тишиной. Вокруг ни души. Ухватясь за чахлые кустики, балансируя на самом краю, в панике он заглянул в бездну — там, далеко внизу, он различил красную тряпку, трепетавшую от едва заметного дыхания. Красное платье Дженин, вокруг которого вились и исчезали бледные змеи пены. На миг ноги его напряглись. Ее еще мог спасти магический жест. Самопожертвование.

— Джонни! — закричала Бонни, застывшая в безопасной зоне. — Не гляди! Не прыгай!

У нее на пальце был перстень со змеей — она прочитала его мысли. И хотя он по-прежнему не сомневался, что случилась ошибка и что лежать внизу среди змеистой пены должен был он, было понятно, что, даже если броситься вниз, это ничего не изменит. Дженин не восстанет. Он полез вверх по склону, и, пока карабкался, из-под его рук и ног с грохотом сыпались камни.

Тот неосуществленный позыв к прыжку все еще давил Джонни грудь, словно сжатая пружина; когда-нибудь, в другой ситуации, он выпустит ее на волю. Проснувшись в доме Софи, он увидел, что лежит, согнув ноги, подавшись вперед и затаив дыхание, будто, как когда-то, инстинктивно готовится к прыжку.

Джонни понимал, что каким-то образом попал в дом, в котором все не так, все неправильно, где одичавшим усатым, гибким племенем правит безумная королева. Голова, перегруженная воспоминаниями, стремилась отключить память, но он сознавал, что должен без промедления покинуть этот дом — уйти, разыскать, пока не забыл, дорогу домой, извиниться перед матерью, даже перед отцом. Прошлой ночью он шел вслепую по неясному следу, пытаясь что-то найти, назвать, принять. Преображенный алкоголем и яростью, он каким-то образом преобразил и все вокруг. Теперь же, проснувшись, снова оказался в мире здравого смысла, и то, что он искал, снова ушло на дно до следующего раза.

Конечно, потребуется время, чтобы оправиться после вчерашнего. Он слишком много пил и слишком много думал о судьбе. "Это не повторится, — поклялся Джонни. — Никогда больше не буду пить. Стану вегетарианцем, а пить буду только чай из трав". Он оделся, пристегнул к поясу плеер, нацепил на шею наушники, напялил на голову свою широкополую разбойничью шляпу. Потом открыл дверь и быстро сбежал по темной лестнице вниз. Впереди его ждала другая, лучшая жизнь.

Но на площадке он столкнулся с поднимавшейся наверх Софи; на ней был диковинный наряд, состоявший из разных предметов нижнего белья, а в руках — бутылка молока. Оба замерли: Джонни — от смущения, Софи — от гнева.

— Ты как сюда попал? — возмутилась она.

— Ты сама меня впустила, — оправдывался Джонни. — Разве ты не помнишь? Ты меня подобрала вчера ночью.

— Ну уж нет, — ледяным тоном отвечала Софи. Она поджала губы, опустив углы, словно на детском рисунке, изображавшем обиду.

— Извини, — согласился Джонни. — Ладно, вали все на меня! Нечего было увязываться за незнакомыми женщинами.

Она его не узнала — вот глупо! Но тут его осенило — она сердится, чтобы скрыть страх. И в тот же миг лицо ее просветлело.

— Как ты сюда попал? — повторила Софи, однако на этот раз голос ее звучал проникновенно и весело. — До чего же я рада тебя видеть! — с жаром прибавила она. — После стольких лет — и вдруг ты здесь!

Ее лицо дрогнуло, губы разжались — уж не собирается ли она заплакать, мелькнуло у него в голове.

— Зайди же в комнату, располагайся, а я принесу тебе чашечку чаю — сию же минуту!

— Честно говоря, — пробормотал Джонни, — я собирался... понимаешь, мне надо идти...

Но на лице у Софи отразилось такое разочарование, что он смолк.

— Ты же только что пришел! — вскричала она. — Я тебе приготовлю покушать... что-нибудь... из этих... как же они называются?..

Джонни взглянул на часы. Девять тридцать восемь утра. Мать вряд ли о нем беспокоится: полагает, что он переночевал у своих непутевых друзей (снимавших квартиру на четверых). Телефон у них из-за неуплаты отключен, так что позвонить им она не могла.

— Что ж, почему бы и нет? — согласился Джонни. — Хороший горячий... как он там называется?.. Чудесно!

Он посторонился, пропуская Софи в гостиную, и осторожно заглянул в дверь. Все кошки были на месте. Не только сами вернулись, но еще и привели с собой родственничков. Они глядели на него своими прозрачными золотисто-зелеными глазами — со стульев, из углов, со спинки дивана.

— Ах, какие милые киски! — воскликнула Софи с таким восторгом, словно они вдруг исполнили какой-то хитрый трюк. Джонни и кошки посмотрели друг на друга с подозрением. — Садись же, а я тебе мигом что-нибудь приготовлю.

И она повела рукой — так, будто на столе лежала белая скатерть, салфетки и серебряные приборы. Джонни осторожно ступил в комнату, опасаясь снова спугнуть кошек.

— Как я рада тебя видеть, — говорила Софи. — Помнишь доброе старое время? Да, вот уже год как я живу одна. Ты ведь с Эрролом не был знаком? Такой милый, чудесный человек! Правда, он, как говорится, образования не получил...

Она болтала, предоставляя Джонни кивать и поддакивать вспоминая, насколько это было в его силах, о добром старом времени, которое ему не принадлежало. Кошек, судя по всему, его утреннее появление не так испугало, как ночное вторжение незнакомого мужчины. Некоторые из них подчеркнуто встали и удалились, другие, спрыгнув на пол, принялись нервно кружить по комнате — они изгибали спины дугой, терлись о мебель, задирали хвосты и громко мяукали на разные голоса. Огромный кот грубо зевнул и закрыл глаза. Он казался крепче, даже плотнее, чем все остальные кошки, будто был пришельцем с иной, кошачьей планеты, где притяжение намного превосходило земное.

— А у меня есть бутылка молока! — объявила Софи с торжеством, подняв над головой бутылку, словно факел Свободы. — Эти люди, что живут рядом, ее унесли, но я забрала назад.