— Но как же ты все-таки меня нашел? — настаивала Бонни, сжимая руки у него на запястье, словно собираясь проверить по пульсу, правду он скажет или нет.

— Мне было указание.

— Как это?

— Записанное на моем теле. — Джонни безучастно глянул на свою левую ладонь. — Я проснулся на островке безопасности. Пошел в эту сторону — и встретил Софи. Потом увидел название улицы — Маррибел. Почувствовал, оно что-то значит. Я, верно, вспомнил его, сам того не понимая, — вскричал он с изумлением, — и в конце концов пошел с Софи.

Но Бонни не понимала ни слова. Джонни сам на себя не походил — она его не узнавала.

— Софи Вест. Она рядом живет, — пояснил Джонни и снова, как бы в подтверждение своих слов, протянул ей книгу и конверт.

Бонни наконец поняла, что они предназначены ей, взяла их в руки, поглядела на него, словно опасаясь подвоха, но потом раскрыла книгу и, прочтя свое имя на титуле, растерянно рассмеялась, будто он задал ей загадку, которую она не могла разгадать. Впрочем, Джонни и сам не знал ответа.

— Скажи на милость, откуда они у тебя? — вскричала Бонни.

— Софи принесла в дом. Знаешь, как собаки приносят, — пояснил Джонни. — Сказала, что ей дал какой-то мужчина, не то в желтом, не то в розовом. Но это не обязательно так. Еще спросила меня, как я это понимаю.

— Неужели ты вправду живешь у старухи, которая крадет у меня бутылки с молоком? — спросила Бонни.

На этот раз удивилась она.

— Если это можно назвать жизнью, — неуверенно ответил Джонни. — Как-то выкручиваемся по ходу дела...

— Да... это и есть жизнь. — Бонни улыбнулась. — Мне это знакомо. Мама так о тебе говорила, будто тебя зарезали или еще что. Преувеличивала, как всегда.

— Ненамного! — серьезно возразил Джонни. — С понедельника я сильно изменился к лучшему.

Если поначалу Бонни не сразу узнала его, то теперь увидела и голую грудь под полосатым блейзером, и заломленную набок черную шляпу, и потемневший синяк под глазом.

— Господи, что же случилось с тем чистеньким добрым мальчиком, которого я все это время вспоминала? — спросила она шутливо.

Джонни подумал.

— Ты пропустила "красивым"! — сказал он.

— Ну, ты не просто напрашиваешься на комплимент, а прямо-таки вынуждаешь меня к нему. — Бонни едва заметно усмехнулась — почти как пифия. — Расскажи мне, что же с ним... вернее, с тобой... случилось.

Джонни глядел поверх ее головы, но каким-то образом почувствовал, что выражение ее лица изменилось.

— Этот милый мальчик просуществовал недолго, — ответил он. — Бедняжка... в один прекрасный день он лопнул, и из него вылупился я. Все это время я рос и рос у него внутри, а потом вылез наружу — знаешь, как в фильме ужасов.

— Джонни! Замечательно! — воскликнула Бонни и тихонько, насмешливо похлопала ему.

Джонни растерянно улыбнулся, ведь он сказал сущую правду.

— Ты хочешь, чтобы я тебе все рассказал прямо здесь, под лестницей? — спросил он. — Пригласи меня в дом. Будь вежливой.

Бонни заколебалась. При виде его она не просто удивилась, но и обрадовалась. Джонни был в этом уверен. Но теперь она не знала, приглашать его подняться или нет.

— По правде говоря, сегодня мне не следовало бы никого принимать, — объяснила она. — Завтра я должна представить доклад своему руководителю. Завтра — крайний срок. Пока не сдам доклад, ни с кем не могу общаться.

— Меня не надо кормить, — произнес Джонни холодно.

Бонни покачала головой, но потом вдруг тихо, как бы про себя, проговорила:

— Что ж, почему бы и нет?

И стала подниматься по кривой лестнице. На площадке Джонни глянул вверх. В доме Софи там была дверь, ведущая в его спальню. Интересно, спит ли и Бонни за той же дверью? Должно быть, спит, а значит, они спят вроде как в одной постели, невидимые друг другу благодаря какому-то колдовству, теперь нарушенному. Беспокойно ворочаясь каждый в своей мгле, скрытой от другого, они вдруг встретились, так же как и с Невом, лицом к лицу. Так оно и должно было случиться. Забавно, что они с Невом тотчас признали друг друга, но с Бонни он встретился как с чужой... лишь иногда чем-то напоминающей прежнюю знакомую. Все это было очень странно.

Покорно следуя за ней, он вошел в гостиную, где не было ни секретера, ни стола, ни клетчатого дивана, а окна распахнуты настежь. С нестриженой коричневой лужайки на них уставилась вешалка для сушки белья; лежащая на боку, круглая, как радиотелескоп, она напряженно вслушивалась в каждое их слово. Вдоль стены, на которой в ту первую ночь жестикулировали и спорили тени, росла высокая трава. Вид из окна был неважный, впрочем, в этом доме в окна никто не смотрел. Вдоль стены высились книжные полки, сделанные из поставленных на кирпичи досок; места на полках не хватало, и книги, перехлестывая через края, растекались по всей комнате. Сложенные меж полками книги вздымались сталагмитами к потолку, страницы на страницы, слои слов, пласты идей. Джонни, не очень-то любившего читать, комната поразила. Джонни и Бонни застыли друг против друга словно враги; между ними пролегло молчание. Чем дальше он проникал в ее дом, тем больше она защищалась; немудрено, ведь из двух прежних своих преимуществ она сохранила лишь одно. Она была старше, что давало ей право относиться к нему снисходительно. Только теперь ей приходилось глядеть на него снизу вверх, потому что он намного перерос ее. Конечно, рост не был его персональной заслугой, и все же получалось, что кое-какие из своих преимуществ Бонни пришлось навсегда ему уступить.

Оба молчали — Джонни отчаянно соображал, о чем бы заговорить. Тем существовало немало, но он затруднялся начать разговор. К тому же они были как бы не одни. У дверей на кухню застыла безликая женщина с балкона, теперь на голове у нее красовался парик с роскошными черными кудрями, а поверх него — соломенная шляпа, широкие поля которой клонились под тяжестью амулетов, искусственных цветов и массивных серег. Вдобавок она была разодета будто для какой-то фантастической вечеринки: один разноцветный наряд поверх другого, и все расшиты и разрисованы картинками, знаками, символами, обрывками слов, смысл которых оставался неясным. На шее болтались цепи, ленты, кулоны. Накинутую поверх всего рубашку украшали справа — солнце, а слева — луна и еще разнообразные брошки, заколки и значки. Хотя лицо у женщины отсутствовало, Джонни тотчас узнал ее — она была ему знакома не хуже, чем сама Бонни. Наконец-то он настиг ее, эту пифию, вон она стоит меж книжных гротов, башен и мостов, безликая и потому загадочная. Джонни мог дорисовать таинственную улыбку, раскосые китайские глаза (не важно, откуда, из памяти или воображения).

У открытого окна приткнулся старый и неуклюжий дубовый стол, заваленный бумагами, среди которых уютно расположилась небольшая пишущая машинка.

— Эта книга... я одолжила ее приятелю, — наконец объяснила Бонни, глядя на Джонни с легким укором. — Твоя Софи, верно, увидела, как он опустил ее мне в ящик, и украла. Трудная она соседка.

— И хозяйка нелегкая, — усмехнулся Джонни. "Моя Софи? — подумал он в ужасе. — Да, моя!" — Она меня пригласила, а теперь я не могу уйти. Вся готовка на мне.

— Обычно она крадет молоко и письма, — объяснила Бонни. — Если у нее в почтовом ящике ничего нет, она идет к моему. Я повесила на свой ящик замок, но она взяла секач и пробила в ящике отверстие.

Джонни ясно представил себе, как Софи бьет по Бонниному ящику с той же яростью, с какой она тыкала в стену вилкой тостера, негодуя на мир, который вдруг отвернулся от нее.

— Конечно, писем приходит мало, — продолжала Бонни, — но всё же.

Джонни виновато склонил голову.

— Я хотела переехать, но потом передумала и просто забронировала на почте абонентный ящик. У меня столько всего. — Она кивнула в сторону книг. — К тому же здесь все так дешево. Эти дома не ремонтируют, потому что через год их должны снести.

— Почему? — спросил Джонни, осматриваясь.

Конечно, дом не был ни современным, ни красивым, но выглядел достаточно крепким. Подтеков на потолке не видно. Да и в доме Софи он их тоже не заметил.