Это страшное напряжение получало разрядку только в болтовне.
В бесконечных дискуссиях и на аналитических совещаниях рассматривались все новые идеи и гипотезы. Одна из них пользовалась особой популярностью. Ее суть заключалась в том, что Мадам… фригидна. Правда — как обычно в таких случаях — никто толком не знал, что означает данное понятие, но именно это делало его столь привлекательным.
По данному вопросу сложились три точки зрения.
В соответствии с первой — можно сказать, наиболее радикальной — утверждалось, что фригида — это женщина, почти полностью лишенная детородных органов; ее «мочеполовая система» ограничивается лишь мочеиспускательным каналом. Эту точку зрения отстаивала самая примитивная часть класса, так называемые «радикалы».
Вторая точка зрения была несравненно более умеренной, я бы сказал, гуманистичной, что давало выход надежде и фантазии. Ее приверженцы считали, что фригида — это просто чувственно и сексуально не разбуженная или заторможенная женщина. Однако это заболевание, при таком подходе, не рассматривалось как нечто неизлечимое, наоборот, оно легко поддавалось лечению. Но наиболее любопытным и, пожалуй, важнейшим элементом этой гипотезы, точнее, элементом, который в ней обязательно присутствовал, было твердое убеждение ее сторонников (прозванных за это «романтиками»), что в области теории устранения названного недостатка в сексуальном развитии именно они являются непревзойденными специалистами. Да что там в области теории! На практике тоже. Короче говоря, если бы Мадам обратилась к ним с этой проблемой, то они мигом бы все уладили, и ей только бы и оставалось, что наслаждаться всей полнотой жизни.
И, наконец, третья точка зрения, наиболее, пожалуй, своеобразная, которую отстаивали исключительно девушки. По их мнению, быть фригидной — значит любить только саму себя. Девушки считали Мадам настолько совершенной, что она просто не нуждалась в мужчинах. Мало того, она ими пренебрегала и брезговала. Зато обожала саму себя, а из этого следует, что и общаться физически тоже могла только сама с собой. В основном это общение в их понимании сводилось к неустанному уходу за собственным телом, что граничило с ласками, к многочасовым ваннам, наполненным душистой пеной, к умащиванию кожи кремами и ароматическими маслами, массажам живота и грудей, нанесению масок на лицо и, наконец, к расхаживанию по квартире нагишом и разглядыванию себя в зеркале. Словом, это был редкий случай женского нарциссизма.
Ко всему прочему добавился «Пепел» Жеромского. Как раз в это время на экраны кинотеатров вышел двухсерийный фильм Анджея Вайды по этому роману, входящему в школьную программу, что имело совершенно неожиданные последствия.
Роман Жеромского мы уже проходили. Особого интереса он не вызвал, и вряд ли кто-нибудь внимательно читал этот внушительный трехтомный труд, а Рожек Гольтц вообще в него не заглядывал. Поэтому и его экранизацию мы встретили довольно равнодушно. Повторение скучных уроков многочасовым фильмом казалось никому не нужным, а сравнение кинообраза с литературным первоисточником никого не вдохновляло. Мало кого трогала и горячая дискуссия, разгоревшаяся в прессе и на телевидении вокруг фильма Вайды, которого, как всегда, упрекали в шельмовании национальных святынь и в дешевом фиглярстве. Однако на «Пепел» ходили, и по много раз!
Фильм привлекал молодого зрителя тремя короткими сценами. В первой красивая, молоденькая героиня, собираясь ко сну в своей девичьей спальне, необыкновенно эффективным образом греет у камина голые ноги, высоко подняв ночную рубашку и бесстыже выгибаясь к огню. Во второй сцене ту же героиню уже через несколько лет на живописном пленэре скалистых Татр насилуют разбойники-гурали, что опять давало возможность увидеть ее ноги, обнаженные и возбуждающе раздвинутые. Наконец в третьем эпизоде группа одичавших польских солдат, сражавшихся на стороне Наполеона в позорном испанском походе, устраивает оргию в захваченной Сарагосе, мерзко измываясь над смуглыми испанскими монашками.
Все эти сцены не были подчеркнуто циничными, они не отличались чрезмерной непристойностью или жестокостью, однако, особенно для польского кино, превосходили прежние рекорды смелости. Не последнюю роль здесь играл еще и тот факт, что изнасилованной красоткой была Пола Ракса, молодая звезда тех лет с пронзительно светлыми глазами и с по-девичьи ломким голосом, объект эротических воздыханий тысяч старшеклассников. Ее знали по многим молодежным фильмам, где она играла легкомысленных, но невинных девушек, смущающих и соблазняющих юношей и мужчин, не позволяя им, однако, даже поцеловать себя. Увидеть теперь, как ее безжалостно насилуют татранские разбойники — будто в отместку за ее прежние издевательства над мужским полом, — было неплохой потехой. А уподобиться польским солдатам, сражающимся на испанской земле за неправое дело, тоже доставляло удовольствие, но несколько иного рода.
Бысь рассказывал, что в одном из кинотеатров механик за небольшую плату устраивает после последнего сеанса специальные просмотры, многократно повторяя только эти три сцены и останавливая пленку на самых откровенных кадрах — например, когда Пола Ракса стоит перед камином с высоко поднятой ногой, обнаженной почти до бедра.
(Кстати сказать, в связи с рассказом Быся разгорелась совершенно абсурдная дискуссия: возможно ли вообще в обычном кинопроекторе остановить пленку для стоп-кадра. Всезнающий Рожек Гольтц доказывал, что такая операция приведет только к расплавлению пленки, а не к остановке кадра. Чуть до драки не дошло.)
Как бы то ни было, но такой, пусть и специфический, интерес к фильму имел (хотя бы чисто внешне) положительные последствия: молодежь сама, без принуждения, вновь обратилась к шедевру национальной классики, к которому раньше относилась с изрядной долей пренебрежения. Но что это было за чтение и каким потребностям отвечало?
Книгу открывали в основном для того, чтобы найти в ней сцену изнасилования в горах, надеясь, что, быть может, на словах будет сказано больше, чем в коротком эпизоде фильма. И тут для читателя начиналось полное неожиданностей приключение. Оказывалось, что эпизод, который на экране продолжался менее минуты, в романе готовился с эпическим размахом, растянувшись на три главы, и представлял собой как бы отдельную новеллу: историю короткой страстной любви двух героев, закончившейся трагическим финалом.
Сначала «любовники», которым наскучила тогдашняя светская жизнь, садятся в «краковскую фуру», чтобы убежать в горы (глава под названием «Там…»). Затем они поселяются в отдаленной хижине на краю леса, чтобы в состоянии почти постоянного экстаза провести там нечто вроде медового месяца (глава с красноречивым названием «Горы и долины»). И, наконец, когда они однажды неосмотрительно остались на ночь в горном ущелье, на рассвете на них напали разбойники (глава «Окно в скалах»). Вот тут-то и происходит сцена изнасилования, после которой героиня от безысходности совершает самоубийство, бросаясь в пропасть.
Среди школьников эта история приобрела просто неслыханную популярность. Ею зачитывались, цитировали наизусть целые страницы текста, обсуждали мельчайшие детали. Ни на одном уроке литературы, ни одно произведение не возбуждало столько споров, столько рассуждений и домыслов. Особое внимание уделялось, ясное дело, тем деталям, которые предположительно были связаны с сексом. Предположительно — потому что поэтический язык повествования, нашпигованный метафорами и непривычной для нас лексикой, никогда не называл ничего прямо, по имени.
До бесконечности анализировалась такая, к примеру, фраза: «Изнеможение вырывало из тел человеческую страсть», что понималось двояко: или усталость после восхождения ослабляла половую потенцию героев, или, наоборот, ее усиливала. Одни, во главе с Рожеком Гольтцем, считали, что загадочный глагол не может означать ничего иного, кроме « расслабления»,то есть упадка сил, иначе это был бы полный абсурд. Другие, в основном «романтики», придерживались противоположного мнения: они упрямо доказывали, что опорное слово («вырывала») здесь означает « обостряла» или, точнее, «выжимала», даже «выдавливала» (как из тюбика выдавливают остатки зубной пасты), в данном случае: сексуальную потенцию, которая чрезмерно, просто хищнически эксплуатировалась героями. И в подтверждение своего тезиса они наизусть цитировали две фразы, которые звучали следующим образом:
