Танцы становились горячее, шум нарастал. В открытое окно с жужжанием залетали мухи, привлеченные запахом пиццы и разлитого пива. В гостиной какая-то девица исполняла танец живота под пластинку «Роллинг Стоунз». Как, опять пива нет? орал откуда-то из глубины дома Дэвис. Теперь в магазин послали постдокторанта.

Прибыл фотограф, знакомый Дэвиса, с несколькими висящими на шее камерами. Кто-то стал объяснять, что фотограф — интеллектуал, человек, много читающий, а также считающий своим долгом фотографировать членов научного сообщества. Даже издавался альбом его работ. Фотограф установил штатив. Тут же на его аппаратуру налетели мухи с каким-то странным запахом. Что тут происходит? завопил фотограф, пытаясь отогнать мух, не повалив при этом штатив. Одна из тех женщин, что нежились в джакузи, подошла на цыпочках и завесила камеру мокрым полотенцем. Что тут происходит? снова заорал он. И потом, ни к кому в отдельности не обращаясь, сказал: Будь у меня деньги, я бы уже был великим. А вот и пиво, Стивен, счастливым голосом сказал Дэвис. И почему ты ни с кем не танцуешь?

Вскоре после полуночи физик Анджей Балески совершил ошибку, вызвав Дэвиса на перепой. На чистой водке. Балески в этом семестре читал курс квантовой физики для старшекурсников и должен был скоро возвращаться в Варшаву. Пить он умел. Но Дэвис бывал у Строблича в Москве и научился пить по-настоящему. После первой бутылки стало ясно, что он победил, но Дэвис не дал Балески уйти с почетом. Он был безжалостен. Взывая к гордости, он заставил Балески пить вторую. В конце концов Балески блеванул на оранжевый испанский ковер и ушел, шатаясь, так и не признав поражения.

А Дэвис даже с квартой водки в организме был в отличной форме. Он чувствовал себя молодым и способным на все. Еще пива надо, заорал он из кухни и послал в магазин очередного студента. Хлопнув Беннета по спине, Дэвис еще раз предложил тост за его диссертацию и вместе с ним вышел в другую комнату, где шла космологическая дискуссия. Старшекурсник по фамилии Прайс, решив воспользоваться неофициальностью обстановки, задавал преподавателям бестактные вопросы. Когда вошел Дэвис, Прайс тут же загнал его в угол. Как бы вы спроектировали вселенную, если бы могли сделать ее такой, какой хотите? Была у Прайса этакая поэтическая жилка. Ну и вопросик, заорал Дэвис. Но был заинтригован. Он сел в красное кожаное кресло и задумался. Вокруг него собрались с десяток студентов и преподавателей, рыгая от пива и ожидая ответа.

Наконец Дэвис сказал: Я бы сделал вселенную куда больше. Она слишком маленькая.

Маленькая? переспросил Прайс. Мы отлично знаем космос на два миллиона световых лет, сказал Дэвис. На этом расстоянии от нас туманность Андромеды. Это самая близкая большая галактика, у нас есть ее отличные снимки, мы знаем, из чего она состоит. Так вот, границы наблюдаемой вселенной всего в пять тысяч раз дальше, чем эта самая Андромеда. Не очень большое число. Можно было бы сделать пять триллионов. Или пять черт-его-знает-сколько-ллионов. Мне эта вселенная тесна. Я бы сделал ее побольше.

При последних словах Дэвиса Беннет учуял слабый запах водки, и вдруг перенесся в другое место и время. Он был ребенком, лежал в кровати, и Флорида ласково промокала ему голову смоченным в спирте полотенцем, промокала и пела печальную красивую песню.

Беннет поставил сигарную коробку рядом с кроватью. История со Скалапино год как ушла в прошлое, и недавно Беннет переехал на новую квартиру в юго-западной части Балтимора. Он бережно держал коробку и смотрел на старые, знакомые фотографии. Вот отец на крыльце. Отец и мать гуляют по берегу. Отец в морской форме. Он помнил историю, которую рассказал ему Сидни много лет назад, когда Беннету было лет двенадцать или тринадцать. Они сидели вдвоем на кухне за ленчем, и вдруг Сидни начал рассказывать Беннету страшный эпизод Второй мировой войны. Сидни ни до того, ни после ни разу не сказал Беннету больше нескольких слов подряд, но в этот день он рассказал все так красочно, что Беннет до сих пор все это помнит дословно.

Дело было 9 сентября 1943 года, высадка в Салерно. Сидни был лейтенантом ВМФ, служил на корабле «Орион» и командовал несколькими десантными судами. Они были футов пятьдесят в длину, серо-синие, и перевозили людей и грузы с транспортов на берег под заградительным огнем. В процессе высадки транспорты подходили к вражескому берегу на расстояние в десять миль, куда еще не добивала артиллерия противника, вставали на якорь и направляли на берег силы вторжения на десантных судах. Десантные суда были хорошей мишенью. Артиллерия их лущила, как семечки. Самолеты противника вспарывали их на бреющем. Куда проще и эффективнее уничтожать людей, сгрудившихся в маленькой лодочке, чем рассыпавшихся по берегу после высадки. На каждом десантном судне были для защиты два пятидесятикалиберных пулемета за бронированным щитком, но атакующий самолет можно было заметить лишь в последнюю секунду, а снаряды вообще прилетали ниоткуда. И еще невидимая смерть могла ударить из спрятанной под водой мины.

Каждая волна десантных судов действовала совместно, и координировать их движение было работой Сидни. Он плыл на одной из лодок и давал приказы на движение другим, сигналя руками. Когда его лодки прибывали к берегу и выгружались, он возвращался на «Орион» или ближайший транспорт и снова брал на борт людей и грузы.

9 сентября 1943 года Пятая армия Соединенных Штатов, размещенная на борту «Ориона» и еще пятисот военных кораблей США, атаковала прибрежный город Салерно с целью погнать немцев на север, прочь из Италии. У Сидни был приказ погрузить солдат с транспорта «Эдгар Аллан По», высадить их в определенном месте побережья под названием «Зеленый Пляж — Два» и вернуться на «Орион». На «Зеленом Пляже — Два» должно было быть жарко, но жизненно необходимо было высадить войска именно там, чтобы они построили ключевой участок дороги для наступающей американской армии.

Сидни принял на борт своих десантников. Когда он огибал транспорт, ложась на курс, капитан «Эдгара Аллана По» вышел на связь и приказал всем ближайшим лодкам после высадки первых групп вернуться к его кораблю.

И вторжение началось. Сидни собрал свои суда и дал инструкции, как петлять при подходе к берегу. Вдали слышался гул морской авиации. Бухта Салерно лежала впереди, неимоверно красивая, обрывистые изгибы резко уходили в море, и мертвенно-белым сияли пески. Примерно за две мили от берега промчался американский торпедный катер, поставив дымовую завесу.

Вынырнув по ту сторону дыма примерно в полумиле от берега, люди увидели ад. Прямо перед ними артиллерийские снаряды вспарывали большой десантный бот, наполовину вылетевший на берег. Лодка горела, в воде плавали трупы. На обрыве стояла цепь немецких танков с 88-миллиметровыми пушками — Сидни их видел в бинокль. Каждые несколько секунд один из них полыхал пламенем из дула. Потом в воздухе свистел снаряд, и раздавался взрыв. Вдруг один снаряд упал ярдах в десяти перед лодкой Сидни. В лодку полетели брызги. Она резко качнулась, в воздухе запахло кордитом. Еще через десять секунд снаряд упал позади. Еще брызги. Лодку взяли в вилку. Немецкие танкисты свое дело знали.

В течение пяти секунд Сидни принял решение отдать приказ лодкам отходить из-под огня восьмидесятивосьмимиллиметровых. В горле у него так пересохло, что он еле мог говорить. Он прохрипел команду сигнальщику, и лодки развернулись. Пассажиры Сидни настолько оцепенели от страха, что смотрели стеклянными глазами, но рулевой посмотрел на него долгим непроницаемым взглядом. Вопросительным? Или презрительным? Лодки отошли назад, согласно приказу. В конце концов они высадились на несколько менее враждебном берегу за две мили от намеченной точки и вернулись на «Эдгар Аллан По» за второй загрузкой.

Через два дня Сидни вызвали в каюту капитана «Ориона». Когда он вошел, капитан сидел за полукруглым столом. Это был мужчина лет пятидесяти, крепко сбитый, мужественно красивый, с седыми волосами. У него был уверенный вид, как у отца Сидни, который часто хвастался сыном — офицером ВМФ.