На мое счастье, когда мы прибыли, он уже был в постели: биологические часы и расписание передач вынуждали его жить по ночам, работать на заре и спать с одиннадцати утра до девяти вечера. Так что, к моему великому облегчению и к досаде моего начальника, нас принял его бухгалтер.
Встреча заняла целый час; она проходила в холле с огромными окнами, еще заваленном багажными картонками, как будто опальный парижанин хотел себя убедить, что этот переезд носит чисто временный характер. Бухгалтер признал факт уклонения от налогов, но стал взывать к нашему милосердию, уверяя, что его хозяин искренне заблуждался. В конце концов, я согласился принять от него декларацию с исправленными сведениями о доходах, и сократил на две трети положенный штраф; тем временем, заместитель управляющего со смущенным видом стоял у книжного шкафа, листая труды нашего психолога, изгнанного из высшего света.
Внешне я вел себя вполне непринужденно, но мне было плохо. Я никак не мог сосредоточиться на цифрах, пропускал мимо ушей половину того, что говорил мой собеседник, и мне на все было плевать. Я думал совсем о другом. Проводил внутри себя инвентаризацию. Женщины моей жизни чередой проходили перед моим мысленным взором, между Сциллой и Харибдой оправданий и выводов. Те, кто меня предавал и бросал ради другого мужчины или ради собственного благополучия. Те, кому я сам позволил уйти, смирив свои чувства. И, наконец, та, которую я, может быть, терял в данную минуту.
Жизненные неудачи и горечь потерь смешивались с недобрыми воспоминаниями в каком-то головокружительном вихре, но теперь чувства, которые я обычно испытывал, подводя итоги, обрели совершенно незнакомую окраску. Во мне происходила странная перемена: отстраненность и ясное осознание прошлого рождали новый свет, который пока еще слепил глаза, но который — и это я твердо знал! — поможет мне наконец прозреть все, вплоть до самого себя… Теперешний я, тот, кого знали все окружающие, — не настоящий! Нет, я не был самодовольным эгоистом, трусом, беглецом, беззаботным гулякой! Я переживал адские муки, думая о том зле, которое, сам того не желая, причинял другим, но когда-нибудь они узнают правду, они узнают, почему я не смог спасти Изабо…
— Жан-Люк, вам нехорошо?
Господин Кандуйо поднимает меня с пола. Я лепечу: нет-нет, все в порядке, просто эти складные стулья такие шаткие… надеюсь, я ничего не сломал? Бухгалтер успокаивает меня, рассыпается в извинениях от имени своего хозяина, предлагает мне выпить чего-нибудь бодрящего и указывает, как пройти в ванную. Я шагаю по паласу с ощущением, что иду по галечному пляжу.
Сполоснув лицо холодной водой, я долго смотрюсь в зеркало, мысленно твердя: я спокоен, я уже взял себя в руки, со мной все нормально. Я Жан-Люк Тальбо, подкидыш, брошенный неизвестными родителями, у меня нет иной биографии, кроме той, которую я сам для себя построил, — истории побегов из приемных семей, упорных занятий и стремления к карьере, переездов из города в город в зависимости от увлечений, переходов от женщины к женщине в зависимости от их увлечений. Это моипроблемы, это мойпуть, это моясудьба. И не надо мне никакой предшествующей жизни, никакой кармы, никаких фатальных связей и неведомых двойников. Все это бред и чушь, Мари-Пьер просто ловкая мошенница, живущая за счет призраков, которых сама же и выдумывает, а что касается подкинутых мне доказательств, им тоже наверняка есть разумное объяснение, и я его найду.
Слегка взбодрившись, я открываю дверь, чтобы выйти из ванной и… сталкиваюсь нос к носу с Сержем Лаказом в черных трусах и майке с девизом Amnesty International. Худой, как скелет, встрепанный, мертвенно бледный, он с видом сомнамбулы огибает меня, не видя, и направляется в туалет. Я бесшумно затворяю за ним дверь и иду обратно в холл, где мой начальник многословно и восторженно излагает бухгалтеру содержание новеллы Марселя Эме «Коллекционер жен». [34]Тот настороженно слушает его, явно ожидая подвоха.
* * *
В результате этого консилиума, господин Кандуйо пригласил меня пообедать с ним в «Герцоге Беррийском» — в память о Рафаэле Мартинесе, уточнил он. На самом деле, он уже после первых закусок начисто забыл про моего коллегу и заговорил исключительно о самом себе. Демонстрируя при этом широкую эрудицию и блестящее остроумие.
— В вашем возрасте я работал инспектором VI-го округа Парижа. Сплошное наслаждение — там жили все знаменитости. Я изучал их досье в первую очередь, а, готовясь к встрече, штудировал их произведения. Все они прошли через мои проверки — и Академики, и Гонкуровские лауреаты, и дамы, получившие премию Фемина… И все молодые дарования, которые я, можно сказать, вовремя приметил. Среди них многим еще не с чего было платить налоги, но это я вводил их в избранный круг! И никогда не ошибался, — судите сами: Алексис Керн, Сильви Жанен, Ришар Глен…
Я доверчиво киваю. Свой мобильник я незаметно положил себе на правое колено, переключив вызов на вибратор: вдруг на экране появится имя Коринны.
— Когда-нибудь я покажу вам их книги с дарственными надписями. Вы ведь и сами библиофил, — о, вы просто с ума сойдете от зависти! Знаете, я с первой же встречи играл с ними в открытую, я говорил: поверьте, я обожаю писателей, я прекрасно понимаю, что у вас нет ни времени, ни намерения всерьез мухлевать с налогами, поэтому не стану надоедать вам нашими расчетами, просто выдайте мне быстренько список ваших гонораров и давайте говорить о литературе! Очень скоро они уразумели, что я систематически устраиваю эти проверки не ради преследования, а для того, чтобы ими не занялся кто-нибудь из моих менее эрудированных коллег. Какой-нибудь тупица, не читающий книг. И тогда наши встречи превращались в литературное пиршество. Они показывали мне свои рукописи и черновики, делились удачами и сомнениями, признавались, какой страх обуревает их перед чистым листом бумаги… Ах, чудесное было время! Нередко я и сам подсказывал им новую идею, пробуждал их вдохновение, становился их музой. Помню, Арагон сказал мне: «Сколько нужно рыданий, чтоб зазвучала гитара?..» [35]
Я глядел на него, слегка захмелев от белого «мерсо», которое он щедро подливал мне, извиняясь, что сам пьет только воду. Мне приятно было слушать, как он себя расписывает, упиваясь собственным красноречием; вот счастливый человек, думал я, стоит обеими ногами на земле, и совесть у него спокойна, и память в полном порядке. Под мерное журчание его повествования с благородными модуляциями я временами почти забывал о призраках, жаждущих завладеть мной, и даже о Коринне, изгоняющей меня из своей жизни.
— Я потерпел только одно фиаско — с Марселем Эме, одним из величайших наших романистов. Увы, он не зависел от меня. Один мой коллега из XVIII-го округа рассказал однажды, что в ходе очередной проверки великий Марсель не произнес ни слова, зато потом взял его с собой на Монмартр поиграть в шары, в виде утешения, — поскольку тот не нашел никаких поводов для штрафа. Да, наша работа поистине прекрасна!
Экран моего мобильника мигает. Сообщение! Извинившись перед шефом, включаю указатель номера. Номер мне неизвестен, никакой эсэмески нет. Кладу включенный мобильник на прежнее место и объясняю вызов проблемами со здоровьем в семье.
— Ничего страшного! Но сейчас, дорогой Тальбо, я вас действительно удивлю: самой потрясающей встречей в моей карьере стала одна из последних, как раз перед тем, как меня назначили сюда, на эту дурацкую чиновничью должность, полностью отрезавшую меня от налогоплательщиков. Изис де Сэз — знаете такую? Молодая актриса из Х-го округа, степень лиценциата по литературе, три опубликованных романа-фикшн. В плане внешности она меня слегка разочаровала: пирсинг, силикон, татуировки, за всей этой мишурой не видно женщины. Но зато в ее книгах — ого-го!.. Какая пропасть между имиджем прожигательницы жизни и зорким взглядом творца, между искусственными физическими прелестями и безупречной чистотой литературного стиля!.. Истинное чудо! Разумеется, впоследствии я узнал, что за нее пишет «негр». И что в крупных планах самых интимных сцен вместо нее снимается дублерша. Словом, все оказалось фальшивкой. Но я-то ей искренне поверил, и это главное.
