Неделями изучая грязную работу Вона Мастерсона, Авенжер уже знал, что он может с этим сделать. Он разработал последовательность действий, что получалось у него весьма неплохо. Мать называла это дневными сновидениями: «Ты видишь свою жизнь извне, будто во сне», — говорила она. И в своих дневных сновидениях он был храбрым, решительным, дерзким и готовым к новым приключениям. Он грезил обо всем, что можно было бы сделать с Воном Мастерсоном, и как. Конечно, он терпеливо выжидал, когда же настанет подходящий момент. Он взвешивал каждый свой шаг и выверял его последствия, потому что, когда такой момент настанет, то времени на размышления уже не будет. А пока — терпение. Главное, сохранять хладнокровие.

Наконец, такой случай подвернулся, и Авенжер начал следовать своей схеме. В определенный день после уроков он отправился следом за Воном в сторону его дома. В школу он приехал не на велосипеде, чтобы идти пешком. Он даже не шел, а бежал, прячась за автобусами и деревьями, делая короткие перебежки как в кино. Когда Вон уже вошел в дом, то Авенжер начал ждать на противоположной стороне улицы, укрывшись на веранде дома напротив, которая выводила на угол лужайки. Он заметил эту веранду раньше, когда проезжал мимо на велосипеде. Он заметил еще кое-что: в течение дня Вон Мастерсон был один. Его родители оба были на работе. Дом с верандой также пустовал целый день. Вон мог оставаться дома на протяжении получаса и более, чтобы переодеться, перекусить, выпить стакан сока. Авенжер использовал весь свой шпионский опыт, чтобы изучить всю дневную рутину Вона.

Наконец, Вон вышел из дома, дожевывая бутерброд с мармеладом поверх арахисового масла. Он переоделся в джинсы и в выцветшую желтую рубашку. Над пряжкой ремня слегка выступал живот. Лениво и не спеша, он спустился по ступенькам крыльца, и если следовать его обычной рутине, то он должен был открыть гараж и на какое-то время там скрыться, что именно он и сделал.

Посмотрев по сторонам, чтобы убедиться в том, что никого нет, Авенжер пересек улицу. Единственным живым существом на ней была бродячая собака, обнюхивающая стоящую на углу улицы машину, на которой, похоже, давно уже никто не ездил.

Остановившись около гаража и набрав в легкие воздух, Авенжер в полный голос произнес:

— Эй, Вон, что ты там делаешь?

Сощурившись на солнце, Вон появился из-за гаражной двери. Он выглядел раздраженным.

— Что ты хочешь? — спросил он в ответ с привычной насмешкой. Ударение на «ты» звучало с некоторым пренебрежением.

— Увидишь, — улыбнувшись сказал Авенжер.

Он достал из портфеля револьвер, который за день до того стащил у своего деда. Став на колени, он взял его обеими руками и нажал на спусковой крючок. Одна половина лица Вона вдруг до неузнаваемости стала непохожа на другую. Из небольшого отверстия на скуле брызнула кровь. Оглушающий звук выстрела рикошетным эхом отразился от стен близлежащих домов. Сам пистолет оттолкнул Авенжера назад, и своей спиной он ощутил всю твердость брусчатки дорожки, ведущей к воротам гаража. Резкая боль в позвоночнике, похоже, застала его врасплох.

Отзвуки эха уже успели угаснуть. Авенжер вскочил на ноги. Сернистый запах повис в воздухе и защекотал в носу. Задержав дыхание, он вслушался в звуки близлежащих домов. Все было спокойно. Никого. Копошащаяся в конце улицы собака исчезла.

Не обращая внимания на кровь, продырявленное лицо Вона и боли у себя в спине, Авенжер вернулся к своим делам — к тем, которые спланировал. Сердце в груди колотилось в бешеном темпе. Он протер ручку револьвера обрывком салфетки. Самым трудным делом было вложить пистолет в левую руку Вона (наблюдая за ним в школе, Авенжер обратил внимание, что Вон был левшой) и расположить его указательный палец на спусковом крючке. Затем он позволил револьверу со стуком упасть на тротуар. Все выглядело примерно так, как он видел это по телевизору.

Сощурившись, он взглянул на лежащую в луже крови фигуру. Это был Вон Мастерсон. Его бездыханное тело было мертвецки бледным. Он стал неодушевленным предметом. «Задирой ему больше не быть», — подумал Авенжер. — «И ему больше не будет никакого дела до учеников пятого класса начальной школы имени Люсси Перри.

Авенжер не смог сдержать улыбку мести. Он поднял с пола сумку, накинул ремень на плечо и пошел домой. Он прибыл точно ко времени. Мать приготовила их традиционный полдник с охлажденным молоком и маковыми булочками.

Розовый для них был цветом года. Для них троих все окрашенное в этот цвет было самым модным и крутым. Розовый встречался во всем, что было у каждой из них в портфеле или в вещевом шкафчике. Но они также решили, что подходить к этому надо тонко, со вкусом, не сходя с ума, чтобы этот цвет превалировал в мелких деталях, таких как бусы, браслеты, сережки. Это мог быть маленький розовый шарик или тонкая розовая ленточка, которые можно было прикрепить или привязать к чему-нибудь, например, черному или зеленому. В их компании также подразумевалось «розовое» мышление, что значило — не «горячее», для хладнокровной игры с парнями. К тому же «розовое» стало для них удобным кодовым словом, применяемым в зависимости от ситуации, например в случае с Джонни Тейлором. Лесли испытывала к нему «розовые» чувства. А Пэтти могла рассмеяться, и она смеялась, будто внутри нее булькали пузырьки, что могло свести с ума кого угодно, но не Джейн и не Лесли — лучших подруг, на свете и во всем.

Розовый цвет объединил их в секретный альянс. Это слово удивляло посторонних, но их троих оно сплотило еще сильней. О Лесли, например, говорили, как о «Леди Барнсайд». Она всегда была одета, будто в воскресенье, и к тому же она никогда не забывала о косметике. Можно было подумать, что она на этом «свихнулась», но Пэтти и Джейн знали, как к этому относиться. «Розового тебе!» — могла воскликнуть Лесли, вдруг разозлившись на кого-нибудь из парней. И они втроем смеялись, зная, что Лесли окрасила в «розовый».

Хотя любимым цветом Джейн был синий, она всей душой приняла «розовый бред», потому что Пэтти и Лесли были ее лучшими подругами, и ей хотелось разделить с ними все, и это ей сполна удавалось.

До того самого дня, когда был разорен ее дом.

Она думала об этом, как о «разорении», но оказалось все приобрело во много раз большие масштабы, например, то, что случилось с Керен, которая до сих пор не вышла из комы, находясь в своем странном сне на койке реанимационного отделения больницы. Джейн старалась об этом не думать. У себя в сознании она никак не привязывала случившееся к слову «разорение», которое имело отношение к ее дому и к тому, что было внутри. Керен была разорена, разрушена и оставлена в подвале, будто тряпичная кукла, которую бросили, вдоволь ею наигравшись.

Разорение чувствовалось не только в доме или в больнице. Все поменяло свои места. Изменилась Эрбор Лейн, а также Пэтти и Лесли. Нет, конечно же, они продолжали оставаться замечательными девчонками, их также ошеломило случившееся, и на следующий же день они вдвоем пришли к Джейн в дом. Она неохотно показала им каждую комнату, сожалея о том, что им приходится видеть весь разгром, что было необязательно, но как же не утолить их жадное любопытство.

Когда они сидели на крыльце, Пэтти спросила: «Не уже ли все так ужасно, как все об этом говорят?»

«Кто эти все?» — задумалась Джейн. Им захотелось посмотреть на весь этот разгром, и она завела их внутрь. Она испытывала все большее и большее неудобство за развал и беспорядок, которое вдруг переросло в стыд, и ей захотелось где-нибудь спрятаться, будто это она совершила нечто плохое, мерзкое, непристойное, неприемлемое.

Лесли, которая всегда себя чувствовала настоящей леди, проходя через комнаты, морщила нос, и ее руки изображали какие-то неуклюжие знаки. Можно было догадаться, что эти знаки обозначали. Джейн решила, что она пытается избежать прикосновения к чему бы то ни было, будто боясь испачкаться. Хохотушка Пэтти даже ни разу не улыбнулась, что выглядело еще хуже ее насмешек. Вместо этого она произнесла: «Вау…», затем бездыханным шепотом бормотала то же самое себе под нос снова и снова, отчего Джейн захотелось закричать: «Да, большого тебе и розового!»