Вдруг его прежнее веселое возбуждение исчезло, сменившись чувством отчаяния, опустошения. Он почувствовал себя отрезанным от всех других. Вопли ликования этажом ниже показались ему чуждыми, как и звуки разрушения или звона разбивающегося стекла. «Мне что-то не по себе…» Он, будто в замедленном движении, опустился колени, и поток рвоты устремился через его горло, а затем через рот на сухой синий ковер. Кислый, противный запах обжег ему ноздри. Он рыгал снова и снова, стоя на коленях и облокотившись на раму дверного проема, пока в нем ничего не осталось, чем можно было бы еще раз рыгнуть. В животе все горело, как в груди и так же в горле. Он понял, что за тишина наступила этажом ниже: Гарри и все остальные слушали, как его рвет. Поднявшись с коленей, он собрал в себе все силы. Ноги и руки дрожали. Он отвернулся от лепешки рвоты, оставшейся на полу.

«Почему внизу так тихо?»

Схватившись руками за живот, шатаясь и прижимаясь к стене, он направился к лестнице. Ему хотелось пить. Было ли это отчаяние? Хотя он не знал, как незадолго до того заставил себя проглотить крепкий напиток со вкусом рвоты, который будто кислотой обжег ему рот и горло.

Собравшись спуститься в гостиную, он заметил на столе наполовину опустошенную бутылку водки и расхохотался. Он же сам принес ее сюда и напрочь об этом забыл. Он никогда так не хохотал, когда был трезв, но когда выпил… Он прикрыл ладонью рот, чтобы попытаться остановить смех и взял со стола бутылку. Тишина внизу не прекращалась. Никто не смеялся. Он сделал большой и жадный глоток, и, когда противная на вкус жидкость обожгла ему горло, то на его лице выступила гримаса отвращения. Затем он почувствовал, как полыхающее зелье растекается по внутренностям живота, но вместо рвотного рефлекса внутри себя он ощутил какую-то необъяснимую мягкость и успокоение.

Он вслушался и услышал звуки, похожие на стон, или удушье. Он не был уверен в том, что это было на самом деле. Качнув бутылку в руке, он начал спускаться по ступенькам. Остановившись внизу, он сощурился и, наконец, увидел то, что происходит в прихожей.

Гарри Фловерс всей своей массой придавил к стене девушку. Ему помогали Марти Сендерс и Ренди Пирс. Они держали ее за руки, распяв ее вдоль стены, пока Гарри ее насиловал. Или он ее не насиловал? Бадди не знал, можно ли поиметь кого-либо в такой позе, стоя. Но что-то он с ней делал. Его штаны вместе с трусами съехали на колени, а на голом заду были отблески света освещающей крыльцо лампочки. Лицо девушки по большей части было скрыто в тени, но Бадди видел безумие в ее глазах и ужас. Рука Ренди была похожа на присоску, прилипшую к ее груди.

— Иисус… — сказал Бадди. Слово взорвалось у него во рту, как и рвота несколькими минутами прежде на верхнем этаже.

— Я — следующий, — сказал Марти, оскалив улыбку Бадди. Он был маленьким, сухощавого сложения и весил меньше сотни фунтов [2], но у него был звучный, низкий голос. — Жди своей очереди, Бадди.

Теперь она смотрела на Бадди в упор. В ее глазах была агония мольбы о пощаде. Он сделал шаг назад — в тень. Его больше не тошнило. Все то, что было минутой раньше, будто бы исчезло. Будто щелчком выключателя он поменял жизнь на другую и начал новое существование со всеми вместе. Закрыв глаза, он обнял бутылку, будто младенец, схватившийся за соску с молоком.

— Иисус… — пробормотал он снова, уже шепотом.

Вдруг, Ренди вскрикнул от боли, и девушка высвободилась. Какую-то секунду она еще была распята на стене, но затем вырвалась из их рук. Может, не столько высвободилась, сколько ей удалось хоть ненадолго вырваться из плена, пока Ренди плясал, схватившись рукой за рот.

— Она меня укусила! — закричал он, не веря в произошедшее.

— Ты ж сучка! — закричал Гарри, опрокидываясь на спину и пытаясь натянуть трусы вместе со штанами, съехавшими почти на щиколотки. — Скрутить ее, — скомандовал он задавленным до смерти голосом.

Никто и не пошевелился, даже сама девушка. Все замерли, будто на газетном фотоснимке, сделанном при свете висящей в прихожей лапочки. А дальше все было похоже на пленку в видеомагнитофоне, которую пустили с удвоенной скоростью. Все зашевелились в бешеном темпе: Ренди встряхнул руку, Гарри закружился в собственном танце, натягивая на себя трусы, а затем штаны. Марти обоими руками схватил девушку за блузку на уровне груди, но она сумела вырваться. Правда, ей некуда было уйти, и она снова оказалась прижата спиной к той же стене, где ее пытался изнасиловать Гарри. Уже натянув штаны, он снова бросился на нее: «Сучка!»

Бадди видел, как она, отскочив от стены, оказалась у двери и пыталась ее открыть, когда Гарри перегораживал ей путь. Все выглядело странным: она пыталась убежать от них в шкаф, но когда она схватилась за ручку двери, то оказалось, что за ней были ступеньки, ведущие в подвал. Гарри снова подскочил к ней, и его пальцы сгребли в охапку блузку у нее на спине. Она одернулась, чтобы избежать его, но у Гарри было достаточно времени, чтобы схватить ее снова и вернуть в прихожую. Он это не сделал, а просто толкнул ее — обеими руками, в спину. И она с визгом кубарем покатилась по ступенькам.

Слыша визг ее падения, Бадди снова закрыл глаза. Давно, когда он был совсем маленьким, то они вдвоем с отцом ехали на машине и сбили переходящего улицу старика. Этот звук остался в его памяти навсегда. Он не был похож ни на что другое в мире — ни на удар биты по мячу, ни на забивание гвоздей молотком, ни на взрыв салюта в небе, ни на хлопок двери. Это был звук пустоты, пустого места, незаполненного ничем. И этот звук месяцами охотился на него в ночных кошмарах. Негромкий звук удара человеческого тела. И звук был таким же, когда тело девушки обо что-то ударилось — где-то там, внизу, после серии других ударов, пока она катилась по ступенькам, и пока Гарри застегивал ширинку, будто он только что закончил мочиться.

— Пора валить отсюда, киллеры, — сказал он.

Последнюю неделю Гарри на черные словечки не скупился.

Позже, в машине, по дороге из Барнсайда в Викбург, Марти и Ренди обсуждали достоинства вкуса кетчупа и горчицы, и то, как эти соусы подходят для гамбургеров или хот-догов. Марти настаивал на том, что кетчуп должен использоваться только с хот-догами, а Ренди говорил, что кетчуп можно добавлять во все, что угодно, потому что именно он имеет истинно американский вкус.

— Так вот ты о чем — американский вкус? — в голосе Марти было глубокое отвращение, напоминающее интонации радиоведущих многолетней давности.

— Я о том, что кетчуп — это символ америки, как и День Независимости четвертого июля или День Благодарения. Разве можно себе представить француза или итальянца где-нибудь в Европе, который поливает кетчупом, например, спагетти?

— Откуда ты это знаешь? Можно подумать, ты бывал в Европе?

Возражение Ренди повисло в воздухе, и Бадди уставился в окно на нечто неопределенное. Ему тяжело было поверить, что Марти и Ренди ведут разговоры о кетчупе, гамбургерах или хот-догах сразу после то, что натворили в том доме. Гарри во время управления машиной что-то негромко напевал себе под нос. Он вел машину аккуратно, никогда не спешил на дороге и даже любил немного позлить едущих следом, снизив скорость до смехотворно малой, а когда кто-нибудь пытался его

обогнать, то он нажимал на газ, пока едущий следом не понимал, что его дразнят.

— Все правильно, а как насчет горчицы? — продолжал Ренди. — Она больше подходит для хот-догов. Я начинаю ненавидеть Макдональд-с, когда в гамбургере обнаруживаю горчицу.

— В Макдоналдсе не кладут горчицу в гамбургеры, — возразил Марти. — Тебе положат кусочек соленого огурца и кетчуп, но не горчицу. Конечно же, они могут добавить и горчицу. Когда следующий раз придешь в Макдональдс, то посмотри на гамбургер. Приподними булочку и рассмотри внимательно. Ты увидишь гамбургер, солености и кетчуп, но, если присмотреться, то найдешь там еще и горчицу.