Бадди коснулся полоски пластыря на лице. Порез не болел и больше не кровоточил. Его внимание сконцентрировалось на улице. Нелепые аргументы у него за спиной проходили мимо ушей. Попросту он старался об этом не думать. Он думал о том, как всего лишь стоял в стороне, когда Гарри пытался насиловать девушку, которая у него руках была тихо плачущим ребенком.
На заднем сидении стало тихо. Больше никто ни о чем не спорил. Беседа о горчице и кетчупе исчерпала сама себя.
— Теперь можно расслабиться, киллеры, — вдруг негромко проронил Гарри. — Теперь мы не подпадаем под их юрисдикцию. Мы в полной безопасности.
Бадди сжал губы, чтобы не закричать: «Хватит называть нас «киллерами», ко всем чертям!». Черные словечки. Признося их, Гарри выглядел нелепо, потому что сам он «черным» не был. Ему лишь хотелось выглядеть негодяем улицы мифического городского квартала, а не сыном известного архитектора. Вероятно, Гарри был «найбелейшим» из парней, которых знал Бадди: блондин, в белых брюках, в белых носках и в белых кроссовках «Найк».
— Вы были молодцами, настоящие киллеры, — сказал Гарри. — Хорошо исполняли команды.
А команда была лишь одна: не разбивать окон.
— Круто, класс… — продолжал он в своем «черном» стиле. Последнюю неделю он говорил с британским акцентом — после того, как посмотрел по кабельному телевидению какой-то старый фильм о британских солдатах в Индии. И он любил произносить «Индия» так, как это звучало у англичан.
Никто не упоминал об этом доме и изнасиловании с момента, как они поспешно оттуда удалились. Когда они сделали остановку у Джедсон-Парка, где они вышли из машины, чтобы привести себя в порядок у фонтанчика с водой. Сделав глупое лицо, Бадди начал наблюдать за остальными. Ополаскивая лица водой, они вели себя холодно и взвешенно. Марти отчищал еле заметное пятнышко с замшевой летной куртки, которая выглядела изношенной, но на самом деле была новой — триста долларов в «А&P». Бадди знал ее стоимость, Марти объявлял цены на все, что на нем появлялось. Джинсы Ренди, будучи новыми, также выглядели старыми. Бадди подумал: «Сколько же мы платим за то, чтобы наши вещи выглядели старыми». Гарри Фловерс как всегда был излишне щепетильным, чистым, ни единого пятнышка. Светлые волосы были настолько аккуратно причесаны, что вся прическа начинала походить на парик. На его красивом лице не было ни пятнышка, и когда он мыл руки, то делал это донельзя тщательно.
Вернувшись в машину, Марти и Ренди снова вернулись к нелепому разговору о гамбургерах и хот-догах, а затем вдруг притихли. Никто из сидящих в машине не осознал, смысл этого гробового молчания, кроме Бадди.
Наконец, он спросил:
— Почему ты выбрал именно этот дом, Гарри? — у него были и другие вопросы, важнее этого, но нужно было с чего-нибудь начать.
— С дуру подвернулся, киллер.
Снова «киллер».
— Не с дуру, а по уму, — выкрикнул Ренди с заднего сидения.
В школе Ренди Пирс сопровождал Гарри, будто большой преданный пес-переросток, который размахивал невидимым хвостом каждый раз, как Гарри обращал на него хоть малейшее внимание. Марти Сендерс был уменьшенной версией Гарри Фловерса, худым и жилистым, пытающимся все время выглядеть «крутым парнем», но его все время предавал язык — тенденция «сострить» по любому поводу. Когда Бадди впервые
увидел Ренди и Марти вместе, у него перед глазами встали кадры из старого фильма «Эббот и Костелло встречаются с Франкенштейном». Марти, несомненно, был Эбботом, ярким и всегда занимающим активную позицию, когда как Ренди был Костелло — шутом, с излишком веса, к тому же, он часто выглядел смущенным, сбитым с толку. Теперь, глядя на то, как Гарри свернул на Северный Бульвар, он решил, что Гарри был Франкенштейном — доктором, создающим монстров.
«А кто же тогда монстр?» — подумал Бадди. Вспомнив свое участие в вандализме и неспособность остановить все, что они проделывали с девушкой, он подумал: «Наверное, я… но я не монстр». Или так о себе думали все монстры?
— Нам нельзя было так оставлять эту девчонку, — сказал Бадди, услышав самого себя.
— Что ты сказал? — заскрипел голос Гарри, когда он замедлил ход машины, чтобы остановиться под фонарным столбом, в свете которого лица людей становились похожи на маски приведений. Лицо Гарри сначала замерло, а затем начало пульсировать. Он повернулся к Бадди.
— Слушай меня внимательно, Бадди, — следы «черных» ноток и
британского акцента исчезли в его голосе. — Ты хотел развлечься. Вот у нас и получилось своего рода развлечение…
— Это уже было не развлечение, — возразил Бадди. — Насиловать девчонку… ради бога… — сколько же он выпил? Теперь ему хотелось, чтобы там не осталась та бутылка из-под водки, из которой он пил.
— Ты ревнуешь, — протрубил Марти откуда-то сзади.
— Мы никого не изнасиловали, — сказал Гарри. У нас на это не было времени. Мы даже не полюбовались ее замечательными белыми трусиками.
— Но ты пустил ее с лестницы, — продолжил Бадди, слыша, как Гарри набирает в легкие воздух. Ему было любопытно, как далеко он может зайти.
— Может, пытаясь схватить, я хотел уберечь ее от падения, — сказал Гарри, его голос вдруг стал мягким, и в нем проявились нотки справедливости. — Может, это лишь выглядело так, будто я ее толкнул. Что тут можно сказать? Выглядит двояко.
И хотя его голос стал мягче, в нем были оттенки, которые трудно было правильно распознать. Темные точки его глаз пронизывали Бадди, что заставило содрогнуться его изнутри и понять, что Гарри передавал ему своего рода послание, рассказывая, во что нужно верить.
— Возможно, мы даже и не собирались насиловать эту несчастную девчонку, — продолжал Гарри. — Мы лишь немного позабавились. Она вообще не должна была там находиться…
«Но это был ее дом», — захотел сказать Бадди. — «Это нас не должно бы было там быть». Но он ничего не сказал, а лишь продолжал смотреть на Гарри, и ненавидел себя за то, что молчит.
— Уж случилось, — продолжил Гарри, и наклонился ближе к Бадди. Из его рта сильно разило перегаром. — Ты понял?
Бадди кивнул, стараясь приблизить конец этой беседы, чтобы Гарри отвернулся, и чтобы поскорее с ним расстаться.
— Скажи, Бадди, ты понял?
Бадди осознал тишину на заднем сидении. Марти и Ренди задержали дыхание, или даже ожидали команды действовать, если бы такая поступила от Гарри.
— Я понял, — сказал Бадди, его жажда взяла над ним верх. Его руки задрожали, и он прикрыл ими глаза от яркого света уличного фонаря.
На лице у Гарри выплыла улыбка. Он отвернулся и схватился за баранку руля. Нога ударила по педали газа. Резина завизжала. На заднем сидении стало еще тише. После всего Гарри посмотрел на Бадди, и улыбнулся. В этой улыбке было прощение. Он играючи стукнул Бадди по плечу.
— Молодец, киллер, сегодня ты был на высоте, — сказал он.
«Боже», — подумал Бадди. — «Зачем я в это впутался?»
На самом деле ответ у него уже был: сам его вопрос был ответом.
Проблемой одиннадцатилетнего Авенжера были лишь его одиннадцать лет и сам Авенжер. Если бы он был немного старше, то, наверное, ему было бы проще — шестнадцать или семнадцать, неважно сколько, чтобы уже иметь водительские права. Свобода передвижения для него значила слишком много. А пока он зависел от своего изношенного и разваливающегося на части велосипеда, всего с тремя передачами скоростей, который мать купила ему со вторых рук. Также он зависел от своей изобретательности и, конечно же, от собственного терпения. Терпение было девизом. Мать всегда ему говорила, и он должен был это знать, что она — самый терпеливый человек на свете. Стирка, мойка полов, вытирание пыли. Она пропускала свои любимые телепередачи, потому что были нескончаемые дела по дому — нужно было шить, готовить, утюжить, стирать.
У Авенжера были и другие проблемы. Например, его стеснительность. Он не стеснялся, когда был Авенжером (мстителем), вынашивая очередной акт мести. Но среди одноклассников или на школьном дворе ему было трудно завести друзей, что для остальных его сверстников не составляло труда. Когда ему приходилось отвечать на уроке, то он почему-то сильно краснел, в горле откуда-то появлялся жесткий комок, который было не проглотить, голос становился задавленным и до невыносимости скрипучим, что вызывало издевательские насмешки Вона Мастерсона. Ни дня не проходило без его насмешек. Когда кто-нибудь отвечал с места или, выйдя к классной доске, или же получал хорошую отметку за контрольную. Авенжер понимал, что насмешки Вона вызваны завистью. И глупостью. ГЛУ-ПО-СТЬ-Ю. Большими буквами. И каждый раз на уроке Вон жульничал. Пытался списывать контрольные у Авенжера, потому что у того по ним всегда были хорошие оценки. И так большую часть времени. Вон Мастерсон садился позади него и тыкал его в спину. И тоже самое он проделывал с другими одноклассниками. Он мог отобрать у кого-нибудь из них завтрак или выбить из руки бутерброд, а затем закинуть его куда-нибудь в песок. Но Авенжер заметил, что иногда он даже его и уважал, если, например, тот съедал отобранный у него завтрак, а не разорял чей-нибудь еще, при этом ни над кем не издеваясь. Например, Вон не брезговал удовольствием, каждый день причиняя боль маленькому Денни Дэвису, поймав его, достав из штанов рубашку и ущипнув за щеку. Особенно он любил это делать перед девчонками — забавляться с Денни Дэвисом, который был его сверстником, но на две головы ниже. Он делал все, чтобы все вокруг смеялись (а те кто не смеялся, отворачивались в смущении и от стыда), потому что не могли заступиться за слабого. Почему они не заступались за слабого? Вон был не намного крупнее кого-либо из одноклассников, но, выходя на школьный двор, он приносил с собой атмосферу, полную насилия. На его лице проступала еле заметная улыбка, будто он находил окружающий его мир предметом забавы.
