Чарли смеялся и приплясывал. Я повернула его к себе и заглянула ему в глаза:

— Мы не будем грустить, Чарли. Ни ты, ни я. Особенно ты, Чарли, потому что ты самый счастливый мальчик на свете. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что у тебя есть мамочка, Чарли, и она тебя любит, а это много значит, правда?

Я легонько подтолкнула Чарли к матери, и он побежал к ней, прижался лицом к ее платью, и они крепко обнялись. Сара плакала и улыбалась одновременно. Она шептала сыну на ухо: «Чарли, Чарли, Чарли…» А потом послышался голос Чарли, приглушенный тканью платья матери:

— Я не Чарли, мамочка. Я Бэтмен.

Сара посмотрела на меня поверх плеча Чарли и одними губами произнесла:

— Спасибо.

Мы вышли из детского сада и пошли домой. Мы держали Чарли за руки, а он подпрыгивал и раскачивался. День был такой красивый! Теплое солнце, ароматы цветов. К тротуару выходили палисадники, где росли нежные цветы. Трудно было удержаться от надежды на лучшее.

— Пожалуй, я научу тебя названиям всех английских цветов, — сказала Сара. — Вот это фуксия, а это роза, а это жимолость. Что такое? Чему ты улыбаешься?

— Здесь нет коз. Вот почему у вас так много красивых цветов.

— В вашей деревне были козы?

— Да, и они поели все цветы.

— Как жаль.

— Не стоит сожалеть. Мы съели коз.

Сара нахмурилась.

— Но все-таки, — сказала она, — я бы жимолость оставила.

— Я когда-нибудь отвезу вас туда, где я жила. Покушаете маниок целую неделю, тогда скажете, что вы предпочли бы — жимолость или козу.

Сара улыбнулась, остановилась, наклонилась и понюхала цветы жимолости. И я заметила, что она снова плачет.

— О, прости, — проговорила она. — Не могу остановиться, похоже. Господи, я все залила слезами.

Чарли посмотрел на мать, а я погладила его по макушке, чтобы успокоить. Мы пошли дальше. Сара высморкалась в носовой платок и сказала:

— Как ты думаешь, долго я буду такая?

— Я была такая целый год после того, как убили мою сестру.

— Пока не смогла снова ясно мыслить?

— Пока не смогла мыслить вообще. Сначала я только бежала, бежала, бежала — пыталась убежать от случившегося, понимаете? Потом был центр временного содержания. Там было очень плохо. Там невозможно мыслить ясно. Ты не совершил никакого преступления, поэтому думаешь только: когда же меня выпустят? Но тебе ничего не говорят. Проходит месяц, потом шесть месяцев, и ты начинаешь думать: может быть, я тут состарюсь. Может быть, я тут умру. Может быть, я уже мертва. В первый год я могла думать только о том, как бы себя убить. Когда все остальные мертвы, порой ты начинаешь думать, что, может быть, было бы легче к ним присоединиться, понимаете? Но ты должен двигаться вперед. Надо двигаться вперед, двигаться вперед, жить дальше— так тебе говорят. Как будто ты упрямишься. Как будто ты жуешь их цветы, словно коза. Жить дальше, жить дальше.В пять часов вечера тебе говорят, что нужно жить дальше, а в шесть часов тебя запирают в маленькой комнате.

— Что же, вам совсем никак не помогали там?

Я вздохнула:

— Знаете, нам пытались помогать. Там было несколько хороших людей. Психиатры, волонтеры. Но они мало что могли сделать для нас там. Одна женщина-психиатр мне говорила: «Психиатрия в этом месте — это все равно что подавать завтрак на борту самолета, терпящего бедствие. Если бы я, как врач, хотела вас вылечить, я должна была бы выдать вам парашют, а не сэндвич с сыром и маринованным огурчиком». Чтобы стать психически здоровым, для начала надо обрести свободу, понимаете?

Сара промокнула глаза платком:

— Не уверена, что здесь в этом смысле легче, Пчелка.

— Но я же вам помогу.

Сара улыбнулась:

— Тебе шестнадцать лет. Ты беженка. Ты сирота. Это я должна тебе помогать.

Я потянула Сару за рукав, остановила ее. Я подняла левую руку Сары, чтобы она на нее посмотрела. Чарли остановился и стал смотреть на нас, широко раскрыв глаза.

— Послушайте, Сара. Вы мне и так уже помогли. Вы ради меня отрубили себе палец. Вы спасли мне жизнь.

— Я должна была сделать больше. Я должна была спасти и твою сестру.

— Как?

— Я должна была что-то придумать.

Я покачала головой:

— Вы сделали все, что смогли, Сара.

— Но мы вообще не должны были оказаться в таком положении. Как ты не понимаешь? Мы отправились в отпуск в такое место, где мы не имели права находиться.

— А что, если бы вы там не оказались, Сара? Если бы вас с Эндрю там не было, тогда погибла бы и Нкирука, и я. — Я повернула голову к Чарли: — Твоя мамочка спасла мне жизнь, знаешь? Она спасла меня от злюк.

Чарли пристально посмотрел на мать.

— Прямо как Бэтмен? — спросил он.

Сара улыбнулась. Я уже успела привыкнуть к тому, что она улыбается сквозь слезы.

— Да, как Бэтмен, — ответила она.

— Так у тебя поэтому нету один пальчик?

— Поэтому у меня нет одного пальчика.Да, мой милый.

— Его забрали злюки? Пингвин?

— Нет, милый.

— А кто? Паффин?

Сара рассмеялась:

— Да, мой милый. Мой пальчик забрал этот противный Паффин.

Чарли усмехнулся.

— Гадкий, гадкий Паффин, — проговорил он и побежал по тротуару впереди нас, стреляя в злюк из невидимого пистолета. Сара посмотрела на меня.

— Благослови тебя Бог, — сказала она.

Я крепко сжала ее руку, прижала свою ладонь к ее ладони, сжав в кулак все пальцы, кроме среднего, которого недоставало у Сары. И я увидела, как все может быть. Я увидела, как мы сможем жить дальше. Понимаю, безумно было думать так, но мое сердце билось часто-часто.

— Я помогу вам, — сказала я. — Если вы вправду хотите, чтобы я осталась, вот так все и будет между нами. Может быть, я смогу прожить у вас месяц, а может быть — всего неделю. Настанет день — и за мной придут. Но пока я здесь, я буду вам как дочь. Я буду любить вас, как будто вы моя мать, и я буду любить Чарли, как будто он мой брат.

Сара смотрела на меня не мигая.

— Господи… — выдохнула она.

— Что такое?

— Понимаешь… Просто… когда мы с другими мамами возвращаемся из детского сада, обычно мы разговариваем о домашних цветах и пирогах.

Я отпустила руку Сары и опустила глаза.

— О, Пчелка, прости, — проговорила Сара. — Просто все это так внезапно и так серьезно, вот и все. У меня так все перепуталось в голове. Мне нужно еще немного времени, я должна подумать.

Я посмотрела в глаза Сары. И я увидела в ее глазах, что для нее это ново — это осознание неспособности мгновенно понять, как нужно поступить. Глаза ее были глазами существа, только что родившегося на свет. Пока оно не познакомится с миром, оно испытывает только страх. Я очень хорошо знала такое выражение глаз. Если бы вы повидали столько людей, которых заталкивают в двери центра временного содержания иммигрантов, сколько повидала я, вы без труда узнали бы такой взгляд. И мне захотелось как можно скорее убрать эту боль из жизни Сары.

— Простите меня, Сара. Пожалуйста, забудьте об этом. Я уйду. Понимаете? Психиатр в центре временного содержания была права, она ничего не могла для меня сделать. Я до сих пор ненормальная.

Сара ничего не сказала. Держа меня за руку, она шла рядом со мной по улице следом за Чарли. А Чарли бежал вприпрыжку и срубал цветки роз с кустов, нанося по ним каратистские удары. Розы падали, роняя лепестки. Совсем как в моей истории с Нкирукой, как в моей истории с Йеветтой. Я шла, наступая на разбросанные по тротуару лепестки, и понимала, что моя история создана из одних окончаний.

Дома мы сели в кухне, стали пить чай, и я подумала: не в последний ли раз я пью чай в кухне Сары? Я закрыла глаза. Моя деревня, моя семья, этот исчезающий вкус… Все исчезает, утекает в песок, растворяется в тумане. Хороший прием.

А когда я открыла глаза, я увидела, что Сара на меня смотрит.

— Знаешь, Пчелка, я подумала о том, что ты сказала. Насчет того, чтобы ты осталась. Чтобы мы помогли друг другу. Думаю, ты права. Может быть, настало время все воспринимать всерьез. Может быть, настали серьезные времена.