Его приятель делает то же самое. Вешает плащ на дверную ручку, подтягивает рубашку и совершает поворот на триста шестьдесят градусов. Грудь и спина покрыты точно такими же, как у первого, гнойниками. Свет от телевизора проникает через него, как солнечный свет сквозь бумажную оконную сетку. Под ребрами проступает образованная венами и артериями паутинка. Между серыми облачками легочной ткани просматривается темное пульсирующее сердце. Он опускает рубашку, и тень на полу темнеет.

– Что это с вами, парни?

– Жучки. Они повсюду.

Их комнаты заражены. Паразиты пожирают их заживо, а они еще спрашивают про глистов. Еще одно воспоминание сгущается, пытаясь окрепнуть и обрести четкую форму, но в какой-то момент расползается.

– Ну? – Джек ждет.

Я подтягиваю рубашку и поворачиваюсь.

– И все-таки не понимаю, что это все значит.

– Люди приходят сюда, когда хотят завязать. А они не дают. Среди новых жильцов всякие попадаются. В том числе и стукачи с жучками. Приезжают, вселяются, расспрашивают о всяком, разузнают, не предлагает ли кто чего не следует. А тот, кому надо, он все слышит. Но вы чисты.

– Я только-только из тюрьмы.

– А с вами что случилось?

– Пожар.

– Не включай свет и не оголяйся. Жуки отложат яйца, если проберутся под одежду. Сдайте нам образец мочи.

Молчун тут же протягивает пустой пластиковый стаканчик из-под кофе. Спрашиваю, не пытается ли он таким образом пройти тест на наркоту.

– Нет, но кое-кто кое-где – да. Я связываю людей с тем, что они хотят. А вы? Что с вами?

– Перебрал и обгорел.

– Так что, дела шли не очень?

– Я только хочу сказать, что и сам не слишком чистый. Пописаю, и кто-то загремит за решетку. Обещаю.

– Тогда угостите сигареткой.

– Не курю.

– Дайте пять баксов.

– Почему это?

Он оглядывает комнату.

– Потому что они у вас есть.

Должно быть, мне достался один из лучших номеров. Здесь есть и раковина, и картины на стенах.

– А что я получу?

– Ну вот, поняли, – говорит Джек. – Может, и я чем пригожусь. Что ищете?

– Мне надо знать, что я делал до того, как очнулся в тюрьме. Поможете, пописаю в стаканчик и даже заплачу десять баксов за беспокойство. Нет – выкатывайтесь.

– В этом нет необходимости, – медленно, словно во сне, говорит он. – Я пришел познакомиться. Назвался. Рассказал о себе. Все по-честному. Я вас предупредил. Попросил об одолжении. Как друга. А вы так себя ведете. Никакого уважения. Я что, обидел вас чем-то?

– Все, проваливайте. Идите.

– Я вас ударил? Отнял у вас память?

– Живей. – Они не двигаются с места. – Какого черта ждете?

– Вы сказали, что дадите десять баксов, чтобы узнать все, чем занимались. Договор есть договор. Я играю по-честному.

Проходит минута, за ней другая. Ни звука, только свист телевизора. Джек как будто не замечает моей воинственности, его приятель глух и слеп ко всему остальному. В конце концов любопытство берет верх, и я даю ему десять баксов. Дылда достает из кармана блокнот и что-то пишет. Отрывает страницу и подает мне.

– Держите, – говорит Джек. – Это в театре в центре города. Вам придется сходить туда.

– Что за театр? Как я его найду?

– Двадцать кварталов от нашего отеля. Там рядом бар, называется «Форд». Заходите и получайте вашу память. Когда вернетесь, выключите все. Электричество раздражает. Если я могу сделать что-то еще, помочь чем-то, обращайтесь без всякого стеснения. Удачи.

Почерк у Дылды безукоризненный.

Тюрьма не отпускает, она движется вместе со мной – невидимый ящик, окружающий каждый мой шаг тиканьем невидимых часов. Мексиканец в коричневой куртке и ковбойской шляпе, не куривший пять кварталов, вдруг закуривает. Женщина у автобусной остановки складывает газету, в которую даже не заглянула. Кто-то проходит мимо, и я считаю – и раз, и два, и три, – потом оглядываюсь. Если на тебя не смотрят, значит, за тобой следят. Каждый – Человек с Зонтиком. Каждый чих, кашель, взмах рукой имеет свой тайный смысл и одновременно не значит ничего. Сигналы поступают отовсюду.

Вхожу в театр – «XXX круглосуточное шоу обнаженных девушек XXX». Над стеклянным шкафчиком с отлитыми из латекса частями тела табличка – «За мелочью обращаться к Контролеру». В самом конце прохода, за бессчетными рядами желтых, оранжевых и розовых видеокабинок со стриптизершами сидит Контролер – жирная человеческая туша с блестящими, как у Элвиса, волосами и в шелковой рубашке с пальмами и попугаями.

– Чем могу помочь?

– Мне нужна мелочь.

– Какая мелочь? Что вам нужно?

– Я должен принять меры, чтобы за мной перестали следить.

Контролер молчит. На шее у него толстая золотая веревка, на запястье часы размером с колесный диск.

– Я пришел повидать Дезире. – Хотел сократить затянувшуюся паузу, но сделал, похоже, только хуже. Контролер складывает руки на груди, и стул под ним трещит при малейшем смещении веса.

– Кто тебе сказал, что Дезире здесь?

– Джек и Дылда.

Новая томительная пауза растягивается еще на полминуты. Контролер требует двадцать долларов за четыре медных жетона с клеймом «XXX» на одной стороне и на другой. Я собираюсь было спросить, куда ушли остальные мои денежки, но толстяк явно не склонен вести переговоры. Что ж, если он один знает, как попасть к Дезире, то имеет право назначать собственную цену. Я по крайней мере спорить не стану.

– Кабинка номер четыре, – говорит он.

Звенит звонок. Я прохожу через турникет.

В кабинке номер четыре темно и пахнет семенной жидкостью, немытым телом, сосновым дезодорантом и дымом. Я стараюсь не дышать через нос и, закрывая за собой задвижку, натягиваю на пальцы манжет рубашки. Бросаю жетон в автомат, напоминающий тот, что стоит рядом с электрическим пони у входа в супермаркет, и окошечко открывается. В кабинку номер четыре вливается свет из находящейся за тонкой стенкой розовой комнаты.

Появляется танцовщица. На ней трусики и больше ничего. Под кожей проступают бедра и ребра, в уголке красного рта висит сигарета. Над головой у нее пульсирует красный свет, но движется она в такт совсем другому ритму. Ее окружают одинокие, пожираемые похотью мужчины, иона это знает. Их желания бьются о стекло, а вот ее текучая сладкая улыбка проходит сквозь барьер. Привычно, словно для нее это то же, что поковырять в зубах, стаскивает трусики.

– Дезире?

– У тебя есть что-то для меня, малыш?

У лотка возле окошечка приклеен листок с короткой надписью – «Спасибо». Просовываю бумажку с портретом Джексона. [1]Я в адском банке. Она оборачивается, кружится и проталкивает скрученный в трубочку пакетик. Хочется свежего воздуха. Хочется принять душ. Сменить повязки и спалить старые, вонючие бинты.

Автомат начинает бибикать. Стриптизерша посылает мне воздушный поцелуй, и окошечко закрывается, отсекая розовый свет. За дверью кабинки стоит уборщик со шваброй и ведром воды, такой грязной, что тряпки совершенно не видно под мутными серыми пузырями, в которых отражаются розовые и голубые огоньки аркады.

Голос шепчет: «Глотай». Вместе с ним исчезает и голубая пилюля. Раскладываю карты – солитер помогает избавиться от лезущих в голову сомнений.

Отраженные красные и синие тени ползут по дамам, королям и валетам, как солнечный свет по шкуре какой-нибудь тропической рептилии. Между ними, если смотреть прямо, висят черные, словно вырезанные бритвой из воздуха полосы. Откидываюсь на подушку, гляжу на светящуюся даму червей и вдыхаю вплывающий через открытое окно запах мокрого асфальта, запах стучащего по тротуару летнего дождя.

Под рубашкой рука, ладонь прижимается к груди. Я поворачиваюсь, машу рукой, отгоняя воздух. Смотрю через занавески – дождь уже перестал. Безоблачное пустынное небо и предвечернее солнце. Снова ложусь. Чувствую руку любимой, засыпающей под ритм моего сердца.