Они никогда не ели вместе, не произнесли ни единого слова о любви, не преподнесли друг другу ни одного подарка, если не считать сваренного Шриссулой glyko tou koutaliou, густого варенья, которое едят ложкой и которое она постоянно приносила своему kathetritis, полагая, что употребление сахара в его возрасте исключительно благотворно действует на организм в моменты сильных физических нагрузок.

Так и продолжалась их незамысловатая, можно сказать, тривиальная связь: без вдохновенья, без неистовых страстей, но зато и без пустых огорчений. Она явилась для Шриссулы той отдушиной, через которую на нее нисходило блаженное спокойствие, тогда как безусловная честность их отношений стала порукой и залогом взаимных радостей и наслаждений.

Судья встал и покинул зал заседаний. Публика начала расходиться.

«Шриссула приручила свою судьбу, — подумала Павлина. — Она знает, где ее подмазать, где подсластить, берет от жизни все, что можно. А мы с моей судьбой просто-напросто говорим на разных языках».

Она встала. Йоргос продолжал сидеть с подавленным видом. Она подошла и поцеловала его в голову:

— Господь тебя храни, мой Йоргос.

Им так и не удалось пережить вместе ничего, о чем стоило бы вспоминать.

Мирто и Шриссула ждали Павлину напротив Дворца правосудия, в «Пье-де-Кошон».

На соборе пробило четыре часа. «Пять часов в Афинах, — подумала Павлина. — Андриана, скорее всего, вернулась из школы».

Четверг, двадцать четвертое апреля 1975 года

Продавщица магазина «Отле» заговорщицки подмигнула Павлине.

— Вам повезло, еще есть, — улыбаясь, добавила она, — сейчас вас обслужу!

Слова «еще есть» относились к фирменному десерту магазина, четвертинкам апельсина в шоколаде. Всю прелесть этого лакомства можно было оценить в полной мере только после второго или третьего кусочка. Лишь проникнув сквозь толстый слой шоколада, язык начинает ощущать потрясающую кислинку фруктовой мякоти. Неподражаемое сочетание двух вкусов во рту!

Но апельсин в шоколаде быстро портится, и магазин «Отле», дороживший своей репутацией, продавал лакомство маленькими партиями. Любимая клиентка Павлины, Ливия Юг, с ума сходившая по этому десерту, жила в двух шагах от «Отле», на площади Гран-Мезель. Возвращаясь домой, Павлина обычно шла мимо кондитерской, и посещение этого заведения вошло у нее в традицию.

— Спасибо, я подожду! — сказала она, улыбнувшись.

Продавщица, занятая другой клиенткой, уже ее не слышала. Взгляд Павлины скользнул по полкам со сладостями, пробежал по витрине и остановился на покупательнице. Это была строгого вида элегантная дама лет пятидесяти. Очень бледный цвет лица только усиливал это впечатление суровости. Высокая, с седыми, убранными в конский хвост волосами, она делала заказ уверенно, вежливо и одновременно с чувством собственного достоинства.

«Вот кто умеет разговаривать с подчиненными, — подумала Павлина. — А я на улице боюсь спросить, сколько времени».

Андриана тоже когда-нибудь будет так разговаривать. Вот она идет по проспекту Панепистимиу. С ней рядом две подружки. Господи, какие они все красивые! Они оживленно разговаривают, чересчур громко смеются. Вот они поднимаются по улице Вукурестиу, останавливаются перед витринами магазинов модной одежды, показывают пальцами на платья, непрерывно хохочут, оглядываются, хотят, чтобы их заметили. Придя на площадь Колонаки, садятся за столик в кафе «Элленикон». Все только на них и смотрят. Девочка из хорошей семьи может требовать и получать от жизни столько чудесных вещей! Красивая, богатая, умная… И ей достает умения держать себя, чтобы заставить кого-нибудь нести за собой покупки! Конечно, она посещает танцевальные вечеринки, на которые мамаши из зажиточных кварталов Псишико и Филотеи на севере Афин привозят на машинах своих мальчиков в слишком коротких брюках, белых рубашках и блейзерах. Это еще дети, им бы только болтать о девочках, а не танцевать с ними. Она уже влюблена? Может быть, ласкает сама себя… Как я в ее возрасте…

— Торт на двенадцать человек… Слоеный с клубникой… С надписью по глазури: «С днем рождения, Антонелла», — говорила продавщице солидная клиентка.

— Я записала, госпожа Перрен.

— Насчет свечей я вам сказала? Семнадцать. Поставьте желтые, розовые для семнадцати лет — это слишком по-детски, вы не находите?

В этот момент открылась дверь подсобного помещения. Женщина лет пятидесяти, с русыми кудрявыми волосами и приветливым лицом, воскликнула:

— Здравствуйте, доктор!

— Здравствуйте, госпожа Отле!

— На понедельник двадцать восьмого, — сказала продавщица хозяйке. — Все в порядке.

— У вашей дочери будет прекрасный торт, — улыбнулась госпожа Отле покупательнице.

Павлине стало дурно, и ей пришлось вцепиться в прилавок. Продавщица, заметив, что она вот-вот упадет, поддержала ее за локоть:

— Господи, что с вами?

— Ничего страшного, — еле слышно ответила потрясенная Павлина.

Она вышла из кондитерской и несколько минут стояла на улице. Дата, день, год, свечи — все это вихрем проносилось у нее в голове.

В понедельник двадцать восьмого апреля эта девочка будет праздновать семнадцать лет. Девочка, родившаяся в тот же день и год, что и Андриана. Семнадцать желтых свечей, потому что розовые — это как-то по-детски, а девочка в семнадцать лет уже не девочка.

Продавщица, покупательница и госпожа Отле заинтригованно смотрели на Павлину сквозь стеклянную дверь, время от времени обмениваясь сочувственными взглядами и замечаниями.

Павлине стало стыдно. Она очень медленно пошла вверх по улице Сен-Леже. На нее навалилась неимоверная усталость. Дойдя до пересечения с улицей Этьенн-Димон, она обернулась. В эту минуту седовласая дама вышла из кондитерской, пересекла площадь и быстрым шагом направилась к улице Шодроннье. Павлина замешкалась и чуть было не потеряла ее из виду, а затем, словно ее кто-то подтолкнул, пошла за ней. Дама шла вверх по улице бодрым, почти солдатским шагом. Павлина подождала, пока она поравняется с Музеем истории и искусств, и пошла следом, приноравливаясь к ее темпу. Усталости как не бывало. Продавщица назвала даму госпожой Перрен, а хозяйка магазина — доктором.

«Надо будет поискать в телефонном справочнике», — подумала Павлина.

Госпожа Перрен дошла почти до конца улицы Шарль-Галлан, потом вдруг резко повернула налево, на улицу Мон-де-Сион. Павлина ускорила шаг и нашла ее взглядом в тот момент, когда та сворачивала за угол улицы Стурм. Под светофором на бульваре де Транше Павлина догнала ее и, чтобы не выдать волнения, с озабоченным лицом принялась рыться в своей сумке. В ту же секунду вспыхнул зеленый свет. Дама с седыми волосами пересекла бульвар и вошла в парадный подъезд возвышавшегося над площадью красивого дома: шоссе Маланю, дом номер 2.

Подойдя к дому, Павлина снова начала копаться в сумке, не сводя глаз с парадного, подождала несколько минут и, поскольку из дома так никто и не вышел, усталой походкой направилась к Бур-де-Фур.

Перрены занимали три столбца в телефонном справочнике, но только одна семья жила на шоссе Маланю, 2: Жан-Марк и Изабель, оба врачи-стоматологи.

«Добропорядочная семья, — пришло в голову Павлине. — Родители празднуют день рожденья дочери. Что может быть банальнее? Ей исполняется семнадцать лет. Если бы мы жили на Спетсесе с Арисом, мы в такой день, может быть, даже бранили бы за что-нибудь Андриану. Это естественно: у нас есть дочь, ей семнадцать лет, мы ее браним. Куда проще? Конечно, если в твоей жизни нет больше мужчины, потому что он убил себя, и нет больше ребенка, потому что ты его отдала в чужие руки, тебе кажется, что ты никогда бы никого из них не бранила. Что мы все время обнимались бы и говорили друг другу только нежные слова».