И все же Энн занималась любимым делом, это без сомнения. В последних классах она решила, что будет архитектором, но на подготовительных курсах в университете поняла, что дома, которые она хочет проектировать, затея либо нереальная – кто может их себе позволить? – либо пустая. Ее дома затеряются, их затрут и испоганят другие дома, что в беспорядке теснятся вокруг. Поэтому Энн решила заняться градостроительством и сюда приехала потому, что эта школа – лучшая. По крайней мере, так говорили. Отсюда Энн собиралась выйти прекрасным специалистом, вооруженным знаниями, и тогда на родине никто не откажет ей в работе, о которой она мечтает. А она мечтала перестроить Торонто. Для начала и Торонто сойдет.

Деталей она еще не знала. Она представляла себе красивые лужайки и чтобы там протекала река и росли деревья. Но не большие лужайки для гольфа: пространство будет извиваться, удивлять своими укромными уголками и восхитительными перспективами. И никаких стандартных клумб. Дома – назовем их пока так – будут гармонично вписываться в саму природу, машины стоят… где? И где магазины, и кто будет жить на этом пространстве? Тут проблема: Энн ясно представляла себе виды, перспективы, деревья, реки или каналы, но людей представить не могла. Ее лужайки оставались безлюдными.

В следующий раз она увидела соседа только в феврале. Она возвращалась домой из небольшого супермаркета, где покупала продукты для своих скромных, тщательно сбалансированных трапез. Сосед стоял в прихожей – по крайней мере, так она бы назвала это помещение на родине. Он курил и смотрел на дождь через стекло в двери. Энн открыла дверь, а он даже не отошел в сторону, чтобы ее пропустить, он словно не видел ее. Энн протиснулась внутрь, отряхнула полузакрытый зонтик и заглянула в свой почтовый ящик, который не запирался. Как всегда, пусто. На соседе была белая рубашка слишком большого размера, ноги не босые – прямо скажем, в самых что ни на есть банальных коричневых ботинках. На щеках у соседа и вправду была татуировка, похожая на замысловатые шрамы. Энн впервые видела его лицо. Он оказался пониже, чем ей привиделось, когда он шел к лестнице, но тогда он был в головном уборе. Сосед словно растекся по дверному косяку, человек без костей.

Через дверь смотреть было не на что – только машины проезжали мимо с шелестом, и так каждый день. У него депрессия – наверное, дело в этом. От такой погоды у кого угодно случится депрессия. Ей было жалко его, но она не хотела ничего на себя навешивать, с нее хватало собственного одиночества. Энн улыбнулась соседу, но он даже не посмотрел, и улыбка пропала даром. Энн мимо него прошла к лестнице.

У двери она остановилась и порылась в сумочке в поисках ключа: из ванной, грузно ступая, вышла миссис Нолан.

– Вы его видели? – прошептала она.

– Кого?

– Да его. – И миссис Нолан ткнула большим пальцем в сторону лестницы. – Стоит у двери. Он часто там стоит. Он мне действует на нервы. А они у меня слабые.

– Он ничего такого не делает, – сказала Энн.

– Вот именно, – зловеще прошептала миссис Нолан. – Он никогда ничего такого не делает. Насколько я знаю, он из дому почти не выходит. Только и делает, что берет у меня пылесос.

– Пылесос? – Удивление втянуло Энн в беседу.

– Именно. – Миссис Нолан стояла, теребя пальцем резиновую затычку. – И он такой не один. К нему поднимались другие, вчера вечером, двое, у них на лицах такие же отметины. Может, это у них религия такая. И когда он берет пылесос, отдает только на следующий день.

– А он платит за комнату? – Энн решила сменить тему. У миссис Нолан разыгралось воображение.

– Регулярно платит, – сказала миссис Нолан. – Только мне не нравится, как он спускается по лестнице, тихо так – и прямо на мою половину. А Фред все время на работе.

– Да вы не волнуйтесь так, – попыталась утешить Энн. – Мой сосед очень милый человек.

– Они всегда милые, – сказала миссис Нолан.

Энн приготовила себе ужин – куриная грудка, бобы, диетическое печенье. Потом отправилась в ванную, вымыла голову и накрутила волосы на бигуди, чтобы смотрелись объемнее, сунула голову под портативную сушку для волос. Она сидела за столом, попивая растворимый кофе, покуривая традиционные полсигареты. Открыла книжку, попыталась почитать про римские акведуки – искала оригинальные идеи для своего теперешнего проекта. (Зачем акведук в торговом центре? Торговый центр оставить, акведук убрать.) Но она все время вспоминала про соседа. Она никогда не пыталась поставить себя на место мужчины. Но этот… Кто он? Что с ним происходит в жизни? Должно быть, он студент, тут все студенты. Должно быть, он умен, в этом нет сомнений. Возможно, получает стипендию. Здесь все получают стипендию, кроме настоящих американцев – те иногда учатся без стипендии. Ну или только некоторые девушки, а парни-американцы уклоняются здесь от армии, хотя президент Джонсон объявил, что с этим покончит. Сама Энн жила на стипендию, потому что родители были не в состоянии платить за обучение.

Поэтому он учится на стипендии, на каком-нибудь техническом факультете – ядерная физика или строительство дамб. И как другие иностранцы, он уедет, едва закончит обучение, ради которого сюда и приехал. Но он никогда не выходит из дому: он стоял в прихожей и смотрел на рычащий поток машин, на зимний дождь – а его соотечественники, там, на родине, те, что отослали его сюда, уверены, что однажды он вернется, напичканный знаниями, и наладит им жизнь. Он сорвался, подумала Энн. У него не получится. Он уже слишком отстал, чтобы наверстать. Такое оцепенение, такие срывы – обычное дело, особенно среди иностранцев. Вдали от дома, от родного языка, от тех, кто носит такие же национальные костюмы, он в ссылке, и он тонет. Чем он занимается по вечерам, один, у себя в комнате?

Энн поставила режим сушки на «холодный» и снова заставила себя думать про акведуки. Она знала, что он тонет, а что она могла сделать? Если тебе не дано, лучше даже и не пытаться – у нее уже хватало мудрости это понимать. Чем помочь тонущим? Только не тонуть вместе с ними.

Значит, акведук. Из природного кирпича, пористого, красного. Акведук с низкими арками, а под арками папоротник или, может, шпорник разных оттенков синего. Надо почитать про растения. Ее акведук проходит не только через ее торговый комплекс (куратора не поймешь: сначала – жилищный проект, теперь – торговый комплекс) – акведук берет начало на зеленой лужайке, и там уже прогуливаются люди. А дети? Только не такие, как у миссис Нолан, – эти истопчут траву, превратят ее в грязное месиво, в деревья вобьют гвозди, а шелудивые собаки наложат кучи на ее папоротники, дети замусорят ее акведук бутылками и стаканчиками от попкорна. Но что же миссис Нолан со своим Ноевым ковчегом, со всеми его студентами? Что с ними? Дома таких миссис Нолан должны исчезнуть, это одна из аксиом факультета градостроительства. Энн придумает домики с учреждениями, одноэтажные жилые строения: кусты, вьющиеся растения и свежий слой краски сотворят чудо. Но было в этом какое-то лукавство. Энн видела: ее зеленый участок обнесен проволочной оградой. Внутри – деревья, цветы, трава, снаружи – грязный снег, бесконечный дождь, ворчание машин и подмерзшая грязь, тоскливый задний двор миссис Нолан. Вот что значит исключительный – это значит, что некоторые люди исключаются. За забором, под дождем стояли ее родители, смотрели и тихо гордились, как их дочь, их единственный успех, прогуливается под вечным солнцем.

Прекрати, сказала она себе. Они хотят, чтобы я этим занималась. Энн сняла бигуди и расчесала волосы. Она знала, что через три часа на голове все будет как прежде.

На следующий день Энн изложила Джецке свою новую теоретическую проблему. Джецке тоже училась на факультете градостроительства. Она была из Голландии: она помнила, как бегала по разрушенным улицам, выклянчивая мелочь сначала у немецких солдат, позднее – у американских. Американцы были добрые и всегда давали ей шоколадку, а то и две.