Мы не видели Бетти и в тот день, когда отец посадил нас в подержанный «студебеккер». Салон машины был загружен под завязку, и мы сестрой еле втиснулись на заднее сиденье. Потом мы выехали на шоссе и долго-долго – целых шестьсот миль – ехали до Торонто. Отец снова поменял профиль работы – стал заниматься строительными материалами. Он был уверен, что, поскольку в стране экономический подъем, на этот раз он точно не ошибется. Сентябрь и половину октября мы жили в мотеле, а отец подыскивал дом. Мне исполнилось восемь, а сестре двенадцать. Мы пошли в новую школу, и я почти забыла про Бетти.
Но через месяц после моего двенадцатилетия, однажды вечером к нам на ужин пришла Бетти. Теперь у нас особенно часто бывали гости, иногда такие важные персоны, что нас с сестрой кормили отдельно перед их приходом. Моей сестре было все равно, к тому времени у нее уже были парни. А я еще училась в школе и носила фильдекосовые чулки, а не капроновые со швом сзади, как сестра. И еще у меня были скобки на зубах. В моем возрасте сестра тоже носила скобки, но даже в них умудрялась выглядеть лихо – и я так мечтала тоже иметь полный рот серебряных заклепок. Но сестра давно исправила зубы, а мои скобки жали, и я из-за них еле ворочала языком и шепелявила.
– Ты ведь помнишь Бетти, – сказала мама.
– Элизабет, – поправила Бетти.
– Ну да, конечно, – сказала мама.
Бетти очень переменилась. Прежде она была пухлая: теперь же стала грузной. Щеки круглые и красные, как помидоры, я сначала подумала, что она перебарщивает с румянами, но потом увидела, что под кожей у нее – множество красных сосудиков. На Бетти была длинная черная плиссированная юбка, белый ангорский свитер, черные бусы и замшевые туфли с открытым мысом, на высоких каблуках. От Бетти сильно пахло духами «Ландыш». Она ходила на службу: мама сказала, что у Бетти очень хорошая работа. Бетти была секретарем и теперь говорила всем, что она мисс, а не миссис.
– Она очень даже неплохо живет, – сказала мама, – если учесть то, что с ней случилось. Она справилась.
– Надеюсь, ты не станешь без конца приглашать ее в гости, – сказал отец. Бетти по-прежнему раздражала его, хотя очень переменилась. За столом она смеялась непривычно много и все время закидывала ногу на ногу.
– Мне кажется, я ее единственная подруга, – говорила мама. Она не говорила, кто для нее Бетти, но если в разговорах с мамой отец произносил «твоя подруга», мы понимали, кого он имеет в виду. У мамы водилось много подруг, ведь у нее был талант выслушивать людей, и теперь отец использовал этот мамин талант для бизнеса.
– Она сказала, что больше никогда не выйдет замуж, – сказала мама.
– Она дура, – сказал отец.
– Уж если кто и создан для замужества, так это Бетти, – говорила мама. После этой фразы я еще сильнее стала бояться за свое будущее. Если всех достоинств Бетти не хватило, чтобы удержать Фреда, у меня точно нет надежды. Я не была такой обаятельной, как моя сестра, но надеялась, что при определенном старании научусь всяким хитростям. В школе нам преподавали домоводство, и наша учительница говорила, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Я знала, что это неправда – моя мама так и осталась горе-кухаркой и, если закатывала важный ужин, приглашала помощницу. А я корпела над бланманже и свеклой по-гарвардски, словно уверовала в ту домоводческую заповедь.
Мама приглашала каких-нибудь холостяков из наших знакомых, чтобы свести их с Бетти. За столом Бетти была весела, смеялась, некоторым даже нравилась, но все без толку.
– Неудивительно, ведь она перенесла такую травму, – сказала мама. Я уже была достаточно большая для таких разговоров, да и сестра вечно где-то гуляла. – Я слышала, что Фред убежал с секретаршей из компании, где он работал. После развода он даже на ней женился. – Была еще одна история, связанная с Бетти и Фредом, сказала мне мама, только я не должна об этом упоминать, а то Бетти расстраивается. Брат Фреда был дантистом – так вот, он убил жену, потому что спутался – мама смаковала это слово, «спутался», будто речь шла о десерте, – этот дантист спутался со своей помощницей. И он засунул жену в машину, а к салону подвел шланг от выхлопной трубы и потом пытался представить это как самоубийство. Но полиция разобралась, и дантиста посадили в тюрьму.
После этого мой интерес к Бетти возрос чрезвычайно. Так значит, это у Фреда в крови – спутываться с женщинами. И Бетти тоже могли убить. Теперь, когда Бетти смеялась, я знала, что это маска, за которой скрывается раненая женщина, мученица. Бетти не просто бросили. Даже я понимала, что положение брошенной женщины совсем не трагическое, это унизительно и смешно. Но у Бетти все было по-другому: ее чуть не убили. Скоро я уже не сомневалась, что именно так воспринимает себя и сама Бетти. Строгая и недоступная, она держала на расстоянии всех неженатых мужчин, которых подсовывала ей мама. Бетти была окутана зловещей аурой жертвенной крови. Бетти прошла через это, она знала, что это такое, осталась жива и теперь посвящала всю себя, посвящала… ну… чему-то такому, иному.
Но я не могла долго идеализировать Бетти. Потому что у мамы скоро кончились неженатые мужчины, и Бетти сидела у нас за ужином одна. Она беспрестанно и во всех подробностях рассказывала про своих коллег – точно так же, как когда-то рассказывала про Фреда. И скоро мы уже знали, какой кофе пьют эти коллеги, которые из них живут со своими матерями, где они стригутся и как обставлены их квартиры. У самой Бетти была очень милая квартирка на Авеню-роуд, она лично переделала ее и сама сшила чехлы для мебели. Бетти была предана своему шефу, как когда-то Фреду. Она делала для него все рождественские покупки, и каждый Новый год мы знали, что подарено сотрудникам, жене и детям и сколько это стоило. Бетти вроде была счастлива.
Ближе к Рождеству Бетти зачастила к нам: мама говорила, ей жалко Бетти, потому что у нее нет семьи. Бетти все время дарила нам с сестрой такие подарки, словно мы все еще маленькие, – «Парчизи»[4] или ангорские варежки на размер меньше. И я потеряла к Бетти всякий интерес. Даже ее постоянная веселость стала мне казаться ненормальной и ущербной – на грани идиотизма. Мне было уже пятнадцать, и на меня находили приступы подростковой депрессии. Сестра училась в университете Куинз: иногда мне перепадали ее наряды из тех, что ей наскучили. Моя сестра была не то чтобы красива – слишком большие глаза и рот, – но все находили ее живенькой девушкой. А меня находили милой. Я уже сняла скобки, но толку было мало. И вообще, по какому праву Бетти такая веселая? И когда она ужинала у нас, я извинялась и уходила к себе в комнату.
Как-то весной, когда я училась в одиннадцатом классе, я вернулась из школы и увидела, что мама сидит в гостиной и плачет. Мама так редко плакала, что я испугалась, вдруг с отцом приключилась беда. Я уже не боялась, что он ее бросит, – эти страхи были позади. А вдруг он погиб в автокатастрофе?
– Мам, что случилось? – спросила я.
– Принеси мне воды, – сказала она. Она попила воды, откинула волосы со лба. – Все, я успокоилась, – сказала она. – Мне только что звонила Бетти. Ужас, она мне такого наговорила.
– Но почему? – спросила я. – Что ты ей такого сделала?
– Она меня обвиняла… это ужасно. – Мама вытерла слезы. – Она просто орала на меня. Я в жизни не слышала, чтобы Бетти орала. Господи, я столько с ней возилась. А она сказала, что не желает со мной больше разговаривать. И как ей могла прийти в голову такая мысль?
– Какая мысль? – спросила я. Я озадачилась не меньше мамы. Она, конечно, плохая кулинарка, но зато хороший человек. Я даже мысли допустить не могла, что мама способна совершить нечто такое, за что на нее будут орать.
Мама замялась.
– Про Фреда, – сказала она. – Бетти просто сошла с ума. Мы не виделись пару месяцев, и вдруг – такое.
– С ней что-то не так, – сказал отец вечером за ужином. И конечно же, он был прав. У Бетти оказалась опухоль мозга, врачи пропустили, все обнаружилось, когда она стала чудить на работе. Бетти умерла в больнице через два месяца, но мама узнала только позднее. Она очень сокрушалась, твердила, что обязательно пришла бы в больницу, несмотря на тот обидный звонок.
