Я спросил у матери, могу ли я забрать их себе.

— Если хочешь, бери.

В этой же шкатулке было еще обручальное кольцо дедушки, его часы и помазок, с которым он брился.

Мать за эти дни не пролила ни слезинки, даже на похоронах. Наверное, она выплакала все слезы, когда я был маленьким. Она даже не хотела, чтобы я пришел помочь ей. Мне пришлось настоять, сказав ей, что я это делаю для бабушки, а не для нее.

Мы сняли со стен картины, убрали в коробки тарелки, бокалы, столовые приборы и все остальное. Из серванта я достал кофейные чашки, которыми так никто и не пользовался, две фотографии деда и бонбоньерки, оставшиеся после семейных и церковных праздников. Среди них была и моя, доставшаяся мне к первому причастию, на ней был изображен мальчик с собакой.

— Мама, я хочу кофе сварить, ты будешь?

Она, как ни странно, согласилась, но только добавила:

— Я сама приготовлю, ты разбирай дальше, не беспокойся.

В этом вся моя мать.

Чуть позже мы были на кухне и пили кофе. Я сидел, она стояла.

— Чашки ты могла бы забрать, они почти новые, — сказал я матери.

— Я думаю, что ничего брать не буду, у меня и так весь дом забит вещами. Тем более я собираюсь поменять все на кухне и уже купила то, что мне нужно. А ты, кроме сережек, ничего не возьмешь себе? Я позавчера говорила с тетей, она возьмет только картину, которая висит в прихожей. Остальное мы или раздадим, или выбросим.

— Кроме сережек, я ничего брать не буду. А почему ты решила поменять кухню? Что-то сломалось?

— Да нет, все работает, но только кухонное оборудование уже старое, его давно надо было заменить.

Мы помолчали. Однако в нашем молчании слышались грозовые нотки.

Трудно объяснить, почему человек предпочитает вести уединенную жизнь. Про себя могу сказать, что я выбрал одиночество для самозащиты, а вот в одиночестве моей матери я видел следы саморазрушения. Даже если сейчас она и жила с другим мужчиной. Я понимаю, нелегко было пережить боль, которую причинил ей отец, когда ушел из дому, но я абсолютно уверен, что большинство наших проблем зависели от характера моей матери, от ее способа реагировать на жизненные обстоятельства.

— Мама… присядь на минуту.

— Подожди, я хочу убрать вот эта тарелки.

— Мама, пожалуйста, потом это сделаешь.

Она посмотрела на меня, с трудом оторвалась от тарелок и села. Я понял, что пора положить конец моей борьбе с матерью. Конечно, эта мысль не пришла ко мне в голову в ту же минуту, я давно уже задумывался над этим. Еще после ночного разговора с Сильвией в больнице. Я только ждал удобного случая для такого разговора. Встреча в доме бабушки больше всего подходила для этого.

— В чем дело?

— Мне жаль, мама, мне в самом деле очень жаль…

— Мне тоже жаль, но в ее возрасте надо было ждать этого.

Я говорю не о бабушке, я говорю о нас с тобой, о тебе и обо мне.

Она молчала. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Не отрываясь, ни разу не моргнув. Я уже давно не смотрел так на свою мать, я вообще никогда так на нее не смотрел. Как она изменилась…

— Мне жаль, что все так получилось. Как сложилась твоя жизнь… да и моя. Мы оба заслуживали большего.

— Хорошо, но зачем сейчас об этом говорить… Мне тоже больно, но в жизни такое бывает. Я знаю, Джакомо, что я была плохой матерью.

— Мама, не надо так говорить. Зачем ты снова прячешься за словами.

— Я прячусь?

— Да, когда ты так говоришь, ты прячешься, а потом убегаешь. Ты не была плохой матерью. И я не хочу, чтобы ты просила у меня прощения. Я хочу сказать, что раз так получилось, значит, так и получилось, но теперь понемногу…

Я хотел добавить: «Понемногу я буду стараться снова сблизиться с тобой». Но я не сумел договорить до конца. В любом случае она меня поняла.

Мы еще минуту помолчали. Сделали по глотку кофе. Потом она поставила свою чашку на блюдце и сказала мне:

— Знаешь, что позавчера сказала мне бабушка? «Ты никогда не умела жить спокойно».

Мы улыбнулись.

— Мне горько, но, для того чтобы сохранить свое «я», я должен был уйти от самого любимого человека. Без тебя, мама, я бы умер, но и с тобой тоже.

— Ты правильно сделал, что ушел. А ты знаешь, я тебя поняла. И представь, я тоже поняла, как важно уметь разговаривать друг с другом.

— Я должен был преодолеть твое влияние. Вы с отцом — вначале отец, а потом ты — дали мне хороший урок. Тебе будет плохо, если ты слишком сильно привяжешься к другому человеку. Поэтому я многие годы не мог завязать близкие, доверительные отношения с женщинами.

— А ты думаешь, мне было легко? Я оказалась совсем одна. Я делала то, что могла.

— Не надо просить прощения. Я могу тебе только сказать, мне досадно, что я ушел от тебя и не смог тебе объяснить, почему я это сделал. Мне жаль, что я разочаровал тебя и причинил тебе боль, что я ничем не смог помочь тебе. В последнее время я многое понял, я новыми глазами посмотрел на свою жизнь. Прошло время, и то, что в прошлом, я вижу более отчетливо. Я часто думаю о том, чего я был лишен в моей жизни. Ты боялась, что не сумеешь создать для меня хорошие условия, дать мне все, что ты можешь, и в конце концов стала отнимать у меня волю к самовыражению, но прежде всего — право на ошибку. Жизнь отдалила нас друг от друга, но я хоту сказать, что люблю тебя. Я научился любить и хочу, чтобы ты почувствовала силу любви, которую я обрел в себе. Вот и все.

Я говорил, а моя мать слушала и беззвучно плакала. Я говорил не останавливаясь, вскоре и сам я не выдержал и расплакался. Она пыталась что-то сказать мне, но не смогла выговорить ни слова. Всю свою жизнь она отказывалась заглянуть внутрь себя. Но я уже знал, что она хотела сказать мне. Она всхлипывала, плакала, потом на время умолкала. И я сказал ей, что все, что она хочет сказать мне, она обязательно скажет в другой раз. Так оно и получилось. В последние месяцы мы понемногу стали сближаться. Хватит слез. Ока мне даже подарила сушилку.

Перед тем как уйти из дому, мама сказала, что наш разговор наверняка произошел не без влияния бабушки. Я ответил ей, что тоже так думаю.

— Я пойду. До свидания, мама.

— До свидания.

Примирение с человеком, с которым мы раньше ссорились, оказывает на нас сильное воздействие. Так происходит и с малознакомыми людьми. Человек сразу становится добрее. Закрывая дверь, я произнес:

— Передавай привет Фаусто.

Фаусто — это ее приятель, я впервые назвал его по имени.

Я помирился с матерью, и у меня было отличное настроение. Я шел по городу и заглянул в магазин детских игрушек. Одну игрушку я купил в подарок и попросил завернуть ее. Потом я купил точно такую же для себя.

Я пошел на работу к Андреа. В офисе его не было, тогда я оставил сверток на его письменном столе, а сверху положил записку. «Извини. Надеюсь… увидимся». Потом я повернул к дому и, перед тем как подняться к себе, поиграл во дворе со своей машинкой. Это ее я только что купил в магазине. Я был доволен, что наконец подарил машинку тому мальчику, каким когда-то был в детстве, и… вернул ее другому мальчику, которому много лет назад причинил большое горе. Я не считал себя добрым человеком после этого поступка. Я и сегодня не стал им. Отнюдь нет. Но какую-то легкость я действительно испытывал.

В последнее время я часто виделся с Сильвией. Нам было о чем поговорить. Мне показалось, что она похудела. Что касается меня, то из Нью-Йорка я вернулся с двумя лишними килограммами веса. Вместе с Микелой я перепробовал блюда чуть ли не каждой кухни мира: японской, индийской, тайской, венесуэльской, мексиканской, русской…

Как-то за кофе в баре Сильвия сказала мне:

— Мой отец попал в автомобильную аварию.

— Когда?

— Вчера.

— Он здорово разбился?

— У него перелом предплечья и ушиб головы. Он ехал, не пристегнувшись. Его отвезли в больницу и оставили для дальнейшего наблюдения. Но сегодня или завтра его выпишут.