Наконец мои усилия были вознаграждены. Я получил мяч в штрафной площадке и забил гол. Он не был уж очень красивым, но это было и не важно. Мяч залетел в ворота, и, когда мои товарищи обнимали и поздравляли меня, я все пытался вырваться из их объятий и посмотреть на отца. Но в ту минуту он отошел куда-то в сторону. Его не было видно. Потом я обнаружил его за припаркованной машиной. Он стоял и о чем-то спорил с женщиной, которую я раньше никогда не видел. Они так оживленно беседовали, что мне показалось: они знают друг друга сто лет.

Наша команда в тот день выиграла, но в машине, когда мы ехали домой, мне было грустно. А мой отец того даже не заметил. Он только спросил у меня:

— Ты чего так надулся? Вы же выиграли.

Но я ничего ему не ответил. По дороге домой мы больше не разговаривали.

У меня остались и другие, приятные, воспоминания. Например, поездки за город по воскресеньям. В машине я ехал стоя, держась за спинки передних кресел, и без умолку болтал с родителями. Мама сидела впереди справа, а отец сидел за рулем. Когда я уставал или когда мне становилось скучно, я повторял через каждые тридцать секунд, словно заезженная пластинка:

— Сколько еще осталось? Мы уже приехали? Сколько еще осталось? Мы уже приехали?

После бегства отца места в машине распределялись в таком порядке: мама за рулем слева, справа пустое сиденье, занятое пакетами с покупками.

Помню, как отец разговаривал со мной наедине в моей комнате, после того как я сделал то самое перед пришедшими к нам гостями. «То самое» — это когда в детстве я дергал себя за пипирку. Я не знал, что это дурно, мне нравилось, вот я и теребил ее. Однажды, когда в гостиной собрались родственники и друзья, я вышел к ним весь голый и, помахивая своим стручком, стал кричать им:

— Это очень здорово, попробуйте и вы…

Кто-то засмеялся, поэтому я еще усерднее принялся играть с пипиркой. Я был счастлив, что мое открытие их обрадовало. В тот же день отец сказал мне, что такие вещи делать нехорошо, нельзя. Я никак не мог понять — почему? Я все повторял отцу.

— Но это же здорово, попробуй сам.

Признаться, я и сейчас еще не понимаю, что же в этом плохого, и довольно часто этим занимаюсь. Весь секрет в том, чтобы не делать этого перед родственниками и друзьями. Но это сейчас, а тогда я в сексе вообще толком не разбирался. Видимо, Лючо был прав, когда в восемь лет подошел ко мне в школьном коридоре и спросил у меня:

— Джакомо, ты знаешь, что такое залупа?

— Нет.

— Ни фига себе… Да, старик, ты в сексе не сечешь…

Потом он повернулся и ушел.

И правда, мне про секс никто ничего не рассказывал.

Совсем не так поступил папа Сальваторе, который как-то сказал ему:

— Пора тебе кое-что узнать про секс… Иди-ка за мной. Спрячься в шкафу и смотри, что я буду делать с мамой.

Невероятно… Я ему так и не поверил.

У меня было замедленное сексуальное развитие. Из-за размера я не переживал, я страдал оттого, что в отличие от моих приятелей у меня долго не вырастали волосы, тогда как они уже могли делать прически на своих лобках. Обидно — у меня все еще гладкая кожица, а они все как один походили на Пеппе, южанина-калабрийца, ставшего мужчиной в девять лет.

Мои друзья наперебой рассказывали, как они дрочат и кончают, я же просто онанировал, как когда-то дома перед гостями. И то мне пришлось около часа пыхтеть, прежде чем я кончил в первый раз. Стручок просто весь горел. На нем можно было жарить овощи для барбекю. Но в конце, когда вытекла малюсенькая капелька, я был страшно горд. Незабываемое ощущение!

Моего отца тогда уже не было с нами. Я даже не знаю, сказал бы я ему об этом. Он мне тоже не про все рассказывал, наоборот, иногда он городил всякую чушь, и я ему верил. В моей комнате висел плакат с изображением гоночной машины из «Формулы-1», и отец сказал мне, что гонщик в шлеме — это он. Якобы до женитьбы ему довелось работать на заводе, где делают «феррари». Но это еще что — однажды, заговорщически подмигнув, он сообщил, что был другом самого Джузеппе Гарибальди. И я, проезжая по Каироли, смотрел на конную статую и обращался к ней:

— Привет, я Джакомо, сын Джованни.

После этого в школе, когда учительница рассказывала нам про Гарибальди, я поднял руку и сказал:

— А знаете, я с ним знаком. Он друг моего отца.

Все подняли меня на смех, но я тогда думал, что они мне просто завидуют.

Издевались надо мной и ребята постарше. Но у них была другая причина для насмешек. Однажды я услышал от отца практичный, как мне показалось, совет. Мол, для того чтобы сбить птицу без выстрела, достаточно насыпать ей соли на хвост. И я много раз пытался сделать это…

В школе я был единственным учеником, у кого отец ушел из дому. Были дети из нормальных, полных, семей, были, дети, у которых родители жили раздельно, были, конечно, дети, чьи родители официально состояли в разводе, и, наконец, мой случай. Мое положение полностью отличалось от их положения. Мой отец просто ушел. У меня не было выходных, которые я мог бы провести с отцом, как дети разведенных родителей, не было двойных подарков на Рождество и на день рождения. Мой отец почти полностью исчез из моей жизни и завел себе где-то новую семью. Теперь у меня есть сводная сестра.

Мои родители, по сути, оказались детьми, так и не сумевшими стать взрослыми. Но зато они сумели сделать ребенка — меня. Вот я перед вами. Как в фильме «Крамер против Крамера». Я был уже взрослым, когда увидел этот фильм в первый раз, и весь сеанс заливался слезами, как теленок. Только в кино из семьи ушла мать.

Некоторое время мама укладывала меня в постель вместе с собой. Иногда я был счастлив, иногда, наоборот, мне от этого становилось плохо. Например, когда мама плакала по ночам. Она стискивала меня, прижимая к себе. И чем сильнее она плакала, тем сильнее прижимала. Я сейчас ощущаю на себе ее запах. Запах потной кожи. Я чувствовал, что задыхаюсь. Мне не хватало воздуха. Мама наваливалась на меня всем телом, придавливала своей грудью. Ее цепочка с распятием отпечатывалась на моей щеке. Мне было больно, но я молчал. Временами она целовала меня в голову, и я чувствовал, как ее слезы капали на мои волосы. Иногда среди рыданий она со злобой говорила о мужчинах, особенно о моем отце. Я был еще ребенком, и ее слова не задевали меня. Ей нравилось напоминать мне, что отец нас не любил и поэтому бросил. В конце концов я стал радоваться, когда ложился спать один, потому что начал бояться матери. К тому же я ощущал свое полное бессилие — я не мог помочь ей в ее положении. Мне страшно хотелось снова увидеть свою мать такой, какой она всегда была, Когда отец еще жил с нами, мне хотелось стать моим отцом.

Подрастая, я стал ощущать ответственность за сложившееся положение. Я старался не огорчать свою мать, не разочаровывать ее, я старался быть хорошим мальчиком, добрым сыном. С детских лет я всегда делал то, что надо было делать. Я боялся разбить надежды матери, я не хотел разочаровать свою учительницу, весь мир, Бога, наконец.

Довольно скоро я почувствовал себя взрослым. Но я был вынужден быть таким, каким меня хотели видеть, хотя в иных обстоятельствах я мог бы вырасти совсем другим.

У меня всегда было сильно развито чувство ответственности, я понимал, что не должен требовать многого, что я сам должен научиться устраивать свою жизнь, что нельзя никого беспокоить зря. Когда бабушка брала меня на руки, чтобы я опустил конверт в щель почтового ящика, для меня наступал ответственный момент. Я должен был с честью выдержать это испытание. Я волновался и боялся ошибиться, ведь было два ящика: городской и «По всем другим направлениям». У меня в памяти осталось четкое воспоминание о притягательности этой надписи: «По всем другим направлениям». Я представлял себе далекие страны. Когда я стану взрослым, обязательно поеду туда — по всем другим направлениям, обещал я себе. А пока я старался делать все как положено и никого не разочаровывать.

Потом я заметил, что мама перестала плакать по ночам. Она больше не придавливала меня своим телом. Прошло уже больше года с тех пор, как ушел отец.