— Сори, мадам, — ответил Сергей. — Я по-немецки — найн.
— О! Елки-палки! — обрадовалась девица. — Опять соотечественник попался! Ты откуда?
— Из Питера, — вздохнув, ответил Сергей.
— Не может быть. Я сама питерская. Три года, как уехала. Ты первый — землячок.
Они познакомились. Девицу звали Марина. Сергей заказал Марине сухого вина, и потекла неспешная беседа. Играла негромко музыка, и, словно подстраиваясь под нее, так же негромко переговаривались между собой в полумраке немногочисленные посетители за столиками с настоящими, толщиной с блюдце, красными свечами.
Марина рассказала свою историю, довольно простую. Вышла замуж за поляка, развелась. И чтобы не пропасть, вынуждена была заняться древнейшей из профессий.
— Я думала, меня тошнить будет, — призналась она. — Но… как ни странно, мне все это понравилось. Варшава в этом отношении не Питер. Клиент интеллигентный — европеец. Правда, тоже попадаются кадры… но редко… А ты чем занимаешься? Руки у тебя, как у пианиста.
— Я специализируюсь на антиквариате.
— На старушек, значит, тянет! — рассмеялась Марина. — Да шучу я, шучу… А я тебе нравлюсь? — неожиданно спросила она.
— С тебя можно писать портрет, — уклончиво, но искренне ответил Сергей.
— Хочется сделать тебе приятное, — посерьезнев, прожигая Кузьмина взглядом, сказала Марина. — Просто так… Потому что ты из Петербурга. Потому что нравишься мне. Пригласи — не пожалеешь.
Во рту у Сергея мгновенно пересохло. Он представил себе, как пухлые, зовущие губы Марины целует его плечи, шею, лицо, как целовали все это и сверх этого жадно и нескромно в минувшую ночь губы Ники…
«Стоп!!! — скомандовал себе Сергей. — Не знаю, какой из меня художник… или рабочий сцены… но секстурист вырисовывается что надо…»
Не дождавшись от Кузьмина ответа, Марина улыбнулась и кивнула пару раз.
— Понятно, — сказала она. — У тебя кто-то есть. Глупый. Я ее у тебя не отнимаю. Вот и проверишь, любишь ты ее по-настоящему или нет.
Сергей опять не выдавил из себя ни слова.
— Жаль, — сказала Марина и нежно дотронулась ладонью до его щеки. — Такой красавчик… С тобой так хорошо. Даже вот так — просто сидеть и ничего не делать, только говорить. Как же сладко, наверное, в твоих объятиях… Ладно, не смущайся. Просто я забыла, что на работе.
Сказав это, Марина тут же приступила к своим профессиональным обязанностям: подсела к мужику, гладкому, с розовыми щеками, сказала что-то по-немецки. Ей по-немецки же ответили. Сергей расплатился с барменшей и пошел к себе в номер.
Рано утром колонна из двух автобусов и двух грузовиков покинула Варшаву. К полудню проехали Познань с торчащими заводскими трубами. За Познанью Сергей перевел часы на два часа назад.
Наконец — граница. Если бы оглоблинцам не досталось на белорусско-польской таможне, они сочли бы, что немцы самая въедливая нация на свете, настолько тщательно те проверяли паспорта, страховые полисы и даже техпаспорта. От обилия людей в форме, стиль который был до боли знаком по фильмам о войне, от немецкой лающей речи Сергей вдруг ощутил себя разведчиком, выполняющим особо важное задание.
Но все когда-нибудь кончается. Граница осталась позади. Узкая польская автострада как по волшебству сменилась на четырехполосную немецкую бетонку, по которой невозможно ехать тихо. Скорость увеличилась, но по сравнению с обгоняющими колонну легковушками они просто топтались на месте.
На первой же стоянке сделали остановку. Европа чувствовалась здесь особенно остро. Словно вчера выкрашенные лавочки (даже боязно садиться, вдруг запачкаешься), урны, рядом с которыми ни одной бумажки, бесплатные туалеты, поражающие своей стерильностью, и аккуратные, словно искусственные, елочки по периметру. На этой стоянке к Сергею подошла Ника. Она, как и вчера, ехала с белорусами. На предыдущих остановках, еще в Польше, они только обменялись взглядами.
— Как тебе лекарство? — спросила Ника.
— Какое лекарство? — не понял Сергей.
— От любви, естественно. Под ложечкой сосет уже не так?
— Я не понимаю, о чем ты?
— Я о проститутке по имени Марина, которую ты предпочел мне. С которой провел ночь.
— Что за глупость, — смутился Сергей. — Какая ночь!
— Значит, правда…
— Да не было у нас с ней ничего.
— Вот потому, что ничего не было, ты и не пришел, да, дорогой?
Переубеждать Нику не имело смысла. Они постояли еще, но молча, и разошлись по разным автобусам.
Откуда Ника узнала о Марине, Кузьмин понял два часа спустя, когда очередная стоянка осталась позади.
— Ты чего такой смурной? — спросил Оглоблин. — Все из-за картин переживаешь? Да не переживай. Продашь ты свои картины. Хорошо продашь.
— Со свадьбой тебе накаркать удалось, — ответил Сергей. — Но здесь твой черный глаз не поможет.
— Ну, не продашь, так хоть до Берлина прокатишь. — Оглоблин не дал обдумать свои слова и тут же задал неожиданный вопрос: — Ты действительно снял вчера проститутку?
— В каком смысле? — сделал удивленные глаза Сергей.
— Натурально сыграл, — похвалил его Данила. — Наш осветитель сидел у тебя под боком и с наслаждением наблюдал всю сцену с некой Мариной. Он даже записал ваш диалог… и дал мне почитать. — Данила показал рукой наискосок, где дремал с полуоткрытым ртом осветитель. Именно ему Оглоблин перед последней остановкой передал толстую черную тетрадь, которую с интересом читал до этого. — Наш осветитель, видишь ли, пьесы пишет. К сожалению, бездарные. А нам неплохо было бы поиметь какую-нибудь современную пьесу. Может, попробуешь себя как драматург? Фантазия у тебя есть, если судить по раритетам господина Рицке, которые он везет в тайнике, в минском автобусе.
— Подожди-ка, — остановил его Сергей. — А кому еще наш осветитель давал почитать свою писанину?
— Если только Веронике. Он всегда ей все дает первой. Ценит ее мнение. А что?
— Да нет, ничего.
«Так вот в чем дело… Интересно, что этот осветитель там написал? А какая, собственно, разница? Все даже очень хорошо получилось. И рвать ничего не надо. Все порвалось само собой».
— У меня для тебя не очень приятные новости, — вывел Сергея из задумчивости Оглоблин. — Я тут разговорился с Ильей и знаешь, что выяснилось? Я сам не поверил…
— Ну что ты замолчал? — внутренне холодея, спросил Кузьмин. — Говори.
— Да что говорить… Твоя Вероника, как оказалось, поехала в Германию не на работу, а… к Понтеру Рицке… Она его невеста.
— Как невеста?! — упавшим голосом проговорил Сергей.
— Правда, Илья сказал, что это только слухи, — попытался смягчить удар Оглоблин, но было уже поздно.
Потрясенный Сергей погрузился в себя и даже не заметил, когда колонна въехала в Берлин. Только что был знакомый пейзаж: рекламные щиты, среди которых попадалась и реклама театрального фестиваля, «зеленые» стоянки, одинокие кабинки телефонов чуть ли не на каждом километре, яркие постройки автозаправок… — и вот уже за окном улицы, суета, дома, так смахивающие на дома с Московского проспекта, витрины магазинов, открытые кафешки с раскрытыми зелеными зонтами над белыми столиками…
— Приехали, — сказал Оглоблин.
Дорога пошла под раскидистыми дубами и вязами.
— Трептов-парк, — пояснил Данила. — Шпрее, — сказал он, когда колонна поехала по мосту. — Бывший Западный Берлин, — кивнул он налево.
— Хороший из тебя гид, — похвалил его Сергей. — Ни одного лишнего слова. Вот так бы на репетициях.
Вопреки ожиданиям Кузьмина они свернули не налево, к Западному Берлину, а направо. Через пару минут, после еще нескольких поворотов, роль гида взял на себя уже Сергей.
— Шпрее, — сказал он, когда автобус выскочил на набережную. — Там — через мост — Трептов-парк.
Оглоблин поглядел по сторонам.
— Черт, мы уже здесь проезжали!
Они элементарно заблудились. Пришлось останавливаться, «брать языка» и выпытывать у него маршрут следования. Сергей пошел с Данилой. Они быстро поймали молодого немца, похожего на банковского служащего, который садился в свой «опель». Объяснение проходило на жуткой немецко-англо-русской смеси. Из немецкого в ход пошло только название улицы: Бланкенштрассе. Немец все прекрасно понял. Он растянул губы в улыбке, кивнул на разукрашенные рекламой фестиваля борта автобусов, взглянул на часы и показал рукой: садитесь мне на хвост. Через десять минут колонна, ведомая «опелем», подъехала к гостинице — штаб-квартире фестиваля — с флагами десятка государств на флагштоках, воздушными шарами на фасаде, афишами на тумбах и толпой у входа.
