Все было еще слишком живо и болезненно в памяти Эллены, многое из этого было страшным или неопределенным, и о многом она даже не отважилась бы рассказать, поэтому Эллена попросила не ждать от нее подробного рассказа. Не забывая предостережений Скедони, она начала свой рассказ с того момента, как ее разлучили с Винченцо в церкви в Челано в момент их венчания, а затем, минуя многое, рассказала, как добралась до Неаполя и до монастыря.

Оливия понимала ее и не расспрашивала ни о чем, а просто слушала. Так они беседовали до тех пор, пока не зазвонил колокол к последней вечерне. После мессы они разошлись по своим комнатам.

В монастыре Санта-Мария-дель-Пианто Оливия обрела тот покой, о коем она не могла и мечтать, и, говоря об этом, она не могла удержаться от слез. Спустя несколько дней после приезда Оливии в монастырь Эллена сначала с удивлением, а потом и некоторым разочарованием замечала, что тень печали снова не сходит с лица ее друга. Но вскоре иные тревоги отвлекли Эллену.

Когда она увидела в монастыре старую больную служанку Беатрису, она сразу поняла, что та принесла ей плохие вести. Она знала осторожность Скедони, который не передал бы ей новости о Винченцо через старую Беатрису. Следовательно, старушку, несмотря на ее немощь, привело сюда что-то очень важное. Первая и единственная мысль была о Винченцо, но у Эллены не было сил спросить об этом.

Бедная старушка, едва стоящая на ногах то ли от болезни, то ли от усталости, проделав нелегкий для нее путь, прежде уселась, чтобы перевести дух, а потом уже прислушалась к тому, что спрашивала Эллена.

— О, синьорина, вы не представляете, что значит проделать этот путь в моем-то возрасте. Милуй вас Господь от этого.

— Как я понимаю, ты принесла мне плохие вести, — неуверенно промолвила Эллена. — Я готова выслушать тебя, не бойся, говори.

— Святой Марко! — воскликнула Беатриса. — Если смерть — это плохие вести, то вы угадали, синьорина. Как вы узнали, моя госпожа? Я была первой, кому довелось это услышать, и поспешила прямо к вам, да, видно, не успела… Меня кто-то опередил.

Она умолкла, увидев, как побледнела девушка. Еле слышным шепотом Эллена попросила продолжать.

— Вы сказали, что готовы выслушать, но на вас лица нет, — сокрушалась старушка.

— Что ты хочешь мне сказать? — с трудом промолвила Эллена. — Когда это произошло, говори.

— Я не могу сказать точно, синьора, когда это случилось, но слуга синьора маркиза сказал мне об этом.

— Маркиза? — срывающимся от волнения голосом спросила Эллена.

— Да, моя госпожа, и я ему верю.

— Смерть в доме маркиза? — вскрикнула Эллена.

— Да, синьорина, так сказал слуга. Он проходил мимо нашей виллы, а я в это время беседовала с бакалейщиком, что приносит нам макароны… О, моя госпожа, вы больны…

— Нет, я здорова, — возразила Эллена слабым голосом, моля Беатрису взглядом, который был красноречивей слов, продолжать дальше. — Прошу тебя, продолжай.

— Так вот, увидев меня, слуга и говорит: «Давненько не видел я вас, госпожа». А я ему: «И я вас тоже». Кто теперь помнит о нас, старухах. Сегодня живы, завтра, глядишь, уже нет. С глаз долой, из сердца вон…

— Умоляю тебя, Беатриса, кто умер? — перебила ее Эллена. — О ком он говорил? — Она была не в силах спросить о Винченцо.

— Сейчас узнаете, синьорина. Так вот, вижу, ему не терпится поговорить, и справляюсь, как там у них во дворце. «Плохо, — говорит он мне. — Разве вы не слышали?» — «Что я должна была слышать?» — отвечаю я. «А то, что у нас случилось».

— О Господи, — простонала Эллена. — Он умер? Винченцо умер?

— Сейчас все узнаете, госпожа, — невозмутимо продолжала старушка.

— Да покороче же рассказывай. Скажи, да или нет?

— Я так не могу, синьорина, я расскажу все по порядку. Имейте терпение, а если будете торопить, тогда я помолчу лучше.

— Боже, дай мне терпение, — простонала бедная девушка, пытаясь взять себя в руки.

— Тогда, синьорина, я пригласила его в дом. Он сослался на то, что очень спешит, но я, зная, синьорина, как вам важно знать, что там происходит, в этой семье, решила не отпускать — это так просто — и пригласила освежиться лимонным напитком. Он тут же позабыл о своих делах, и мы славно поговорили.

Теперь старая Беатриса могла говорить сколько ей угодно, ибо для Эллены было уже все равно. Она была не в силах ни плакать, ни кричать. Ей казалось, что она онемела, превратилась в кусок льда. Слова Беатрисы не долетали до ее слуха.

— Когда я спросила у него, что же все-таки у них произошло, — увлеченно продолжала ничего не замечавшая Беатриса, — он наконец мне все рассказал. Уже целый месяц, как она болела, я хочу сказать, маркиза…

— Маркиза? — опомнившись, воскликнула Эллена.

— Да, синьорина, о ком же еще я говорю?

— Рассказывай, рассказывай, Беатриса, — поторопила ее Эллена. — Значит, маркиза…

— А что это вы так повеселели, синьора? Я подумала было, что вы оплакиваете ее. О, я старая дура! Вы, должно быть, решили, что я говорила о молодом синьоре, не так ли?

— Продолжай, Беатриса.

— Так вот, месяц тому, как маркиза заболела, — продолжала свой рассказ служанка. — Она давно хворала, но после одного разговора у себя на вилле ди Вольо она расхворалась так, что вернулась во дворец совсем плохой. Как я уже сказала, она недомогала давно, да никто не замечал, что ей плохо. Собрались доктора, и тут все открылось. Она уже шла к своей смерти. Конечно, досталось ее врачу, что так плохо лечил ее и ничего не замечал. А он твердил, что ничего опасного нет. Но другие доктора оказались правы, предсказывая скорую смерть. Она умерла.

— А ее сын? — спросила Эллена. — Он был с ней, когда она умерла?

— Синьор Винченцо? Нет, синьорина, его не было там.

— Как странно! — воскликнула Эллена. — А слуга говорил о нем?

— Да, синьорина. Он говорил: «Жаль, что нет молодого господина, да никто не знает, где он».

— Значит, его семья не знает, где он? — спросила Эллена, волнуясь все больше.

— Нет, синьорина, и уже много недель, как ничего не знают ни о нем, ни о его слуге Паоло. Люди маркизы объездили все почтовые станции, расспрашивая о них, но так ничего и не узнали.

Это известие просто убило бедную девушку. Наихудшие ее опасения оправдались — Винченцо находится в руках инквизиции.

Оглушенная своим горем, она уже не слушала, что говорила служанка. А та продолжала свой рассказ:

— У маркизы лежал на сердце какой-то грех, потому что она все время спрашивала о сыне. Так мне сказал слуга.

— Ты уверена, что он так сказал, что она не знала, где ее сын? — растерянно спросила Эллена. «Кто же тогда отдал его в руки инквизиции?» — со страхом подумала она.

— Да, синьорина, она очень хотела его видеть. А когда пришел ее час, она послала за своим духовником отцом Скедони, кажется, так его зовут, но его нигде не могли найти, но…

— Что — но? Что ты знаешь о нем? — быстро спросила она.

— Ничего, синьорина, кроме того, что его так и не нашли.

— Не нашли! — машинально повторила Эллена.

— Да, синьорина, не нашли. Но, может, он духовник не только одной маркизы, не одной ей он отпускал грехи, потому и не нашли его в тот час…

Эллена благоразумно решила больше не спрашивать о Скедони. Чем больше она думала о Винченцо, тем больше надеялась, что он не попал в руки настоящей инквизиции, а кого-нибудь вроде тех, что увезли ее. Может, они отпустили его и он продолжает ее поиски.

— Так вот, как я говорила, — продолжала Беатриса, — в доме была порядочная суматоха, когда умирала маркиза. Когда не нашли отца Скедони, позвали другого духовника. Он просидел у нее Бог знает сколько, а потом позвали маркиза, и там что-то такое произошло, потому что, как сказал слуга, было слышно, как хозяин говорил так громко, что кто был в комнате рядом, слышали его голос, да и голос маркизы, хотя она была очень плоха. А потом стало тихо, и вскоре вышел хозяин, очень сердитый и очень печальный. А духовник еще долго сидел у нее, а когда ушел, слуга говорил, что маркиза была совсем плоха. Она прожила ночь и половину следующего дня. Что-то, видимо, очень мучило ее, потому что она то плакала, то стенала, и на нее было просто жалко смотреть, так она страдала. Она часто просила к себе маркиза, и тогда, оставшись вдвоем, они долго разговаривали. Снова позвали духовника, и все трое заперлись в комнате маркизы. После этого, как говорил слуга, его хозяйка успокоилась, и вскоре Господь призвал ее к себе.