Это не была печаль чувствительного, уязвленного сердца, а скорее печаль мрачной и озлобленной натуры. В лице его было что-то такое, что сразу трудно было определить. Зримые следы пережитых страстей как бы навсегда застыли на его лице и исказили его черты, не покидавшее его мрачное выражение проложило глубокие борозды морщин. Пронзительный взгляд, казалось, проникал в душу каждого, словно хотел выведать все самое сокровенное. Редко кто выдерживал этот взгляд, многие просто стремились лишний раз не заглядывать в эти глаза.

И все же, несмотря на мрачность и неприветливость, на его лице хотя и чрезвычайно редко, но вдруг появлялось то, что могло бы рассказать об истинной натуре этого замкнутого и мрачного человека. Это случалось тогда, когда кто-то пробуждал в нем интерес. Тогда он разительно менялся, чутко улавливал все особенности характера и темперамента собеседника и старался понравиться ему. И это обычно ему удавалось без особых усилий.

Этот доминиканский монах по имени Скедони был духовником и неизменным советником маркизы ди Вивальди. Узнав о недостойном поведении сына и его намерении жениться на простолюдинке, вознегодовавшая и уязвленная маркиза поспешила тут же попросить совета у своего духовника. Она знала, что он, как никто, способен понять ее и помочь ей. От маркизы не ускользнуло сходство их характеров, и она сразу поняла, как они могут быть полезны друг другу. Скедони тоже это знал и тонко и искусно использовал эту дружбу. Семейство ди Вивальди имело имя и влияние при дворе, и Скедони имел право рассчитывать на достойное вознаграждение за свои услуги. Маркизе также льстило частое присутствие монаха в ее доме, придававшее ему еще большее благочестие и известность.

Маркиза и ее духовник, каждый движимый своими интересами и страстями, не посвятив в это главу дома, приступили к исполнению своего плана.

Винченцо, покидая будуар матери, встретил Скедони в коридоре. Тот, видимо, шел к маркизе. Винченцо знал, что монах является духовником матери, и поэтому ничуть не удивился, увидев его здесь, хотя время было слишком позднее для таких посещений. Скедони, проходя мимо, поклонился, придав своему лицу смиренное и благочестивое выражение. Однако Винченцо, окинув его внимательным взглядом, невольно содрогнулся от недоброго предчувствия.

Винченцо стал постоянным гостем синьоры Бианки на вилле Алтиери. Наконец к их беседам начала присоединяться и Эллена. Тетушка, хорошо зная свою племянницу и наблюдая за молодыми людьми, пришла к заключению, что деликатность и такт образованного юноши оказывают на стеснительную и целомудренную Эллену куда большее впечатление, чем красноречивые признания. Веди Винченцо себя иначе, возможно, он отпугнул бы Эллену и она бы могла отказать ему. Пока же опасность этого с каждым днем уменьшалась. Винченцо часто навешал их, и они проводили время в тихих задушевных беседах.

Теперь синьора Бианки полагала, что следует окончательно убедить Винченцо в том, что у него нет соперников.

До сих пор Эллена решительно отвергала любые попытки нарушить ее покой и уединение. Что касается ее сдержанности, смущающей Винченцо, то тетушка объяснила ему это скорее тем, что гордая Эллена всегда помнила об отношении к ней семьи Винченцо. Обнадеженный этим объяснением, юноша лишь терпеливо ждал, когда она наконец поверит в святую искренность его чувств. В этом ему, как могла, помогала синьора Бианки, чьи разговоры о достоинствах Винченцо Эллена выслушивала со все большим вниманием.

Так прошло несколько недель, и наконец Эллена, уступив настоятельным советам тетушки, к собственной радости, согласилась признать официально ухаживания Винченцо ди Вивальди. Она почти уже не думала о его семье, а если и вспоминала об этом, то с уверенностью и надеждой, что все непременно образуется.

Теперь молодые влюбленные в сопровождении тетушки и ее дальнего родственника, синьора Джотто, нередко совершали прогулки по живописным окрестностям Неаполя. Винченцо был счастлив, что более не требуется скрывать его помолвку с Элленой и он может появляться с ней совсем открыто. Он всячески старался восполнить тот урон, который был нанесен ее репутации его тайными визитами на виллу. Ее чистота и доверчивость усиливали это чувство вины перед ней и его преданную любовь. Все это вытеснило из его головы все мысли о родителях и их гневе.

Молодые люди побывали в Пиццуоте, Байе, на зеленых холмах Паузолино, совершили несколько вечерних прогулок по лагуне, где слушали мелодичные звуки гитар, пение виноградарей или рыбаков, отдыхавших после трудового дня. В тихих волнах лагуны отражались темные густые купы деревьев и одинокие полуразрушенные виллы у самой кромки воды. На горизонте виднелись парусники, уходящие в море.

Однажды вечером, когда они сидели втроем в саду, в павильоне, где когда-то Винченцо невольно услышал тайное признание, слетевшее с уст Эллены и сделавшее его таким счастливым, Винченцо отважился наконец попросить синьору Бианки ускорить их бракосочетание с Элленой. Старая синьора на этот раз уже не противилась. Здоровье ее сильно пошатнулось в последнее время, и с каждым днем она чувствовала себя все хуже. Уставшим и печальным взором глядела она на знакомые холмы, закатное солнце над лагуной, разноцветные паруса судов у причалов и рыбачьи лодки, возвращающиеся из Санта-Лючии домой с вечерним уловом, величественную древнеримскую башню в конце мола, на которую косо падал луч заходящего солнца. Все было до боли знакомо, но уже не радовало сердца и не приносило, как прежде, отдохновения.

— Увы! — печально произнесла она. — Как прекрасно уходящее на покой солнце, как тихо и покойно вокруг. Боюсь, мне уже недолго любоваться этим.

В ответ на мягкий упрек Эллены тетушка высказала свое пожелание видеть Эллену счастливой и устроенной и внезапно добавила, что надо поспешить с бракосочетанием, пока она еще жива. Эллена, напуганная мрачными предчувствиями тетушки и той прямотой, с которой она все сказала в присутствии Винченцо, в смятении и испуге разрыдалась. Юноша между тем, казалось, во всем понимал тетушку.

— Не надо плакать, дорогое дитя, — говорила та. — Времени у меня действительно мало. Я, чувствуя это, не буду скрывать. Исполни мою просьбу, прошу тебя, и свои последние дни я проведу в покое.

Затем, помолчав немного, она взяла Эллену за руку.

— Наша разлука, дорогая, будет тяжким ударом для нас обеих. Да, это так, синьор, — сказала она, повернувшись к Винченцо. — Эллена мне как дочь, а я, надеюсь, была ей доброй любящей матерью. Представьте, что будет с ней, когда меня не станет. Только ваша близость и забота могут помочь ей легче перенести утрату.

Винченцо, бросив на нее встревоженный взгляд, хотел было что-то сказать, но старая синьора продолжила:

— Я не говорила бы об этом так спокойно, если бы не знала, что отдаю мое дитя в добрые и надежные руки. Вам, синьор Винченцо, вручаю я судьбу моей девочки. Заботьтесь о ней, оберегайте ее от всех бед и превратностей судьбы, как старалась делать я. Я бы многое еще сказала, но я слишком устала…

Винченцо взволнованно слушал тихий, слабый голос синьоры Бианки и со щемящим чувством стыда вспоминал, что уже успел стать невольным виновником первых невзгод Эллены, допустив, чтобы недавние слова его отца задели ее честь.

Гнев к отцу и нежность к Эллене переполняли сердце, и он мысленно дал клятву отныне всячески оберегать ее и заботиться о ней, беречь ее покой и доброе имя.

Синьора Бианки молча взяла руки Винченцо и Эллены и соединила их.

На лице юноши она без слов прочла чувства, овладевшие им в эту минуту; подняв на нее глаза, он торжественно поклялся беречь и любить Эллену с той же нежностью и заботой, как это делала она. Он чувствовал, какие крепкие узы связывают его теперь с любимой, более крепкие и прочные, чем даже узы церковного брака. Страстность и сила, с которой юноша произнес слова клятвы, не оставили и тени сомнений в душе синьоры Бианки.