— А если не встретит и не получит, что мне делать?

— Тебе делать ничего не придется, — дернул губой Алексей. — Если за тебя не заплатят, проводник сдаст тебя местной полиции, которая скажет, что задержала тебя при попытке перейти финско-шведскую границу, и выдаст пограничникам СССР. А что будет с тобой здесь — ты сама знаешь.

— А как я найду всех этих людей в Эстонии? — спросила я.

— Они сами тебя найдут. Единственное, что тебе придется сделать самой, — это доехать до станции, которую я тебе назову.

— А сколько мне придется платить этим людям?

— Тебе не придется этого делать. Их оплата входит в три тысячи долларов.

Я помолчала, пораженная услышанным. Потом спросила:

— Ты кто?

— Вор, — ответил Алексей, и мне в его словах послышалась гордость.

— А как я найду тебя, чтобы сообщить его ответ?

— Ты скажешь об этом Толяну. Только не по телефону. Помнишь Толяна?

Я кивнула.

— Только когда будешь писать, попроси своего принца, чтобы он ответил по телефону какой-нибудь условной фразой. Например: я купил тебе в подарок… Ну, что-нибудь такое женское… — Алексей задумался, мучительно наморщив лоб. В его суровом лице появилось почти беспомощное выражение. Я подумала, что, наверное, мало в этой жизни ему выпало счастья делать подарки любимой женщине…

— Например браслет, — сказала я.

— Пусть будет браслет. А насчет даты, когда тебя встречать, скажешь ему по телефону, что, мол, такого-то числа, такого-то месяца собралась идти в театр…

— А время?

— Время и дату узнаешь, когда получишь подтверждение.

— А что мне взять с собой?

Он равнодушно пожал плечами.

— Золото, камешки, все что тебе дорого, ведь ты сюда не вернешься… Но не больше, чем один чемодан чуть поменьше среднего размера. Учти: тебе придется самой с ним всюду таскаться… — А если меня поймают?

— Если тебя поймают, то это все — он жестом руки обвел комнату, — тебе не понадобится. Ты выйдешь из тюрьмы без квартиры, без московской прописки и без права проживания в больших городах и прежде всего в Москве, потому что пойдешь по статье, приравненной к измене Родине, и, в общем-то, правильно… — Он снова дернул губами, что, как я догадалась, теперь означало у него улыбку. — Разве ты ей не собираешься изменить со своим Принцем? Мне хотелось бы, чтобы ты понимала, на что идешь.

— А много шансов, что меня поймают?

— Есть шансы, — сказал он. — Но до сих пор не ловили. Если ты сама где-нибудь не трепанешь и все сделаешь правильно, то, может быть, и проскочишь… Так что у тебя есть над чем подумать… С ответом не торопись, прикинь все как следует. Свой ответ тоже сообщишь Толяну.

— Я могу ответить и тебе, — сказала я. — Прямо сейчас.

— Любовь? — дернул ртом Алексей.

Я кивнула, потупив голову.

Он ушел рано утром следующего дня, не попив даже кофе. Перед уходом, уже в передней, он сказал:

— Ты знала такого Исаева Игоря?

— Да, знала, — ответила я и замолчала, хотя мне и хотелось задать ему сто вопросов.

— Я на зоне случайно увидел у него твою фотографию…

— И что он тебе обо мне говорил?

— Я о тебе с ним не разговаривал…

— Что с ним? — все-таки спросила я.

— У него была прободная язва двенадцатиперстной кишки. Его без сознания увезли в областную тюремную больницу. Больше я его не видел. Потом, вроде, говорили, что он, так не приходя в сознание, отбросил коньки…

Он помолчал, подхватил свой чемодан, надвинул шляпу на глаза и, протянув, мне руку, сказал:

— Ну пока. До встречи…

— До встречи где? — спросила я. — Здесь? Там? Или на зоне?

— Где придется… — сказал он и вышел из квартиры. — Если решишь остаться — смени замок, — закончил он уже на лестнице.

Весть о смерти Академика не прибавила мне хорошего настроения. Что бы там ни было, а мне его по-человечески стало жалко… Ведь если вдуматься, то он же не хотел сделать мне больно.

Он искренне верил, что в конце концов сможет выйти из своего преступного промысла. И если б его план удался и мы с ним поженились, то, может быть, жили бы сейчас припеваючи… Он бы опять занялся своей наукой, и, кто знает, может, действительно стал бы академиком. Без всяких кавычек.

Потом я подумала, что, возможно, именно я явилась причиной его гибели. Ведь очень может быть, что именно я привлекла к нему внимание органов в лице Николая Николаевича. Стало быть, из-за меня он попал в лагерь, где и погиб…

Целую неделю я провела в страшном смятении. Шутка ли! Мне предстояло попрощаться со всей своей прошлой жизнью.

Прежде, думая о своем переезде к Принцу, я почему-то представляла, что я и в его доме окружу себя своими любимыми вещами. По вечерам я буду сидеть в дедушкином кресле и при свете того же самого торшера с накинутой сверху вязаной шалью читать свои любимые книги. И пить чай из многострадального дедушкиного подстаканника. Теперь же получалось, что ничего этого со мной не будет…

Вы можете себе представить, что выходите из своего родного дома, закрываете за собой дверь, чтобы никогда, никогда в жизни туда не вернуться… От одной этой мысли мне делалось дурно…

Все усугублялось еще тем, что я расставалась навсегда и со всеми своими друзьями и знакомыми. С Татьяной… И при этом не имела права даже намекнуть ей о своих намерениях.

Если бы я уехала легально, как и собиралась, то великое множество вещей отошло бы ей по наследству. Кроме того, уезжая, я бы оформила на квартиру бронь, и они с Юриком жили бы там до моего возвращения за вещами. Потому что я сперва уехала бы налегке, а за вещами вернулась специально, окончательно решив на новом месте, без чего я не смогу обойтись.

Теперь же все это было невозможно. Я даже не могла от дать что-то Татьяне. Она начала бы меня расспрашивать, зачем да почему я раздаю все заранее, хотя и сама не верю, что Принц за мной приедет. Я бы сперва отмахивалась от нее, но в конце концов все рассказала бы. А вот этого делать было категорически нельзя.

И потом мне было страшно! Очень! Шутка ли — перейти границу. Переползти ее на животе, как в шпионском фильме! А если меня застрелят? Да если и просто поймают — ничего хорошего. Измена Родине — вот и весь разговор…

Я думала, сомневалась, металась, но уже не гибла… Все таки Алексей, мой милый Леха, как в далеком детстве, подошел к плачущей девочке, взял ее за руку и спас… Только горе у меня было совсем не детское…

Через неделю я села за письмо к Принцу. Разумеется, я не призналась в том, что предпринимаю эту отчаянную попытку, потому что боюсь за него. Я писала о том, как мучаюсь я. Как сомневаюсь в нашем счастье. Как боюсь того, что люди, мешавшие нам до сих пор, не оставят нас в покое никогда. И это была чистая правда. Я написала, что «окно» это надежное, что многие люди ушли через него. Что если он согласится и соберет нужную сумму, то встречать меня он должен в маленьком шведском городке Эвертурнео на самой границе с Финляндией.

Письмо я передала Гере и предупредила, что его ни в коем случае нельзя пересылать обычной почтой. Только дипломатической. Он заверил меня, что все будет в порядке, как и было до сих пор.

На другой день он мне позвонил и сказал, что предупредил Сему — так он называл своего нового приятеля, преемника Принца, которого на самом деле звали Самуэль.

Принц позвонил мне через три дня. Наверное, дипломатическая оказия случилась быстро. Голос у него был взволнованный, если не сказать испуганный. Мы говорили с ним на эзоповом языке.

Он сказал, что, узнав от знакомых о том, что я нездорова, очень переволновался за меня. Спросил, не опасная ли у меня болезнь и точно ли мне помогут те лекарства, которые я собираюсь применить?

Я его без лишней бодрости, чтобы не вызвать обратной реакции, заверила, что лекарство опробованное многими людьми, что все, кто принимал его, вылечились окончательно и другого способа справиться с этой болезнью нет.

Он сказал, что опасался только за то, чтобы мне не стало хуже от этого лекарства… Это единственное, что его смущало, а так он очень рад и просто счастлив, что я скоро избавлюсь от своей, конечно же, не смертельной, но не приятной болезни, и на радостях купил мне замечательный браслет. Что браслет золотой в виде змейки с изумрудными глазами и замечательным рисунком на коже, потому что она сплетена из разных сортов золота: красного, белого и зеленого.