Разыскать его оказалось совсем легко. Его телефон был в справочнике Союза писателей СССР. Я зашла в Центральный дом литераторов, попросила у администратора справочник, и в тот же день мы с ним увиделись.
Он женат, я видела фотографию его жены и дочки. У него все хорошо. Вот только материально… Все писатели, кроме бульварных, сейчас бедствуют. Но я думаю, у него в конце концов все наладится. Он этого вполне заслуживает.
Двадцать Второй
(1962 г.)
1
Встреча с Юрой тогда, в июле 1961 года, не прошла для меня бесследно. Остался после нее какой-то горький осадок и сознание своей неправоты. Меня начали мучить сомнения, правильно ли я живу. Чтобы поделиться ими, я приехала к Татьяне в Валентиновку. Не помню, говорила ли я, но их дача была в поселке политкаторжан рядом с дачей знаменитой народоволки Веры Фигнер.
Мы положили Женьку в коляску со скрипучими колесами и пошли ее прогуливать.
— Ну давай выкладывай… — с жадным предвкушением приказала Татьяна.
И я выложила ей всю историю с Юрой. Даже подробнее, чем хотела. Татьяна вытянула из меня гораздо больше, чем я собиралась ей рассказать…
— Ну и правильно сделала… — сказала Татьяна.
— Что ты имеешь в виду? Начало или конец?
— И то и другое.
— Ты так думаешь?
— А в чем ты сомневаешься? В начале или в конце?
— Мне начинает казаться, что я должна была выйти за него замуж…
— Ага — и дожидаться, пока он сам сбежит, а потом рыдать на моей слабой груди…
— Нет, что-то не так… — вздохнула я. — Как-то неправильно я живу, безыдейно, по-мещански…
Я горестно замолчала. Татьяна, прищурившись, подозрительно посмотрела на меня.
— Ну, ну, продолжай… — с ласковой угрозой в голосе поощрила она меня.
— Я все время думаю только о своем счастье…
— А о чем же ты должна думать? — от удивления Татьяна даже остановилась. Женька, утратив ощущение блажен ной тряски, заворочалась в коляске и закряхтела. Татьяна снова покатила коляску, мелко покачивая на ходу.
— Я, как и каждый человек, должна думать о счастье всего человечества…
— Ты это серьезно? — Танька посмотрела на меня подозрительно.
— Вполне.
— Это он тебе объяснил? — деловито уточнила она.
— Это и без него давно известно… Все писатели и философы об этом говорят.
— Ну, хорошо, — сказала Татьяна, — а кто же подумает о твоем личном счастье?
— Как кто? — возмутилась я ее непонятливости. — Оно и подумает…
— Кто оно-то?
— Человечество, вот кто! Общество! Страна! Родина, наконец!
— Когда же она подумает? Когда станет сама счастливой? А если не станет? Смотри, сколько прогрессивных умов непрерывно думают о ее счастье, а она все так и остается великой и многострадальной… А пока она многострадальная, ей совсем не до тебя…
— По-твоему, человек должен жить только для себя? По закону джунглей: сильный пожирает слабого, слабый пожирает более слабого, более слабый пожирает еще более слабого и так до бесконечности…
— Заумь все это! — решительно перебила меня Татьяна. — На самом деле все давно известно. Как говорит моя матушка, Иисус Христос учил: «Возлюби ближнего, как самого себя». Вот тебе и вся наука. Ближнего, а не человечество…
— Ты же знаешь, что каждого из них я любила по-своему… — вздохнула я. — А что в результате? Опять одна…
— Да не в любовном же смысле Христос учил!
— И всех остальных я любила… Только и их уже никого нет… Кроме тебя…
Я подумала, что хорошо бы сейчас заплакать и отвернуться, скрывая непрошеные слезы, чтобы Татьяна обняла меня за талию, уткнулась мне в грудь и стала бы утешать, ругаясь и плача вместе со мной одновременно. Но глаза мои были сухи, желанный и комок к горлу не подступал и только что-то ощутимо щемило под сердцем.
— Так что же ты хочешь? — спросила ни о чем не подозревающая Татьяна.
— Я и сама толком не знаю… Но раз личной жизни у меня все равно не получается, как я ни стараюсь, значит, нужно заняться каким-нибудь общественно-полезным трудом…
— А ты чем занимаешься, дуреха? Разве быть отличной портнихой — это не полезное для общества дело?
— Это совсем не то… — поморщилась я ее непониманию. — Мне хочется на люди, в коллектив, где жизнь бы кипела… Мне надоело жить затворницей.
— Ну хорошо, — сказала Татьяна, — иди в ателье. А еще лучше на швейную фабрику. Вот где тебе будет не скучно…
— Тебе легко издеваться, — обиделась я. — У тебя все в порядке. Муж, ребенок, на кооператив собираете… Жизнь! А я ничего, кроме вздорных заказчиц, не вижу…
— Ну, Маня, не гневи Бога… Живешь в трехкомнатной квартире, ездишь на машине «Волга», одеваешься лучше всех в Москве, любовников было больше, чем у меня… — Она запнулась, посчитала про себя и продолжала: — в три раза. И сейчас очередь, только выбирай, а ты еще жалуешься…
— А счастья-то нет, как и не было… — печально сказала я.
— Неужели тебе ни с кем не было хорошо?! — искренне возмутилась Татьяна. — Ни за что не поверю!
— Я говорю не о любовных утехах, а о счастье.
— А разве это не одно и то же? — хихикнула Татьяна.
Ну что я могла ответить этой дурочке, которая даже сама не осознавала, насколько она счастлива?
2
Вернувшись от Татьяны в Москву, я в тот же вечер по звонила Николаю Николаевичу и сказала ему, что хотела бы работать переводчицей…
— Но ты же не согласишься водить иностранные экскурсии, — сказал он. — И что тебе дома не сидится? Ни начальства над головой, ни графика, ни дисциплины, — красота.
— Надоела мне эта красота, — сказала я.
— Ладно, что-нибудь придумаем, — сказал он. — Вот тут Томуська спрашивает, когда в гости придешь?
— Как на работу устроишь, так и приду, — сказала я.
Николай Николаевич направил меня к своему старому подопечному, который не без помощи органов дослужился до больших комсомольских чинов и теперь имел некоторое отношение к Бюро международного молодежного туризма «Спутник». Но тогда я всего этого не знала. Мне просто было сказано записаться на прием к такому-то, и я записалась… Это был один из секретарей ЦК ВЛКСМ.
Но прежде чем попасть к нему, мне пришлось съездить в иняз, где до сих пор лежала моя учетная карточка члена ВЛКСМ, и заплатить членские взносы за последние два года. Хорошо, что хоть с меня взяли там всего по 20 копеек на новые деньги… И то пришлось выложить пятерку — это целых полсотни на старые. Раньше я платила секретарю первичной организации, а теперь пришлось платить секретарю института.
Новым освобожденным секретарем комсомольской организации иняза был незнакомый мне молодой человек с идеальным пробором и в безукоризненном темно-сером костюме, на лацкане которого скромно поблескивал комсомольский значок.
Когда я вошла в его довольно просторный кабинет с длинным столом для совещаний, устеленным зеленым сукном, он сидел, погрузившись в какие-то бумаги. Он кивнул мне, буркнул: «Садись» и снова углубился в изучение бумаг.
Я села с края стола для совещаний, метрах в пяти от секретаря.
Минуты через две он поднял голову от бумаг и сделал удивленное лицо, точно не видел, куда я сажусь.
— Ты что там приютилась, как казанская сирота? Давай сюда. — Он энергично махнул рукой.
Я передвинулась поближе, к самому его столу. За его спиной под большим портретом Ленина висели несколько больших фотографий, отображающих кипучую жизнь комсомольцев иняза. Тут были ребята и девчонки в телогрейках на фоне какой-то недостроенной плотины, другая группа студентов, одетая полегче и понаряднее, на фоне Эйфелевой башни, третья группа с совершенно восторженными лицами окружила Юрия Гагарина. Ближе всех к улыбающемуся герою космоса стоял секретарь. Гагарин по-дружески обнимал его за плечо. Это была великолепная жизнь, которая вся прошла мимо меня. Мне стало грустно…
Выждав, пока я рассмотрю фото и узнаю его в объятиях национального героя, секретарь сурово, по-товарищески сдвинул брови и сказал:
