На Главном вокзале он оставляет Еву и направляется к кассам. Идет прямо, все его движения кажутся решительными, энергичными. Он старается мужественно противостоять всему, что наступит.

— Обратный? — спрашивает его седоватая кассирша.

— Если бы! — принуждает он себя улыбнуться.

Кладет билет в кошелек. Отбрасывает со лба волосы (завтра будет коротко острижен) и наклоняется к спортивной сумке; она легкая, везет он немного. А зачем? Ева ждет чуть поодаль. Несколько метров, разделяющих их, подчеркивают исключительность ее внешности. Будь это возможно, он бросился бы к ее ногам, умоляя приехать к нему побыстрее, но сделать этого он не может.

— I am ready, — сообщает он. — Ready for everything. [27]

Они поднимаются по короткому эскалатору на верхний этаж, где тут же наталкиваются на Марию, Карела и маленького Себастьяна. Карел указывает на Джефа пальцем.

— Так куда, салага?

— Словакия, — кисло отвечает Джеф и добавляет название города.

Улыбка Карела мгновенно ширится:

— И я туда!

Они хлопают друг друга по рукам: какая приятная неожиданность. Хотя в гимназии они не особенно дружили, но ясно — с этой минуты все будет иначе. И Ева с Марией обмениваются улыбками. Карел смотрит на часы.

— Один момент, — кричит он. — Подождите здесь! — И бежит к ближайшему киоску.

Себастьян не сводит глаз с Евы, однако потом мрачнеет.

— Что с тобой? — говорит Ева.

— Сказали, что где-то тут должна быть модель маленького поезда. Который ездит, — объясняет Мария и закатывает глаза. — Мы нигде не могли его найти…

— Вон там уйма маленьких поездов, — говорит Себастьяну Джеф. — Хочешь пойти поглядеть?

Он указывает на недалекую витрину с макетами скорых составов.

— Эти не ездят, — отрезает ребенок.

Мария, извиняясь, пожимает плечами. Поскольку Карел женат и у него ребенок, его, возможно, через три месяца после призыва переведут ближе, говорит она. Они, мол, подали ходатайство в военное управление. Из кожаной сумки, которая висит у нее на плече, она вынимает четвертушку листа с двенадцатью длинными рядами цветных кружков — Джеф не сразу понимает, что каждый ряд обозначает месяц в году.

— Каждый день будем раскрашивать по одному кружку, верно? — обращается Мария к Себастьяну, который кивает без явного интереса. — Чтобы быстрее время прошло.

Джефу это кажется трогательным. Ева ничего подобного не придумала и наверняка не придумает. Он еще раз окидывает взглядом кружки. Господи, думает он, как мне пережить столько дней? Карел возвращается с четырьмя фернетами. Они выпивают, быстро обмениваясь новостями об одноклассниках: Том идет служить в Микулов, Зузана вышла замуж и раздалась, Скиппи, похоже, всерьез займется медициной. Теперь на часы смотрит Джеф.

— Товарищ ефрейтор, приступайте к прощанию! — говорит он Карелу.

До конца жизни он будет корить себя за эту дурацкую фразу. Из-за него Карел даже не поцеловал Марию по-настоящему. Он превратил это в фарс.

— Есть!

Карел театрально обнимает жену и пародийно, слишком громко целует ее. Джеф отступает в сторону, и Ева нерешительно приникает к нему.

— Береги себя! — шепчет она.

Она целует его, но Джеф успевает заметить, что многие прохожие смотрят на них. От этого прощания у него странное чувство. Карел между тем берет на руки Себастьяна.

— Поцелуй же папу, ну? — говорит Мария.

Себастьян неохотно целует отца в щеку. Его внимание отвлекает суета вокруг: мужчина, продающий лангоши, [28]попискивающий чемодан на колесиках, крохотный вьетнамец с двумя огромными сумками. Вдруг он решает все-таки посмотреть на витрину с маленькими поездами.

— Ничего, что они не ездят, — шепелявит он, стараясь казаться пай-мальчиком.

Джеф спрашивает себя, в самом ли деле он хочет иметь детей.

— Мама потом тебя туда поведет, хорошо? — говорит Карел. — А то мы опоздаем на поезд.

Это последняя в жизни фраза, которую он скажет сыну: А то мы опоздаем на поезд.Себастьян, естественно, не предполагает этого. Он снова недовольно хмурится, и Карел уже немного раздраженно ставит его на пол.

— Пора! — командует Джеф.

Он целует в щеку Марию, отдает честь Себастьяну и обращает взгляд к Еве; потом поворачивается и решительно направляется к платформе.

Последняя фраза, которую Карел слышит от своей жены, звучит: И никаких словачек, ясно?

Со дня его смерти Джеф придает особое значение каждому прощанию; он уже знает, что любая наша фраза может быть той, последней.

— Удачная затея, — обычно говорит он после встреч с одноклассниками. — В самом деле, мило. Зузана отлично все организовала.

— С тобой было замечательно, — прощается он в конце уик-энда с Алицей. — В самом деле. Береги себя, девочка. И позвони мне!

— Как всегда, было очень приятно, — говорит он обычно Евиным родителям, когда уезжает из Врхлаби.

— Надо было, верно, жениться на тебе, — шутит он иногда, обращаясь к своей бывшей теще, и она с удовольствием шлепает его по все еще красивому липу.

С облегчением обнаруживаю, что помятая серая дверца жестяного шкафчика в коридоре на сей раз не взломана и что Янина фотография не покорежена (на предыдущей были разрезаны ножом груди). Просматриваю свою праздничную униформу с золотыми позументами, белую рубашку, пилотку со значком: дешевый временныйшик, чтобы прикрыть ежедневныйпшик — всю эту грязь, гвалт и смрад. Внезапно чувствую странную апатию. Стоя, медленно снимаю стоптанные канады (минимум три года эти башмаки носили до меня другие), стаскиваю жесткие, пропотевшие носки, загвазданные камуфляжные штаны и зеленую рубашку, бросаю все на дно шкафчика, снова запираю его и в одних трусах и майке шлепаю в умывальню.

— Химчистка, да? — говорит коренастый дежурный, когда прохожу мимо его безотрадного поста против входной двери.

Знаю о нем лишь то, что он по специальности столяр; выглядит добряком, но, если в увольнительной напьется, бывает агрессивным. Ко мне еще до недавнего времени относился с привычным презрением старослужащего к новобранцу, салаге,но с прошлой недели, когда я ему в открытом кузове грузовика под рев мотора по его просьбе прочитал примерно десять любовных стихотворений, чувствую с его стороны явное уважение.

— Точно, — отвечаю я. — По первому разряду.

Ближайшая дверь общежития открывается, и в коридор летит стеклянная банка консервированной кислой капусты: с глухим треском она ударяется о стену и разлетается на куски. Дежурный невозмутимо засовывает указательный палец в ухо. Капуста медленно растекается по латексному покрытию. Из комнаты выбегает новичок в казенной оранжевой пижаме и, испуганно поглядев на дежурного, опускается на колени и начинает собирать осколки на жестяную лопату.

— Идешь стебаться, салага, да? — констатирует с улыбкой дежурный.

Молодой солдат поднимает голову. Дежурный громко, недовольно чмокает и толстым указательным пальцем указывает на осколки. Парень, отвернувшись, продолжает работу с еще большим рвением.

— Надеюсь, — отвечаю. — Именно на это и надеюсь все эти пять недель.

— Стёб, как ни верти, самолучшая поэзия, верно?

Послушно киваю. По коридору ширится кислый запах капусты.

На вокзале в Бржеславе звоню из автомата Яне; поднимая трубку, замечаю проходящий патруль в красных беретах. Мне представляется абсурдным отдавать честь с трубкой, приложенной к уху, и я поворачиваюсь спиной. Внутренне надеюсь, что ротмистр, командир патруля, не окажется идиотом.

— Томичек, дорогуша!

— Не доберусь, Яна. Не разрешили мне.

Молчание. Разочарование или облегчение? — думаю.

— Томичек, я буду плакать. Я правда буду плакать.

— Я не виноват, Яна.

Разговариваю с ней еще пять минут и прощаюсь. Вешаю трубку и направляюсь к кассе. Поеду к Джефу.