С другой стороны, Ленни чувствовал себя молодым, обнадеженным, в высшей степени мужественным и полным жизни, невзирая на судороги в спине. На нем почти настоящий кожаный пиджак «Найк», ослепительно-белые кроссовки «Рибок», унылая бейсболка «Барберри». Остановившись глотнуть джина, позаимствованного в «Свинье» в качестве презента, он выхватил из кармана золотую монету и поцеловал. С самого начала знал, что она окажется под рукой в самый нужный момент — мгновенно полученная страховка, которая в любом конце света оплатит развлечения, еду и жилье. Стилизованный трехмачтовый парусник на решке напоминает плавучий замок с длинными вымпелами, развевающимися на ветру. На лицевой стороне красуется изображение шустрого с виду типа с бородой — видно, какого-то испанского короля. Монета Ника была продана за одиннадцать сотен евро — в большом городе, в специализированном магазине. Понятно, в таком захолустье получишь ничтожную сумму, но Ленни решил твердо требовать как минимум пятьсот. Вполне хватит на ночь в городишке, а когда уж совсем будет плохо, на автобусный билет до Коста-Бравы. Он даже не догадывался, насколько будет плохо.

День заканчивался, темнело, но Ленни мигом углядел скромное заведение под названием «Крус и сын», отметив торчавшую из окна полоску фольги от охранной системы, дешевые кольца, выложенные кругами на бархатной подкладке, сверкающие часы, выставленные на пыльных стеклянных полках. Эрман Гутьеррес Крус, находившийся в торговом зале среди уцененных напольных часов из темного дерева, тоненьких золотых и серебряных ожерелий по сниженным ценам, не подозревал ни сном ни духом, что предсказание вот-вот исполнится. Читая телевизионный журнал и лениво гадая, что будет после полного перехода к электронному потреблению, услышал сигнал тревоги. Взглянул на монитор камеры наблюдения, увидел рассеянно топтавшегося на пороге мужчину, приняв его за водителя грузовика. Серьги в ушах, как у придорожных шлюх. Эрман Гутьеррес Крус нажатием кнопки открыл дверь.

— Сеньор, прошу прощения, у нас нет ни еды, ни напитков! — крикнул он, но водитель грузовика, проигнорировав предупреждение, подошел к прилавку в дымном облаке алкогольных паров. Эрман отметил, что он принес с собой бутылку джина «Лариос» и откровенно пьян. Протянул руку поближе к кнопке, которая находилась на прямой связи с полицейским участком, и чуть не нажал, когда пьяный ринулся к нему. Слыша, как что-то звякнуло на стойке, взглянул, и сердце затрепетало, ноги ослабли, голова закружилась. Эрман нервно посмотрел на пьяного, на монету, закрыл глаза в безмолвном изумлении.

— La profecia, [93]— прошептал он.

— Точно, перед тобой настоящий профессор, — прогудел в ответ Ленни. — Охотник за костями динозавров из одного английского университета. Что дашь мне за эту мелочь?

Англичанин, понял Эрман. Чем объясняется алкогольное опьянение и одежда. Он постарался взять себя в руки, борясь с желанием схватить монету и с воплем броситься в церковь.

— Добро пожаловать в Монтальбан, сеньор, — просиял он.

— У тебя тут очень мило, Панчо, [94]— кивнул Ленни. — Сколько она стоит?

Действительно, сколько эта монета стоит? Почти семьдесят лет ожидания, терпение трех поколений, лучшее время жизни двоих взрослых мужчин, которое прошло в горах из-за высокомерного пренебрежения предсказанием гадалки и отчаянием матери. Эрман почувствовал навернувшиеся на глаза слезы и онемение толстых коротких ног. Перед ним совершается чудо, а англичанин спрашивает, сколько оно стоит. Он втянул носом воздух, помахал пальцем:

— Пожалуйста, сеньор, обождите. Только не уходите… Позвольте предложить вам стул и чего-нибудь выпить, хоть я вижу, с собой принесли.

— Не имеет значения, — передернул плечами Ленни. — Могу принять из ваших запасов. Пиво есть?

— К сожалению, нет. Бутылка коньяку найдется, если пожелаете.

— Пойдет, — кивнул Ленни. — Знаешь, мало где так обслуживают. — Возможно, местных тут тоже так не обслуживают. Ювелир явно принял его за приезжего академика, чем и объясняется расстеленная под ногами красная ковровая дорожка. Ленни решил играть дальше.

— Прошу садиться. — Хозяин поставил гнутый деревянный стул. — Меня зовут Эрман Крус. А вас?

Ленни постучал себя по носу.

— Ленни Нос, приятель. Профессор Ленни Ноулс, охотник за динозаврами.

— Устраивайтесь поудобней, профессор. Я просто должен проверить монету… э-э-э… по каталогам.

— Можешь не торопиться, дружище, — кивнул Ленни.

Он налил в мутный стакан коньяк табачного цвета, оглядел забитую барахлом лавку. Кто-то время от времени протирает стеклянные витрины, но либо неизвестный уборщик слишком маленького роста, либо слишком нерадивый, либо то и другое. Со своего места Ленни явственно видел чистые круги и запорошенные пылью углы, где прятались нетронутые за двадцать лет вещи. Рядом с наручными часами на безвкусных металлических браслетах в больших пластмассовых коробках, выложенных выгоревшим атласом, зачастую покоятся аналогичные шариковые ручки, запонки, в одном-другом случае даже пузырек лосьона после бритья с логотипом какого-то оптимиста-дизайнера, которому было бы нелегко протолкнуть свой товар на норвичский рынок, не говоря уже о специализированном магазине. Взглянув на свое левое запястье, лишенное каких бы то ни было украшений, Ленни подумал, что если считать заведение «Крус и сын» специализированным магазином, то он не видит тут часов, которые бы ему по-настоящему нравились. Время лучше всего отсчитывают воображаемые часы.

Он опустошил стакан с коньяком, снова доверху налил, прикидывая, есть ли здесь что-нибудь, чего можно было бы пожелать. Под стеклом на прилавке распятия, амулеты святого Христофора и других никому не известных испанских святых, от весьма скромных до возмутительных по цене и размерам. Ленни вдруг с негодованием прикинул, что владелец вполне может приделать к золотой монете цепочку и продать ее в качестве медальона местному болвану с волосатой грудью. Дешевые китайские настенные часы намекали, что мир остановился в десять минут второго. Ленни сделал еще глоток и вздохнул. Все это напоминает Гарри Большую Задницу, как говорят в Вест-Энде — первый на его памяти ювелирный магазин, не стоящий ограбления. Блеклые выцветшие черно-белые фотографии и кричащие цветные снимки на пленке «Кодаколор» семидесятых годов, одни в рамках, другие просто пришпиленные, заполняли пространство между затянутой паутиной штангой для подвески картин и потрескавшимся потолком. На моментальных фото изображались двое — толстый, с виду недееспособный мальчик, становившийся старше с каждой следующей удавшейся фотографией, и лысый мужчина неопределенного возраста, либо хмурившийся из инвалидной коляски, либо мрачно улыбающийся со спины мула. Пейзаж везде одинаков: слоистые горы, темные леса Маэстрасго. Никчемный жирный мальчишка, догадался Ленни, вырос в мужчину, который то шептал, то орал в телефон за бисерной занавеской в дальней части магазина. Он взглянул на вернувшегося хозяина:

— Ну что, Панчо?

Двойные семейные корни наградили Эрмана врожденной способностью понимать англичан, которые все одинаковы, как отштампованные. Дружелюбные, снисходительные, терпеливые, глупые, но могут и взорваться средневековой яростью и жестокостью, когда проявляемое к ним пренебрежение доходит наконец до тупых мозгов, затуманенных алкоголем. Этот тип — о чем гадалка не догадывалась — был первым англичанином, зашедшим к «Крусу и сыну», и Эрман проницательно заключил, что, если правильно повести дело, будет и последним.

— Профессор, — начал он, рассуждая, что, если такой хулиган является типичным представителем научного истеблишмента коварного Альбиона, вряд ли можно их упрекать за детское вероломство, — я дал бы вам за монету семьсот… — Ленни сощурился, и Эрман поправился: — Плюс три сотни за содержание золота. Всего тысяча евро, что, как вы наверняка согласитесь, составляет вполне справедливую, даже щедрую сумму.