— Готов?

Сидней стоял в сторонке, писал на сосну, что проделывал, кажется, каждые полчаса или вроде того, напоминая Ленни потерявшегося в дождик пса, который метит каждое дерево, чтобы найти дорогу домой. Жалко, что не сделал этого семьдесят лет назад.

— Дальше что? — спросил Ник, явно раздосадованный тем, что ему пришлось основательно испачкать руки.

— Я спиной поднажму и подниму хреновину. Как только подниму, ты по моей команде — только по команде — наклонишься, сунешь камни под колесо, пока я удерживаю крепость. Готов?

То ли рычаг был размещен неправильно, то ли он был слишком коротким, но, чтобы приподнять фургон, понадобилось гораздо больше усилий, чем рассчитывал Ленни. Наконец, через двадцать минут пыхтения, проклятий, пролитого пота, с добавлением еще одного камня размером с футбольный мяч, колесо вылезло из ухаба.

— Давай! — заорал Ленни, налегая на рычаг каждой унцией собственного веса.

Ник метнулся вперед, сунул в яму ветки и камни. Раздался внезапный треск, и машина вылезла из колеи.

— Отличная работа! — обрадовался Сидней.

— Высокий класс, — хмыкнул Ник.

— Ох, проклятье, — простонал Ленни. — Сломал спину к чертовой матери.

Ник с Сиднеем уложили его на заднее сиденье и медленно поехали назад в гостиницу.

Ленни смотрел в стальную крышу, скрежеща зубами и взвешивая выгоды, полученные от травмы. Это всего лишь легкое растяжение, но, если как следует распорядиться, можно избавиться от трудов на неопределенное время, преследуя на свободе психопатку Гваделупе. Сочувствие с ее стороны гарантировано, а увечье избавляет от необходимости совершать убийство. Он полез за сигаретами, соображая, что в качестве раненого героя надолго обретает почетный статус, не нуждаясь в собственных деньгах, куреве и выпивке.

— Николас, — простонал он.

— Что?

— Раскури мне сигарету. Я тут умираю.

Ник раскурил «Винстон», Сидней передал сигарету назад, и Ленни затянулся с удовлетворением человека, который получил ранение, обеспечивающее отправку на родину. Почти надорвать спину — лучшее, что можно было сделать. Способ получения травмы безупречен. Падение с лестницы при отправлении малой нужды имело бы такой же результат, но без почета, сопутствующего героическим единоличным усилиям в заледеневших испанских горах. Ленни собственными руками спас дело, всем в фургоне это хорошо известно.

Однако на Гваделупе почетное увечье не произвело ожидаемого впечатления. Презрительно скривив губы и сардонически подбоченившись, она наблюдала, как Ник подает фургон задом ко входу в дом и открывает задние дверцы.

— Что стряслось? — спросила Гваделупе у Сиднея.

— Бедный парень спину повредил.

— Быть не может! — ухмыльнулась она. — У него и хребта-то нет.

— Что она говорит? — поинтересовался Ленни.

— Ничего, — ответил Сидней. — Ну, как же мы вас перенесем?

— Может, просто тут оставим? — предложил Ник. — Принесем одеяла и водки, все будет в порядке.

Ленни покачал головой:

— Видите, мистер С.? Он просто негодяй.

— Встать можете?

Ленни втянул воздух сквозь зубы и страдальчески зашевелился на сиденье, слегка преувеличивая усилия.

— Если честно, то нет, — сказал он, качнув головой и вскрикнув. — Шею, кажется, тоже сломал. Господи Иисусе! Надеюсь, это не означает, что я до конца жизни не смогу снова работать.

— Что значит «снова»? — уточнил Ник.

— По-моему, можно усадить вас в кресло и донести до комнаты, — предложил Сидней.

— Или просто до бара, — подсказал Ленни, стараясь облегчить им жизнь.

Гваделупе вышла из глубин опустевшей гостиницы, глядя, как Сидней тащит из ресторана дубовый стул. Ленни, неуклюже сидя в хвосте фургона, свесив голову, как нелюбимая кукла, чувствовал ее критический взгляд, насквозь прожигающий стрижку ежиком.

— Ну, давайте, — поторопил их Сидней. — Мистер Крик, возьмите своего друга под ту руку.

Нику просьба не понравилась.

— Я сначала в сортир заскочу, — пробормотал он, юркнув в гостиницу.

Ленни взглянул на Сиднея:

— Видите? Подонок хочет, чтобы я страдал. Будь у меня время, перечислил бы каждый случай, когда спасал задницу сукина сына в отсидке. Он был лакомой приманкой. Вы бы видели, как на него поглядывали старички, когда он семенил мимо них.

— Знакомая история, — улыбнулся Сидней.

— Не знал, что вы сидели, мистер С. — Ленни широко вытаращил глаза и сразу же сощурился, вспомнив, что переживает смертельную боль.

— Не сидел, — ответил Сидней. — Для этого я был слишком умен. Думаю, мистер Крик не вернется. Может, попробуете дойти?

Ленни немного подумал и храбро кивнул:

— Постараюсь, мистер С. Не хочу быть обузой.

С точки зрения Ленни на жизнь как на реку он очутился в дельте. Проделан тяжкий труд, пороги, водопады, дамбы, стремнины далеко позади, впереди слегка извилистое русло тянется к морю. Он медленно, неуверенно поднялся на ноги, чувствуя скептический взгляд Гваделупе, стараясь искусно сочетать в себе героя и жертву. Изображая слишком сильную боль, будешь смахивать на женоподобного гея, изображая отсутствие боли, лишишься сочувствия. Поэтому он нашел подходящую комбинацию благородных страданий с суровой решимостью неторопливо добраться до бара, и правильность выбора подтвердила сама Гваделупе.

— Дайте ему вот это, — сунула она Сиднею коричневую бутылочку. — Пара снимет боль. Больше двенадцати его убьют. Обед в половине десятого. Форель под хлебным соусом.

— Что она говорит? — спросил Ленни. — Чувствует себя виноватой, да? Знаю женщин.

— Лекарство принесла, — объяснил Сидней.

— Видите? Если они приносят лекарство, значит, беспокоятся. Что принесла?

Сидней поднял бутылку.

— Не могу сказать. Этикетка стерлась. Видна только дата: тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год.

— Старое снадобье! — воскликнул Ленни. — Очень хорошо. Наверно, в подвале нашла. Дайте сюда. — Он чересчур живо схватил пузырек и сразу громко застонал в качестве компенсации. — Вот дерьмо! Я сам свой злейший враг. Понимаете, собственных сил не могу рассчитать. — Открутил колпачок, высыпал на ладонь две крупные белые таблетки. — Не желаете, мистер С.?

Сидней, нахмурившись, покачал головой:

— Ни в коем случае, и вам советую не увлекаться. И спиртного не пейте — приказываю!

К обеду оба были в невменяемом состоянии. Войдя в бар, Ник ошеломленно уставился на коллег с сиявшими в свечном свете лицами. Они покатывались со смеху. Между ними стояли две бутылки — высокая зеленая, почти пустая, и маленькая из коричневой пластмассы.

— Да вы что, наклюкались? — изумился он.

Красная физиономия Ленни расплылась в ухмылке.

— Поглядите-ка на него, Сид, — промычал он. — Завидки берут.

Сидней оглянулся на Ника и вместе с Ленни счел выражение его лица забавным.

— Я говорю, мистер Крик, — промямлил он заплетающимся языком, — может, выпьете с нами? Чуточку за компанию?

— У нас и закуска имеется, — добавил Ленни, указывая на бутылочку с таблетками. — По-мавритански. Только подойди к стойке, запиши на наш счет еще бутылку вина.

Ник пожал плечами, взял бутылку с полки за стойкой бара.

— А стакан? — спросил Сидней.

— Забыли? Я не пью.

— Чушь и бред, юноша! Возьмите стакан, черт побери. Я сейчас сам принесу. — Он побрел к стойке. — Боже милостивый, пол как будто из индийского каучука!

Ник бросил на Ленни пылающий взгляд:

— Что это с ним?

Ленни пожал плечами:

— Пара бокалов вина, пара таблеток… — Он неопределенно кивнул на коричневую бутылочку. — С вином очень даже неплохо идут, Никель. Попробуй.

Сидней тяжело сел, попытался принять серьезный вид.

— Объясните мне, мистер Крик, почему вы настаиваете на самобичевании в виде трезвости?

— Вы же знаете.

— Потому что, напившись, убили жену и ребенка. Весьма прискорбно, согласен, но при чем же тут полное воздержание? Если хотите себя наказать, то это очень легкая кара. Отказываетесь от радостей жизни? Очень благородно. Если блюдете трезвость, чтоб случайно не повторить роковую ошибку, можете не беспокоиться, старичок. Вы в своей добровольной карающей трезвости до того отупели и ушли в себя, что ни одна женщина в здравом уме не согласится выйти за вас замуж и родить вам детей. — Он дотронулся до руки Ника и опечаленно покачал головой, когда тот отшатнулся. — Слушайте, мистер Крик. Горе вас убивает. Вы позволили ему отнять у себя аппетит, силы, способность распоряжаться собственной жизнью, думая, будто обязаны это сделать. Тогда как вы этому горю ничего не должны, и я знаю, о чем говорю. Скорби и сожаления отняли лучшие годы моей жизни, поэтому я лучше всех знаю, что надо делать с горестями и печалями.