Если Кобба поразило превращение растерянного бледнолицего англичанина в небритого загорелого партизана, он этого не выдал, только заключил:

— Растолстел, малыш Сид.

Сидней сидел в кресле перед впечатляющим письменным столом, унаследованным командиром.

— Не так, как некоторые, — ответил он.

Кобб рассмеялся.

— Тебе требуется приключение. Пойдешь нынче вечером с нами. Чуть-чуть выше по берегу и в глубь территории.

Тоненькая белая луна висела над Средиземноморьем, бросая призрачный свет на мертвенно-тихие воды. Кобб ехал на север на высокой скорости: дорога пуста, он тут главный. Рядом с ним сидел Клее — дикарь с бычьей шеей, бритой головой и крошечными глазками, которого Сидней видел, но знаком раньше не был. На заднем сиденье вместе с Сиднеем расположился Кройц, длинный немец, участвовавший в операции на дороге, с лицом, усыпанным маленькими оспинами, и длинными, гладко зачесанными назад светлыми волосами, лоснившимися от жира. Последним членом группы был Сименон, скалившийся, как спаниель.

— Сенсационная новость, если кому интересно, — процедил Кобб. — Наше начальство меня проинформировало, что коммунистическая партия больше не может сотрудничать с анархистами. Их интересы расходятся с интересами страны.

— Какой страны? — уточнил Клее. — Испании или России?

Кобб как бы с недоумением посмотрел на него:

— Разве это не одно и то же?

— Прошу вас, господа! — усмехнулся Сименон. — Что за непатриотичные речи? Вы пугаете мальчика.

— Наоборот, могу поспорить, — ответил Кобб. — По-моему, абсолютно патриотичные. Наше руководство считает милитаризацию армии ключевым вопросом победы в войне, и если я думаю, что ее можно выиграть, то вынужден согласиться. Взгляните на картину: в синем углу у нас африканская армия, легион, регулярные войска, фаланга, рекете, [56]итальянцы и немцы — отдельные части, объединенные одним великим лидером. Возьмите негра из Марокко, юриста из Севильи, макаронника из Рима, партийного активиста из Мюнхена, карлистов [57]или какого-нибудь богом проклятого певца с Канарских островов — все они маршируют под дробь одного долбаного барабана. Поэтому, ребята, они победят, ибо в красном углу у нас марксисты, полдесятка разных анархических организаций, эльзасцы, рекруты и мы. Все пытаются драться с общим врагом, наступая при этом друг другу на пальцы. Ни один из нас не верит другому, ни один не хочет того, чего хочет другой. Поэтому республика проиграет.

— Значит, надо объединиться вокруг одного лидера и забыть разногласия, — сказал Сидней.

Кобб взглянул на него в зеркало заднего обзора.

— Тогда расскажи нам, малыш Сид, как уговорить наших друзей анархистов и двоюродных братьев марксистов собраться под одним большим красным флагом?

Сидней откинулся на спинку сиденья и пожал плечами.

— Вы мне расскажите.

Кобб покосился на Клее:

— Покажем.

Клее повернулся к Сиднею, растянув широкие губы в жестокой ухмылке. Полез в карман кожаной куртки, поднял бровь, как ярмарочный фокусник, и вытащил кинжал длиной семь дюймов. Лезвие почернело, но граненая сталь сверкнула в лунном свете.

— Мы работали вот этими длинными ножами.

Кройц кивнул:

— Die Nacht der langen Messer. [58]Пошло на пользу герру Гитлеру.

— В политике больше нет политичности, — вздохнул Кобб.

У Винароса он свернул с прибрежной дороги на горный серпантин среди черных высоких посеребренных луной массивов. Дорога огибала темные деревни с каталанскими названиями — Трайгера, Херт, Энфойг, — где не загорались огни и даже собаки не лаяли вслед.

Кобб раскурил окурок сигары и с прискорбием покачал головой.

— Проезжая тенистой долиной Смерти, не побоюсь зла, — произнес он нараспев, — ибо хуже меня нет злодея в долине.

Кройц заснул, болтая головой, словно вынутой из петли, Клее на переднем сиденье тихонько готовил обоймы для автомата, Сименон раздражающе вертел руками, усмехаясь Сиднею всякий раз, как встречался с ним взглядом. На протяжении следующего часа Кобб то пел, то мычал спиричуэл «О, верного друга обрел я в Иисусе», пока не затормозил на крутом склоне.

— Приехали, джентльмены.

Когда они вылезли из «ауди», из темноты выступил нервный юноша с жидкими усиками, бросил сигарету, пожал Коббу руку, быстро заговорил, дергаясь, выдавая волнение и тревогу. В паре сотен ярдов выше дорога шла сквозь сводчатый проем к укрепленной деревне с за́мком на вершине, зубчатые стены которого вырисовывались на ночном небе. Кобб присел за машиной, пристраивая на колене автомат Томпсона. В длинном кожаном плаще, с набриолиненными волосами, он больше смахивал на чикагского гангстера, чем на коммунистического агента, и его подчиненные дополняли образ — Клее в дорогом костюме в узенькую полоску, Кройц в твидовом пиджаке и шерстяных брюках, Сименон в голубом блейзере и черной рубашке с открытым воротом, которого можно было принять скорее за гуляку из казино в Биаррице, чем за наемника.

— Антонио говорит, что какое-то время придется убить, поэтому коротко опишу ситуацию, — объявил Кобб. — В том самом за́мке наверху хранятся запасы продуктов и боеприпасы для всего северного сектора Теруэля. Его охраняет компания престарелых и полудурков, поэтому нам они неприятностей не доставят. Нам требуется босс — капитан Рансато, номинальный анархист. Я говорю номинальный, потому что братья-анархисты его линчевали бы, если б узнали, что он занимается рэкетом. Его зять — товарищ Кано. Слышали? — Кивнул один Клее, и Кобб продолжал: — Кано — делегат, нечто вроде майора в анархистской милиции, пользуется большим влиянием в Железной колонне. Кройц, расскажи малышу о Железной колонне.

Рябой блондин почесал ухо.

— Железная колонна — анархистская бригада. Большинство ее членов освобожденные политические заключенные. У них нет офицеров, только делегаты и комитеты. Сплошные подонки.

— Не хуже и не лучше нас, Кройц, с одной разницей, что испанцы, — добавил Кобб. — Не все из них бывшие аферисты. Многие искренне верят во все, кроме необходимости отказаться от анархистских принципов и бежать под наш большой красный флаг. Действительно, Кано довольно настойчиво требует стоять в сторонке, подобно своему товарищу Аранхуку, члену комитета, который настаивает на том же, хотя по другим причинам. Кано утверждает, будто в его секторе пять тысяч человек под ружьем. И запрашивает денежное довольствие, боеприпасы, продукты на это количество.

— А на самом деле? Три с половиной? — уточнил Сименон.

— Угу, — кивнул Кобб и поднял бровь, глядя на Сиднея. — Понял, к чему я веду, малыш? Кано и Рансато сколачивают состояние, продавая на побережье излишек продуктов, и мне подсказали, что накопленные ими боеприпасы будут использованы против нас в условленную дату и время. Гниль и мерзость, джентльмены. Нынче нам выпал шанс захватить их с поличным. — Он кивнул на за́мок. — Сидят сейчас в доме Рансато, пьют ворованный коньяк, курят сигары с черного рынка. Без всяких сомнений.

— Так пошли! — воскликнул Сименон.

Кобб поднял руку:

— Тихо, френч. Допустим, уберем Рансато и Кано — пару продажных спекулянтов. А кровоточащее сердце Железной колонны останется.

— Аранхук, — буркнул Кройц.

— Понял, наконец. Аранхук чист, как свисток, слишком честен для лидерства. Если посоветует своим ребятам вступить в коммунистическую партию, каждый распоследний сукин сын раскрасит себе задницу в красный цвет, только он никогда так не скажет. Ублюдок действительно верит, будто эта война с фашизмом лишь мелкая склока, а настоящая революция продолжится после того, как Франко к стенке поставят. Мы это дерьмо не скушаем. Я у него был на прошлой неделе вместе с Ласаром из министерства. Мы ему рассказали об аферах Кано. Он был потрясен, уязвлен, но не смог отрицать доказательства, поэтому попросил нас немедленно арестовать гада. Мы отказались и предложили ему самому произвести арест, обещая оказать поддержку. Ласар напомнил, что после мятежа в Валенсии все должны видеть, что Железная колонна поддерживает порядок в собственном доме. — Он взглянул на часы. — Надеюсь, явится.