Джейсон кивнул еще раз.

Макэлрой закатил глаза и молча ушел.

— Может, он не так уж не прав, — заметил Алекс.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Джейсон.

— Не прыгнул ли Петроний за борт?

— Он не настолько безумен, Алекс, — вмешался Спот. — Я не верю.

— Что бы там ни было, но это уже слишком, — вздохнул Джейсон. — Я как раз думал об этом во время богослужения.

— Жаль, что не за несколько рейсов до этого, — сказал Алекс.

— Послушайте, — возмутился Джим, — мы все хорошо знаем Петрония. Он милый и порядочный человек… пусть у него не все дома, но он безобидный и никогда никому не причинит зла.

— Мне показалось, что после богослужения он чего-то искал, — тихо сказал Давид. — И больше я его не видел.

— А кто-нибудь видел? — спросил Джейсон.

Музыканты отрицательно покачали головами.

— Странно, — проговорил Джейсон. — Ну да ладно. Публика ждет.

Они настроили инструменты.

— Единственное, чего я не понимаю, — сказал Спот, сидя за фортепиано, — на кой черт он взял с собой контрабас?

А глубоко, в нижней части судна, в милосердной темноте жалобно рыдал контрабас Петрония Витта.

В нем жило привидение.

Официанты беззвучно скользили от столика к столику, они двигались неторопливо, словно устали от жизни. Звенело серебро, пели хрустальные бокалы. За стойкой стоял сам метрдотель синьор Гатти и наблюдал за всеми таким взглядом, которому позавидовал бы сам Яхве в седьмой день.

Все должно было соответствовать судну. Ужин был художественным произведением. И в качку, и в штиль все должно быть безупречно. Если гость собирался встать, не меньше двух официантов должны броситься и помочь ему.

Наиболее именитых гостей синьор Гатти обслуживал лично вместе со старшим официантом. Есть гости, которым неположено ждать. Никогда. Не то что ждать, даже просто звать официанта. Синьор Гатти считал, что даже один взгляд в сторону официанта способен утомить важных гостей. Поэтому вокруг миллионеров и особенно миллиардеров вился целый рой «джиннов», которых Гатти научил угадывать желания гостей и выполнять их прежде, чем они будут высказаны вслух. Синьор Гатти считал, что хороший официант должен быть телепатом. Сам он был теософ. Поэтому обслуживание известного редактора и спирита Стеда синьор Гатти взял на себя и всеми силами пытался установить телепатический контакт с газетчиком. Но, несмотря на энергичные мысленные призывы синьора Гатти, редактор флегматично, как бульдог, смотрел только на трюфель. Один раз синьору Гатти показалось, что он уловил телепатическую просьбу редактора принести бутылку шампанского, но она была встречена недоуменным взглядом, и ее пришлось унести обратно.

После этого случая синьор Гатти вернулся к обычному способу приема заказов. Однако он все еще мечтал о ресторане, где официанты были бы телепатами и медиумами, а обсуждение карты вин происходило бы с помощью астральных тел.

Какой бы это был ресторан! Там могли бы ужинать все великие спириты и теософы. Сэр Артур Конан Дойль. Мадам Бизант. Доктор Штейнер. И другие. Это была замечательная мысль. Озарение свыше… Если в течение рейса ему представится возможность, он непременно должен поделиться своей мечтой с редактором Стедом, которому только что подал ликер. А может, лучше написать в Лондонское теософское общество? Официантов он наберет из людей, обладающих Даром. Какая перспектива! У сверхъестественного большое будущее… Заметив, что Асторы собираются уходить, метрдотель бросился к ним через весь зал так поспешно, что его манишку прижало к груди.

— Всего хорошего, мистер Астор. Мое почтение, миссис Астор. Желаю вам приятного вечера.

Миллиардер — он недавно женился — нежно улыбался своей молодой жене и оставил на столе щедрые чаевые.

Синьор Гатти поплыл обратно, напевая про себя одну из песен своей родины о cuore, dolore и amore. Забавно, что сердце и боль рифмуются во многих языках, кроме английского… Для этого в Англии слишком холодно. А вот думать и делать деньги англичане умеют, не то что в Италии, где умеют только кричать «ура». Синьор Гатти снова размечтался о спиритическом ресторане.

Его размышления были прерваны странным шумом у входа.

В зал проник маленький седой человечек с козлиной бородкой; он оттолкнул двух официантов, пытавшихся задержать его, и ринулся вперед, таща какой-то огромный темный предмет и выкрикивая что-то непонятное. Гости обратили на него внимание, вилки замерли в воздухе, официанты остановились, держа подносы на вытянутой руке. Маленький человечек быстро пробрался к стойке и поклонился изумленному синьору Гатти.

— К вашим услугам! К вашим услугам! Вы итальянец? — спросил он по-итальянски.

— Простите, — ответил метрдотель по-английски. — Кто вы и что вам здесь надо?

— Я музыкант! — воскликнул Петроний, и синьор Гатти узнал в нем музыканта из судового оркестра. — Понимаете?! Mu-si-cante! Но на самом деле… на самом деле я нечто совсем другое. И скоро я стану бессмертным! Я наблюдал за вами, господин метрдотель, я угадал в вас человека с духовными интересами! И вот час настал!

— Час?

— Да! Пришла пора сказать об этом. Я прошу разрешения сообщить господам то, что я услыхал в моем контрабасе!

— Услыхали в своем…

Петроний уже опустил инструмент на пол и, не прося больше разрешения, заиграл, воинственно размахивая смычком и извлекая из контрабаса раскатистые и пронзительные звуки.

— Слушайте! — кричал Петроний. — Слушайте, что он вам говорит! Уважаемые дамы и господа! Слушайте!

Гости начали торопливо покидать ресторан. Метрдотель в отчаянии раскинул руки и застыл. Надо же, чтобы этот человек оказался итальянцем. Какой конфуз!

— Час настал! — кричал Петроний как безумный, терзая смычком струны. — Настал! Наконец-то! Sentite! — кричал он, радостно поглядывая на метрдотеля.

Синьор Гатти вытер покрывшийся испариной лоб. Скандал. Скандал. Вот и супруги Штраус уходят; эти скромные пожилые люди первый раз позволили себе посетить ресторан a la carte…

Метрдотель сумел взять себя в руки и вспомнил о чувстве собственного достоинства. Он мысленно сосчитал до трех. Потом призвал своих покорных «джиннов»:

— Что вы смотрите! Немедленно остановите его!

Петрония уложили в каюте музыкантов. Его трясло, и он все время что-то выкрикивал. Джейсон старался успокоить его, вернуть к действительности, но безуспешно.

— Это правда! — кричал Петроний. — Истинная правда! Клянусь памятью моего прадеда! Я слышал это в моем контрабасе! Наконец-то я могу это открыть!

Алекс глянул на Джейсона, но ничего не сказал. Макэлрой уже сделал Джейсону выговор.

— Я намерен обо всем сообщить импресарио, Кауард, — сказал он. — Это скандал, и вину за него я возлагаю на вас.

Джейсон вздохнул и равнодушно посмотрел на дрожащего Петрония.

— Ничего не понимаю, что он там бормочет. Джим, дай ему виски. Может, он успокоится.

Джим достал фляжку. Петроний жадно припал к ней.

— Черт побери! Он высосал все до последней капли! — возмутился Джим.

— Я возмещу тебе убыток, — пообещал Джейсон.

Понемногу Петроний затих. Лишь порой он еще выкрикивал какие-то непонятные слова.

— Белая горячка? — предположил Алекс.

— Он же почти не пьет, — возразил Джим. — Да и не похоже это на белую горячку.

— Он просто сошел с ума, — сказал Джейсон. — Все, с меня хватит. Он уволен, и кто знает, не уволят ли вместе с ним и всех нас.

— Не принимай это близко к сердцу, — утешил его Алекс. — Я завтра поговорю с Макэлроем.

— А где остальные? — спросил Джейсон.

— В обеденном зале второго класса, — ответил Джим. — Играют там на богослужении. Один священник из пассажиров остался недоволен службой капитана Смита и пригласил всех желающих на двухчасовое пение псалмов. А нас попросил аккомпанировать.

— Ладно. — Джейсон устало вздохнул. — Вы двое идите туда и помогите нашим. А я останусь с Петронием.