Давид даже поперхнулся от смеха, и Джиму пришлось похлопать его по спине.

— А капитан… ты сказал, его фамилия Смит?.. Я имею в виду нашего капитана, он что за человек? — отдышавшись спросил Давид.

— О нем я почти ничего не знаю, — признался Джим. — Он молчун. Не любит быть на виду. Насколько мне известно, никаких историй про него не рассказывают. Но вчера у него выдался непростой денек.

— Что значит непростой?

— Трудный. Ведь мы чуть не столкнулись с «Нью-Йорком». Теперь суда такие большие. Им трудно маневрировать. Самое большое судно, «Олимпик», столкнулось в прошлом году с другим судном. В трудных ситуациях эти огромные суда ведут себя непредсказуемо. Они приводят в движение огромные массы воды. После вчерашнего происшествия мы все могли снова оказаться на берегу. И тогда на капитане Смите поставили бы точку.

— Точку?

— Ну да. Ведь это его последний рейс. Ты разве не знал? Он совершает, так сказать, круг почета. Если бы мы вчера не избежали столкновения, капитан лишился бы лаврового венка… Ладно, хватит болтать. Пора надевать форму. Мы начнем играть, как только пароход снимется с якоря. — Джим сделал братский глоток кофе из чашки Давида, и чашка опустела.

На палубе торговцы сувенирами готовились покинуть судно. Грузовые люки были задраены, и лебедки на палубе закреплены.

В 13.20 «Титаник» поднял якорь. Пар заполнил цилиндры. Судно задрожало. Обогнув мыс Роча, «Титаник» отпустил лоцмана у плавучего маяка.

Потом лег на правый борт, описав большую дугу.

Тело огромного судна качнулось. Люди на борту замерли, переглянулись. Вот оно снова качнулось, потом еще раз. «Титаник» встретился с первыми вялыми океанскими волнами.

Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три — нет, что-то не ладится; «Розы Пикардии», изящные вальсы, возбуждающие аппетит, раз-два-три, раз-два-три; божественные ароматы смешиваются с музыкой, не высовывайте язык, молодой человек, раз-два-три, раз-два-три; голодные пассажиры покидают салон, вскоре они рассядутся, чтобы насладиться паштетами и другими кулинарными изысками; осталось лишь несколько человек, раз-два-три, эти по-прежнему сидят в креслах и разглагольствуют о жизни. Раз-два-три… Рука Петрония движется плавно, спина старого контрабасиста немного согнута, он держит такт. Хорошо держит. Нервные пальцы Спота берут негромкие аккорды, доминанта, тоника, субдоминанта.

Раз-два-три. Поют скрипки, вот это получается славно, смычки летают, вот и рефрен, не вступай раньше времени, раз-два-три. «Давид, — чуть слышно шипит Алекс молодому еврею из Вены, — Давид, черт бы тебя побрал, это же соль мажор!» Давид краснеет как рак и передвигает палец, такое изменение тональности трудно не заметить, но слушателям не до этого, они сидят в своих креслах и рассуждают о жизни, не соблазняясь пьянящими ароматами пищи, они сидят в своих креслах, и раз-два-три, раз-два-три. Скоро ли они встанут и равнодушно заскользят по мягкому ковру к стеклянным дверям? Или будут беседовать здесь до Судного дня? Сколько нам еще играть эти вальсы? Дрожат стройные грифы скрипок, струны вот-вот лопнут. Джейсон осмеливается вопросительно кивнуть поверх скрипки распорядителю рейса, тот, весь в красных пятнах, кивает в ответ. Доминанта, доминанта, субдоминанта, дубдоминанта, суббедубб два-три, суббедубб два-три, два-три — и… конец.

— Я думаю, неплохо, — говорит Джейсон.

— Все было прекрасно. — Джим улыбается Давиду.

— С моим контрабасом что-то случилось, — бубнит Петроний. Салон уже пуст.

— Ты должен помнить, что играешь в ансамбле… — ворчит Алекс.

— Хорошо сыграли, ребята, — говорит Спот.

— С моим контрабасом что-то случилось.

— Теперь можно поесть? — спрашивает Жорж.

— Соберись, Давид. Ты должен быть внимательнее, — говорит Алекс. — Вы слышали, как он…

— Я думаю, было неплохо, — снова говорит Джейсон.

— Что стряслось с моим контрабасом?

— Ну ладно, я пошел есть.

— Можно оставить здесь инструменты?

— Лично у меня нет выбора, — улыбается Спот.

— В четыре часа, — говорит Джейсон, — Ровно в четыре.

— Мне бы хотелось узнать, господа, не кажется ли и вам, что с моим контрабасом что-то не так?

— Мне кажется, что со мной самим что-то не так. И зачем я здесь нахожусь? — говорит Алекс.

— Приятного аппетита вам всем.

— И вам также… и вам также…

— Может, это предвещает несчастье? Может, этот странный резкий звук объясняется тем, что струны были сделаны из кишок неблагополучного быка? И он хочет о чем-то предупредить нас? Может, это утробное урчание предвещает опасность? Или, наоборот, удачу? Трудно сказать, господа, трудно сказать. Хе-хе-хе…

— Джейсон, я брошу его за борт.

Петроний отходит и с улыбкой погружается в свой мир.

— Я брошу его за борт, — повторяет Алекс.

— Пожалуйста, — говорит Джейсон. — Но я ничего не желаю об этом знать.

— Прости, — виновато обращается Давид к Алексу. — Прости, я допустил ошибку.

Алекс отвечает ему враждебным взглядом. Потом переводит взгляд на Джейсона.

— Как можно было брать этого человека? — спрашивает он.

— Оставь… — отмахивается Джейсон.

Давид густо краснеет, но молчит. Потом уходит.

Джейсон задумывается. Он внимательно следит за Адексом, тот невидящими глазами смотрит куда-то вдаль. Под глазами у него круги, точно он не выспался. Джейсону жаль Давида, но Алекс сегодня явно не в себе.

Лучше делать вид, будто я ничего не замечаю, думает Джейсон.

— Пойдемте есть, — зовет он.

Алекс не отвечает, по-прежнему глядя вдаль. Потом тихо произносит:

— Мне надо поговорить с тобой.

— Может, поговорим за едой? — осторожно предлагает Джейсон.

— Нет…

Разговор происходит на шлюпочной палубе, на корме, возле зимнего сада. Пассажиров тут сейчас нет, все обедают.

Алекс долго стоял у поручней и глядел вдаль. Ему было трудно начать. Потом он заговорил, не поворачиваясь к Джейсону.

Он говорил медленно, то и дело замолкая. Джейсон слушал, не в силах вставить ни слова.

Наконец Алекс умолк, молчал и Джейсон.

— Если все так плохо, может, тебе лучше списаться на берег? — спросил он через некоторое время.

— Придет срок, спишусь, — сказал Алекс. — Этот рейс я выдержу, а может, и еще один. Но тебе надо подыскивать кого-нибудь на мое место.

Джейсон был в смятении. Искать нового компаньона, плавать с кем-то другим… Нет, это невозможно. Он посмотрел на Алекса, тот стоял, как накануне, тяжело опершись на поручни, взгляд его был устремлен вдаль.

— Это будет нелегко, — неловко заметил Джейсон.

— Ничего, найдешь, — вдруг со злостью сказал Алекс.

— Нет-нет… я не то имел в виду… совсем не то. — Джейсон помолчал. — У тебя есть сбережения?

— Негусто.

Джейсон хотел сказать, чтобы Алекс не думал о деньгах, но говорить об этом было трудно. Как и обо всем остальном.

— Как ты себя чувствуешь?

— По-разному, то хуже, то лучше.

— Скажи мне, если тебе будет трудно играть.

— Скажу. Но пока все было в порядке. Я не собирался говорить тебе об этом, во всяком случае пока. Но вчера меня вывел из себя… да и сегодня тоже… этот мальчишка… этот немец.

— Он австриец.

— И я решил, что надо тебе сказать. Подготовить тебя.

— Мы слишком долго плавали вместе, чтобы ты молчал. Хорошо хоть теперь я все знаю.

— Я так и хотел.

Джейсон думал: мне этого не понять. Я его слышу, но смысл его слов постичь не могу. Ведь вот он, стоит здесь, рядом. А сам-то он понимает? Джейсон взглянул на Алекса: он мой друг. Единственный настоящий друг.

— Надеюсь, ты не принял это слишком близко к сердцу?

— Что значит — слишком близко? — Джейсон был задет.

— Не расстраивайся. Это не должно отразиться на работе.