Когда же я сказал, что пытаюсь разыскать человека, который жил в приходе сорок лет назад, он с сомнением покачал головой.

— Орден, которому тогда принадлежал этот приход, был совершенно безнадежен в отношении документации. Если они и заносили прихожан в какие-то картотеки, то, должно быть, забрали их, когда отсюда уходили. Все, что осталось из архива, — это записи о крещениях, первом причастии, конфирмации и венчаниях.

Я спросил, можно ли посмотреть записи венчаний, и он повел меня в заднюю часть церкви, в маленькую комнатку за алтарем, где пахло ладаном и полиролем, и достал из буфета большой, альбомного формата фолиант в кожаном переплете. Я начал с года, когда в последний раз видел Морин, и двинулся дальше. И очень скоро наткнулся на ее имя. 16 мая 1959 года Морин Тереза Каванаг, проживающая в доме 94 по Треглоуэн-роуд, венчалась с Бедой Игнатием Харрингтоном, проживающим в доме 103 по Хэтчфорд-райз.

— Черт побери! — машинально воскликнул я и извинился за неподобающее выражение. Отец Доминик, похоже, не обратил внимания. Я спросил, осталась ли до сих пор семья Харрингтонов в приходе.

— Это имя мне ничего не говорит, — ответил священник — Надо проверить по базе данных.

Мы вернулись в дом, он поискал эту фамилию в компьютере, но не нашел. Каванагов тоже в приходе не оказалось.

— Может, Энни Махони что-нибудь знает, — предположил он. — В то время она работала здесь экономкой. Я обхожусь сам — экономка мне не по средствам. Она живет через дом. Вам придется покричать, она совершенно глухая.

Я поблагодарил и спросил, могу ли я сделать взнос на программное обеспечение для прихода, священник принял его с благодарностью.

Энни Махони оказалась согбенной, морщинистой старой леди в ярко-зеленом спортивном костюме и кроссовках «Рибок» на липучках. Она объяснила, что из- за артрита пальцев рук больше не справляется с пуговицами и шнурками. Жила она одна и явно обрадовалась собеседнику. Сначала она подумала, что я из городского совета, пришел убедиться в ее праве на помощь на дому, но когда это недоразумение разъяснилось, она направила все усилия на то, чтобы разобраться в моих вопросах по поводу семьи Каванаг. Эта беседа разбередила мне душу. Семью эту она помнила.

— Такой крупный мужчина, мистер Каванаг, такого как увидишь, уж больше не забудешь, а жена у него была очень милая женщина, и у них было пятеро красивых детишек, особенно старшая, запамятовала ее имя.

— Морин, — подсказал я.

— Верно, Морин, — сказала Энни.

Она помнила свадьбу Морин, которая по меркам прихода была шикарной — жених и шафер во фраках, гостей на прием перевозили на двух «роллс-ройсах» челночными рейсами.

— Думаю, за машины заплатил доктор Харрингтон, это был человек, который всегда все делал как надо, — пустилась в воспоминания Энни. — Он умер лет десять назад, упокой Господи его душу. Сказали, сердце.

Но о супружеской жизни Беды и Морин — где они обретались и чем Беда зарабатывал на жизнь, — она ничего не знала.

— Морин, кажется, стала учительницей, — предположила она. Я сказал, что она как будто хотела стать медсестрой.

— А, да, медсестрой, совершенно верно, — подхватила Энни. — Из нее получилась бы очаровательная медсестра. Такая добрая девушка. Я помню, как однажды на Рождество она играла Божью Матерь в рождественской пьесе в нашем приходе, она выглядела так красиво с распущенными по плечам волосами.

Я не удержался и спросил Энни, помнит ли она Ирода из того же спектакля, она не помнила.

Сходил я и к бывшему дому Харрингтонов, это был большой особняк, стоявший в глубине главной улицы и имевший, насколько я помнил, довольно внушительный въезд — два столба, увенчанные каменными шарами размером с футбольный мяч. Теперь он принадлежал стоматологической клинике. Столбы при въезде убрали, сад перед домом заасфальтировали, превратив в автостоянку для врачей и их пациентов. Я вошел туда и спросил у секретаря, не знает ли она о бывших владельцах, но она не смогла или не захотела мне помочь. К тому времени я уже устал, проголодался и порядочно скис, поэтому первым же поездом вернулся на Чаринг-Кросс.

Значит, Беда Харрингтон — мой Шлегель. Ну-ну. Я всегда знал, что он положил глаз на Морин, но немного удивился, что она решила выйти за него. Можно ли любитьБеду Харрингтона? (Если ты не Беда Харрингтон, конечно.) Не могу и утешить себя предположением, что это было сделано мне в отместку. Судя по дате свадьбы, ему понадобилось несколько лет, чтобы уговорить ее или набраться мужества и поставить вопрос ребром. Значит, было же в нем что-то, что ей нравилось. Не могу отрицать, что я испытываю нелепую, бессмысленную ревность. И еще большую решимость разыскать Морин. Но куда мне теперь направиться?

7-06 вечера.Разработав несколько оригинальных планов (напр., узнать, кто из местных агентов по недвижимости продал дом 103 по Хэтчфорд-райз стоматологам, и, возможно, получить там адрес миссис Харрингтон-старшей), я надумал испробовать для начала более простой способ: если Беда и Морин до сих пор живут в Лондоне, они, вероятно, должны значиться в телефонной книге, а Харрингтон не такая уж распространенная фамилия. И точно, там было всего два Б.И. Харрингтона. После имени одного из них, с адресом в Юго-Западном районе, 19, стояло КОБ — кавалер ордена Британской империи IV степени, вот чем Беда, насколько я его знаю, не преминул бы похвалиться при каждом удобном случае, поэтому я начал с этого номера. И сразу же узнал его голос. Наша беседа протекала примерно так:

БЕДА. Харрингтон.

Я. Это Беда Харрингтон, который в свое время жил в Хэтчфорде?

БЕДА (осторожно). Да, когда-то я там жил.

Я. Вы женаты на Морин Каванаг?

БЕДА. Да. Кто это?

Я. Ирод.

БЕДА. Прошу прощения?

Я. Лоренс Пассмор.

БЕДА Простите, я не… Парсонс, вы сказали?

Я. Пассмор. Ты помнишь. Молодежный клуб. Рождественская пьеса. Я был Иродом. Пауза.

БЕДА. Боже мой.

Я. Ну, так как твои дела?

БЕДА. Все в порядке.

Я. Как Морин?

БЕДА Думаю, что у нее тоже все хорошо.

Я. Можно с ней поговорить?

БЕДА Ее нет.

Я. А когда она будет?

БЕДА. Я точно не знаю. Она за границей.

Я. О… где?

БЕДА. Сейчас уже, думаю, в Испании.

Я. Ясно… Я могу с ней как-то связаться?

БЕДА. Не думаю.

Я. Она отдыхает?

БЕДА Не совсем. А что тебе нужно?

Я. Мне бы хотелось с ней повидаться (ломая голову в поисках предлога)… я пишу о тех днях.

БЕДА. Ты писатель?

Я. Да.

БЕДА Что пишешь?

Я. В основном для телевидения. Может, ты видел мою программу, называется «Соседи»?

БЕДА. Боюсь, никогда о ней не слышал.

Я. О.

БЕДА. Я мало смотрю телевизор. Послушай, я как раз готовлю ужин…

Я. Прошу прощения, я…

БЕДА. Если ты оставишь свой номер, я скажу Морин, когда она вернется.

Я продиктовал ему свой адрес и телефон. Прежде чем повесить трубку, я спросил, за что он получил свой КОБ. Он ответил:

— Полагаю, за свою работу над национальным учебным планом.

Похоже, он весьма высокопоставленный государственный служащий в министерстве образования.

Этот разговор очень меня взбудоражил, взволновал и в то же время оставил неудовлетворенным. Поразительно, сколь многого я достиг, разыскивая Морин, всего за один день, и все равно она осталась мучительно недосягаемой. Жалею, что не выжал из Беды больше подробностей о том, где она и что делает. Мне не хочется просто сидеть и ждать от нее телефонного звонка, не зная, сколько это может продлиться — дни? недели? месяцы? — и передаст ли вообще Беда ей мою просьбу, когда она вернется из своих заграниц. «Сейчас уже в Испании… не совсем в отпуске» — какого черта это должно означать? Может, какой-нибудь познавательный тур или круиз?

9 35 вечера.Я снова позвонил Беде, извинился за беспокойство и попросил о встрече. Когда он спросил меня зачем, я придумал, что пишу о чем-то, что происходит в Хэтчфорде в начале пятидесятых. Он был менее резок и подозрителен, чем до этого, — и вообще он говорил немного невнятно, как если бы слишком много выпил за ужином. Я сказал, что живу совсем рядом с Уайтхоллом и спросил, могу ли пригласить его на обед на этой неделе. Он ответил, что в конце прошлого года вышел на пенсию, но, если хочу, я могу приехать к нему домой. Юго-Запад, 19 — это, оказывается, Уимблдон. Я с энтузиазмом предложил встретиться завтра, и, к моей большой радости, он согласился. Прежде чем он повесил трубку, я ухитрился вставить вопрос о Морин: