Интересно, что на это скажет Александра, когда я приду к ней в следующий раз, не уверен, что ей это понравится. Похоже, я забросил терапию когнитивного поведения, отдав предпочтение старомодной аналитической и найдя источник своих проблем в давно подавленном воспоминании. В любом случае, если я поговорю с Морин, узнаю, как она теперь к этому относится, мне станет легче. То, что ее собственное горе еще совсем свежо, прибавляет мне решимости найти ее и примириться с ней.

В моем почтовом завале обнаружился черновик сценария, предложенного Самантой, где она развивает свой сюжет для последней серии нынешнего блока: «Соседи», «Земля любви, земля надежды» и «Призраки» в одном флаконе. Не так уж плохо, но я сразу заметил, что нужны поправки. У нее призрак Присциллы является Эдварду после похорон. А должно быть так: Присцилла является Эдварду сразу же после роковой катастрофы, когда никому еще ничего не известно. Сначала он не понимает, что она призрак, потому что Присцилла пытается сообщить ему об этом в мягкой форме. Потом она проходит сквозь стену — брандмаур-в дом Дэвисов и обратно, и он осознает, что она умерла. Это печально, но не трагично, потому что Присцилла все равно в каком-то смысле здесь. В этой сцене даже есть нечто комическое. Лед очень тонкий, но думаю, получится. Во всяком случае, я быстренько все переписал и отправил Саманте с пожеланием показать это Олли.

Потом я позвонил Джейку и десять минут безропотно слушал его горькие упреки в том, что не перезвонил ему раньше, прежде чем смог сообщить о своей работе над черновым сценарием Саманты.

— Слишком поздно, Пузан, — категорично заявил он. — Четырнадцатый пункт вступил в действие несколько недель назад.

— Значит, они наняли другого автора? — спросил я, собравшись с духом, чтобы услышать положительный ответ.

— Должны были, — сказал Джейк. — Им нужен согласованный сценарий последней серии самое позднее к концу этого месяца.

Я услышал поскрипывание его офисного кресла, пока он покачивался на нем в раздумьях.

— Если они действительно ухватятся за эту идею с призраком, можно успеть, — изрек он. — Где ты будешь в ближайшие две недели?

Тут мне пришлось выложить ему, что я на неопределенное время уезжаю за границу и не могу сообщить ему ни факса, ни телефона, по которым со мной можно будет связаться. Пришлось отвести трубку от уха, как в старых комедиях, пока он ругался.

— Какого черта ты уезжаешь отдыхать именно сейчас? — услышал я его вопль.

— Это не отдых, — ответил я, — это паломничество.

И быстренько повесил трубку, пока он еще молчал, лишившись дара речи.

Удивительно, до чего поиск Морин меня преобразил. Похоже, я больше не испытываю трудностей с принятием решений. Я больше не чувствую себя «самым несчастным человеком». Возможно, я никогда им и не был… на днях я снова пробежал то эссе и подумал, что не совсем понимал его раньше. Но я точно присутствую для себя, когда вспоминаю Морин или надеюсь найти ее… как никогда.

Я допечатал это предложение, когда заметил на улице ритмичное мигание света, отражавшееся в моих окнах, — было темно, около десяти часов, но шторы я не задернул. Прищурившись, я посмотрел вниз и увидел крышу полицейского автомобиля, который остановился у нашего дома, и его вращающуюся «мигалку». Я включил монитор в прихожей и увидел на крыльце Грэхэма, скатывавшего свой спальник под наблюдением двух полицейских. Я спустился вниз. Старший из двух стражей порядка объяснил, что они забирают Грэхэма.

— Вы тот джентльмен, который жаловался?

Я ответил, что нет. Грэхэм глянул на меня и спросил:

— Можно к вам подняться?

— Хорошо, — сказал я. — Ненадолго.

Полицейские посмотрели на меня в изумлении.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, сэр, — неодобрительно заметил старший. — В свой дом я бы этого оборванца не пустил, вот что я скажу.

— Я не оборванец, — возмутился Грэхэм.

Полицейский в ярости выкатил на него глаза.

— Молчи, оборванец, — прошипел он. — И не попадайся мне больше на этом крыльце. Понял?

И холодно посмотрел на меня.

— Я мог бы задержать вас за то, что вы мешаете полицейскому исполнять свои обязанности, — заявил он, — но на первый раз посмотрю на это сквозь пальцы.

Я привел Грэхэма к себе и напоил чаем.

— Вам придется поискать другое место, Грэхэм, — сказал я. — Я больше не смогу вас защищать. Уезжаю за границу, возможно на несколько недель.

Он с хитрецой посмотрел на меня из-под своей челки.

— Позвольте мне здесь остаться, — попросил он. — Я присмотрю за квартирой, пока вас не будет. Как сторож.

Я рассмеялся в ответ на его нахальство.

— Ей не нужен сторож.

— Вы ошибаетесь, — возразил он. — Здесь столько всякого сброда. Вас могут ограбить, пока вы в отъезде.

— До сих пор меня не грабили, хотя квартира большую часть времени стояла пустая.

— Я же не имею в виду житьздесь, — пояснил Грэхэм, — только спать. На полу… не на вашей кровати. Я бы содержал тут все в чистоте и порядке. — Он огляделся. — Намного лучше, чем сейчас.

— Не сомневаюсь, Грэхэм, — ответил я. — Спасибо, но нет.

Вздохнув, он покачал головой.

— Надеюсь, вы об этом не пожалеете, — сказал он.

— Что ж, — ответил я, — на крайний случай я застрахован.

Я проводил его на улицу. Моросил мелкий дождь. Мне стало немного неловко, когда он, подняв воротник, взвалил на плечо скатанный спальный мешок, — но что я мог сделать? Было бы безумием отдать ему ключ от квартиры. Вернувшись, я мог обнаружить, что он превратил ее в ночлежку для бродячих философов, как он сам. Я сунул ему в руку несколько банкнот и велел найти место на ночь.

— Спасибо, — бросил он и скрылся в темной влажной ночи.

Никогда не встречал человека, который принимал бы помощь с таким безразличием. У меня такое чувство, что больше я его никогда не увижу.

Четверг, 17 июня.Уехать сразу не получилось. Позвонил Шортхауз и сказал, что ему будет удобнее, если я подожду несколько дней, пока он не согласует детали договора с другой стороной. Поэтому я в "нетерпении болтался эту неделю в городе, стараясь убить время чтением всего, что смог найти в книжных магазинах Чаринг-Кросс-роуд о паломничестве в Сантьяго. Сегодня утром съездил в Раммидж подписать бумаги и вернулся ближайшим поездом. Вечером, когда я укладывал вещи, неожиданно позвонила Салли. Впервые за многие недели.

— Я только хотела сказать, — произнесла она старательно ровным тоном, — что, по-моему, ты очень щедр.

— Пустяки, — ответил я.

— Мне жаль, что все так неприятно вышло, — сказала она. — Боюсь, я тоже виновата.

— Да, конечно, такие вещи всегда болезненны, — поддержал я, — развод выявляет в людях далеко не лучшие качества.

— Ну, я просто хотела поблагодарить, — сказала Салли и повесила трубку.

Разговаривая с ней, я чувствовал себя неуютно. Как бы снова не начать жалеть о принятом решении. С меня станется. Хочется поскорее вырваться отсюда, оказаться далеко от всего этого, в пути. Я уезжаю завтра утром. Сантьяго, я иду.

21 сентября.Я пришел к выводу, что главное различие между написанием книги и написанием сценария заключается не в том, что последний состоит в основном из диалогов, — весь вопрос во времени. Сценарий весь пишется в настоящем времени. Не в литературном, а в онтологическом смысле. (Каково, а? Вот результат чтения книг Кьеркегора.) Что я хочу сказать — в спектакле или в фильме все происходит сейчас.Поэтому ремарки автора всегда пишутся в настоящем времени. Даже когда один персонаж говорит другому о чем-то, что случилось в прошлом, по отношению к публике это сообщениепроисходит в настоящем. Тогда как при написании книги все принадлежит прошлому; даже если вы пишете «Я пишу, я пишу» снова и снова, акт написания закончен и, так сказать, забыт к тому моменту, как это будут читать.