Операцию мне сделали в Раммиджской городской клинической больнице. Как частный пациент, я, естественно, должен был лечь в «Эбби», больницу БУПА

[3], рядом с крикетным полем, но в тот момент у них оказалось чересчур много больных - закрыли одну из операционных или что-то в этом роде, - и Низар сказал, что будет быстрее, если я лягу в обычную городскую больницу, где он один день в неделю работает на государственную службу здравоохранения. Низар пообещал, что у меня будет отдельная палата, а так как операция не требует пребывания в стационаре более суток, я согласился. Хотелось покончить с этим как можно скорее.

Только я приехал на такси в городскую — это было зимним утром, в девять часов, — как сразу пожалел, что не дождался места в «Эбби». Городская — это огромная, мрачная викторианская глыба, почерневшие кирпичи снаружи и противный зеленый и кремовый цвет внутри. Главный приемный покой уже был битком набит людьми, которые тесными рядами сидели на литых пластиковых стульях, и над всем этим витал дух оставленной надежды, который у меня всегда ассоциируется с государственными больницами. У одного мужчины на голове сквозь бинты сочилась кровь. Во всю мочь вопил младенец.

Низар вручил мне клочок миллиметровки, где было нацарапано его имя, дата и время моего приема — до смешного неподходящий документ для поступления в больницу, подумал я, но дежурная, похоже, восприняла его всерьез и направила меня на четвертый этаж, в отделение. Я воспользовался лифтом и получил выговор от суровой медсестры, которая вошла на втором этаже и тут же заявила, что этот лифт только для персонала.

— Вы куда? — требовательно спросила она.

— В отделение 3-J, — ответил я. — Небольшая операция. У доктора Низара.

Она едва заметно фыркнула:

— Вы что, частным образом?

Мне показалось, что ей не нравится, когда частные пациенты лечатся в государственных больницах.

— Я всего на одну ночь, — сказал я, пытаясь ее смягчить.

Она ответила коротким, лающим смешком, что меня насторожило. Оказалось, что она как раз работает в отделении 3-J. Я до сих пор сомневаюсь, не нарочно ли она подвергламеня тем мучительным испытаниям, которые обрушились на меня в следующие полтора часа.

Перед отделением вдоль стены выстроился ряд черных пластмассовых стульев, там я просидел минут двадцать, прежде чем вышла тоненькая, какая-то перекошенная молодая азиатка в белом халате и записала мои данные. Она поинтересовалась, нет ли у меня аллергии на какие-нибудь лекарства, и прицепила мне на запястье бирку с моим именем. Затем проводила в маленькую двухместную палату, где на кровати лицом к стене лежал мужчина в полосатой пижаме. Я хотел было возмутиться, ведь мне обещали отдельную палату, но тут он повернулся к нам, и я увидел, что он черный, вероятно с Карибских островов. Не желая показаться расистом, я проглотил свою жалобу. Врач приказала мне раздеться и облачиться в больничную рубаху — свернутая, она лежала на свободной кровати. Велела вынуть вставные челюсти, стеклянные глаза, протезы и тому подобные мелкие детали, после чего удалилась. Рубаха застегивалась на спине, я в нее переоблачился под завистливыми взглядами карибца. Тот сказал, что лег сюда три дня назад на операцию по поводу грыжи и с тех пор к нему никто не подходил. По-видимому, он попал в черную дыру системы.

Я присел на кровать и почувствовал, как по ногам тянет сквозняком. Уроженец Карибских островов снова отвернулся к стене и, похоже, задремал, время от времени постанывая и тихонько всхлипывая. Молодая азиатка-врач снова зашла в палату и сверила фамилию на моей бирке со своими записями, словно видела меня впервые. Опять спросила насчет аллергии. Моя вера в эту больницу стремительно падала.

— Тот человек говорит, что он здесь уже три дня, а им никто не занимается, — сказал я.

— Что ж, по крайней мере он выспался, — ответила врач, — чего не могу сказать про себя последние тридцать шесть часов. — И вновь покинула палату.

Время тянулось очень медленно. Сквозь запыленное окно светило низкое зимнее солнце. Я наблюдал, как тень от рамы ползет по полу, покрытому линолеум- ной плиткой. Затем пришли сестра и санитар, который толкал перед собой каталку — везти меня в операционную. Санитар был из местных, молодой, похожий на игрока в покер, с мертвенно-бледным, бесстрастным лицом, а сестричка — цветущая молодая ирландка, тесноватая накрахмаленная форма придавала ей слегка вульгарный вид. Санитар бросил мне принятое здесь приветствие: «Порядок?» — и велел запрыгивать на каталку. Я сказал, что могу дойти до операционной сам, пусть и в одной рубашке, что нога вообще-то не болит. У меня и правда уже больше недели не было болей, что очень характерно для подобных заболеваний: стоит начать лечиться, как симптомы исчезают.

— Нет, вас должны привезти, — возразил он. — Правила.

Аккуратно придерживая сзади полы рубашки, словно эдвардианская дама, поправляющая турнюр, я взобрался на каталку и лег. Сестра спросила, не волнуюсь ли я.

— А должен? — поинтересовался я.

Она захихикала, но ничего не ответила. Санитар сверил мое имя на бирке.

— Пассмор, да. Ампутация правой ноги, верно?

— Нет! — испуганно закричал я, вскочив. — Всего лишь мелкая операция на колене.

— Да он просто шутит, — успокоила сестра. — Прекрати, Том.

— Может, и шучу, — с непроницаемым лицом отозвался Том.

Они накрыли меня одеялом и подоткнули его, прижав мои руки к бокам.

— Так вас не ударит распашными дверями, — объяснил Том.

Карибец проснулся и, приподнявшись на локте, проводил меня взглядом.

— Прощайте, — сказал я. Больше я его никогда не видел.

Лежа навзничь на каталке, без подушки, чувствуешь себя удивительно беспомощным. Не знаешь, где ты, куда тебя везут. Видишь только потолки, а потолки в городской больнице — зрелище не из приятных: потрескавшаяся штукатурка, хлопья отслоившейся водоэмульсионной краски, паутина по углам и дохлые мухи в плафонах. Мы ехали и ехали по бесконечным коридорам.

— Сегодня у нас русские горки, — заметил позади меня Том. — Лифт в операционную сломался. Придется спустить вас в подвал на грузовом лифте, потом проехать в другое крыло, а оттуда на другом таком же лифте подняться наверх и опять в это крыло.

Тускло освещенный грузовой лифт, похожий на пещеру, был рассчитан на промышленные грузы, в нем слегка попахивало вареной капустой и прачечной. Когда каталку перевозили через порожек, колеса за что-то зацепились, и я вдруг обнаружил, что смотрю в пространство между лифтом и стеной шахты на черные, обросшие грязью тросы и блоки древнего на вид механизма. Словно я оказался в одном из этих новомодных фильмов, где все снимается под неестественным углом.

Том сдвинул дверцы-гармошки, сестра нажала на кнопку, и лифт начал очень медленно спускаться, поскрипывая и постанывая на все лады. Потолок здесь нагонял еще большую тоску, чем в коридорах. Мои спутники, которых мне не было видно, обменивались короткими репликами.

— Сигареты есть? — спросила сестра.

— Нет, — ответил Том, — я бросил. В прошлый вторник.

— Почему?

— Здоровье.

— А что взамен?

— Секс, секс и еще раз секс, — ровным тоном отозвался Том.

Сестра захихикала.

— Хотя открою тебе тайну, — сказал Том. — Когда я завязал, то по всей больнице припрятал сигареты, на случай если припрет. Одна пачка есть в подвале.

— Какие?

— «Бенсон». Можешь взять, если хочешь.

— Хорошо, спасибо, — ответила медсестра.

Лифт дернулся и остановился.

Из-за чрезмерно горячего отопления воздух в подвале был жаркий и сухой, и я начал потеть под одеялом, пока Том катил меня между штабелями коробок, ящиков и других емкостей с больничными запасами. Сводчатые потолки были покрыты густой бахромой паутины, свисавшей, как помет летучих мышей. Колеса подпрыгивали на каменных плитах пола, и эти толчки отдавались в позвоночнике. Том остановился, чтобы отыскать спрятанные сигареты. Они с сестрой исчезли за горой сваленного там белья, и я услышал тихий возглас и возню, что давало основания предположить, что парень взыскал некую плату за пачку «Бенсона и Хеджеса». Я не мог поверить, что все это происходит со мной. Как можно столь наплевательски относиться к частному пациенту? Словно заплатил за первый класс, а оказался в хвосте самолета в сломанном кресле, рядом с туалетом и курильщиками, кашляющими мне в лицо (это я в переносном смысле — сестра на самом деле закурить не осмелилась). Самое противное, я ведь знал, что если рассказать эту историю Салли, то сочувствия от нее все равно не дождешься: она не одобряет частной медицины и из принципа отказалась вместе со мной застраховаться в БУПА.