— У тебя в желудке огонь?

Витторе покачал головой.

— А что же это тогда? — спросил я.

— Это называют табаком. Он исцеляет все людские немочи. Желудок, головную боль, меланхолию. Все болезни. В Индиях и мужчины, и женщины курят его днями напролет.

Он выпустил еще несколько струек дыма, пока чашечка не опустела, и отложил трубку.

— Я видел столько чудес! Страны, где солнце сияет каждый день, а дожди идут совсем недолго, только лишь для того, чтобы полить цветы. Но какие цветы! Ах, Миранда! Они больше моей ладони и окрашены во все цвета радуги! — Витторе поднял длинную руку к потолку. — Деревья, достающие верхушками до неба, а на них больше фруктов, чем в раю! — Он вздохнул и снова сел. — И тем не менее, куда бы ни забросила меня судьба, я всегда возвращаюсь в Корсоли.

— Почему? — спросила Миранда. — Тут так скучно!

— Корсоли — мой дом. Как и твой. Я хочу умереть здесь.

Он перекрестился.

— Ты собираешься умереть?

— Мы все когда-нибудь умрем.

— Это верно, — заметил я. — Ты лучше расскажи нам, Витторе, что было после того, как ты стал разбойником.

— Ты был разбойником? — ахнула Миранда.

Витторе пожал плечами.

— Сначала я просто пытался добыть себе еду. А потом мне стали платить за то, чтобы я грабил людей.

— Кто? — нахмурилась Миранда.

— Герцог феррарский, швейцарцы, император, французы. Я стал солдатом и сражался за всех, кто мне платил. — Витторе склонил голову и почти шепотом добавил: — Я видел такие ужасы, которых не пожелаю и врагу. — Он покачал головой, словно отгоняя внезапно вспомнившийся кошмар. — Когда я перестал воевать, то решил стать священником и посвятить себя Господу.

— Е vero? — сказал я. — И что же тебе помешало?

— У меня есть талант.

— Торговать приворотным зельем?

— А что в этом плохого, babbo, если он дарит людям любовь?

— Вот именно! — сказал Витторе, нежно похлопав ее по коленке. — Дарить любовь! Какое призвание может быть выше?

— Именно так ты заработал свой сифилис?

— Ну почему ты такой злой, babbo?

Витторе приложил к губам палец.

— Не сердись на своего отца. Он хочет защитить тебя от жестокостей жизни. Жаль, меня некому было защитить. — Он повернулся ко мне. — Я заразился им от женщины. И простил ее.

Он медленно сдвинул волосы, прикрывающие половину лица. Миранда вскрикнула. Веко у Витторе впало и съежилось, так что глаз выглядывал из складок гниющей кожи. Щеку избороздили глубокие морщины, а челюсть была покорежена так, будто злой дух разъедал его лицо изнутри.

— Мне недолго осталось жить. Я хочу лишь одного: провести остаток своих дней с людьми, которых я люблю и которые любят меня.

— Я сейчас заплачу! — фыркнул я.

— У меня отсохли два пальца, — сказала Миранда, протягивая Витторе правую руку. — И на ноге тоже.

Витторе с величайшей торжественностью взял ее руку в свои, пробормотал молитву и нежно поцеловал безвольные высохшие пальчики. Потом встал на колени и поцеловал пальцы у нее на ноге. Миранда смотрела на него так, словно он был самим папой римским. Не вставая с колен, Витторе снял с себя серебряный амулет и надел Миранде на шею, так что тот повис у нее между грудей — маленькая серебряная вещица в виде ладони. Большой, указательный и средний пальцы у нее были выпрямлены, а безымянный и мизинец — сжаты.

— Это мне? — изумилась Миранда. — Что это?

— Рука Фатимы. От дурного глаза.

— Похоже, тебе она не очень помогла, — проронил я.

— Какая красивая! — восхитилась Миранда.

— Теперь она будет защищать нас обоих.

— Я всегда буду ее носить.

Они говорили так, словно меня вообще не было в комнате!

— А это рута? — Миранда показала на серебряный цветок, также висевший у Витторе на шее.

— Да, рута. И вербена — цветы Дианы.

— А это?

Витторе нежно погладил серебряный пенис с крылышками.

— Мой любовный амулет, — сказал он.

Что делает зло таким привлекательным? Чем оно безобразнее, чем загадочнее, тем больше завораживает душу. Я знаю людей, которые и помыслить не могли о том, чтобы зайти в логово ко льву, и тем не менее они не боятся разговаривать с дьяволом. Неужели они считают, что способны победить зло? Что оно их не коснется? Как они не видят, что зло питается именно их добротой?

С Мирандой творилось нечто подобное.

— Почему ты так холоден со своим братом? — спросила она меня, когда Витторе вышел из комнаты. — Неужели ты не видишь, как много ему пришлось выстрадать?

Боже милостивый! Мне хотелось выдрать на себе все волосы! Я рассказал ей, как Витторе бил меня в детстве. Как он чернил меня перед отцом. Как отказался дать мне несколько овец, чтобы завести свое хозяйство, несмотря на то что я пас его отару зимой и летом, день и ночь, пока он пьянствовал и развлекался со шлюхами. Я рассказал ей, как он убил моего лучшего друга.

Миранда кивнула, словно понимая меня, но тут же спросила:

— Неужели нас всю жизнь будут судить за прошлые грехи? Разве Христос не простил грешников?

— Волк навсегда останется волком, Миранда.

— Но он же твой брат! У меня никогда не было ни брата, ни сестрички. И матери тоже. Я молилась ночами, чтобы Пресвятая Богородица послала мне брата, который мог бы меня защищать. Или младшую сестричку, чтобы играть с ней. Или маму, чтобы она наставляла меня.

Она словно напрочь забыла то, что я только что ей сказал! Я повернул ее ладони вверх, чтобы посмотреть, не сунул ли Витторе ей какое-нибудь зелье. Потом сорвал с ее шеи ожерелье, чтобы убедиться, что он ничем его не натер. Как он сумел за считанные секунды восстановить против меня мою дочь? Меня охватило такое бешенство, что я не удержался и заорал:

— Если я еще раз увижу, как ты разговариваешь с Витторе, я побью тебя!

Обычно, когда придворные выходили из покоев Федерико, они тут же начинали поливать друг друга грязью, однако после того как герцог дал аудиенцию Витторе, всех их объединила общая ярость.

— Он сказал, — с возмущением крикнул Бернардо, — что, судя по расположению звезд, у Федерико будет новая жена. Нарисовал на полу круг, что-то пробормотал по-латыни, посовещался с куриной лапкой, уставился Федерико в глаза и заявил: «Через два месяца. Самое позднее — через три!»

— Он и зелье ему какое-то дал, — ввернул Пьеро без своего обычного смешка.

— Герцог не мог ему поверить, — сказал я.

— Не мог? Да он назначил его придворным магом! — рявкнул Бернардо. — Этот тип будет сидеть за столом рядом с Федерико!

— Когда Федерико не получает того, что хочет, — сказал я Витторе у конюшни, — он убивает людей.

— Это моя проблема! — отозвался он.

— Не только твоя. Он убьет и других…

— Тогда притворись, что ты меня не знаешь. Мы не братья и вообще не родственники.

— Я это запомню, — процедил я сквозь зубы.

Со дня появления Витторе над долиной нависли черные тучи. Дожди секли стены замка, во дворе завывали ветры, расшатывая каменную кладку и с корнем вырывая вековые деревья. Крестьяне в Корсоли говорили, что по ночам из дворца к облакам взлетают демоны, а затем спускаются обратно. По всему зданию расползлись плесневые грибки. Я просыпался и ощущал, как запах гниения забивает ноздри. Сколько духов я на себя ни выливал, это не помогало. Я знал, что во всем виноват Витторе.

Сначала женщины побаивались его, однако я видел, как он нежно обнимал их за талию и уводил за колонну. Появляясь через пару минут, они улыбались и выглядели спокойными и довольными. Дело было не в том, что он им говорил. Когда я спрашивал, они не могли даже повторить. «Все дело в том, как он говорит, — сказала одна из них. — Голос у него слаще меда!»

А пожилая прачка, вздохнув, призналась: «Он смотрит на меня — и завораживает взглядом».

Матерь Божья! Мне его голос казался помесью ослиного рева со змеиным шипением. Неужели они не видят зла, скрывающегося за его словами? Нет, отвечали они, пожимая плечами. Они не могли — или не хотели! — ничего видеть. Глупые коровы! Не важно, молодые или старые, замужние или незамужние. Да что там женщины — мужчины тоже! Только для них его голос был не слаще меда — он звучал, как сражение с французами или немцами. Он рассказывал им о том, как плыл в Индии, месяцами не видя ничего, кроме моря. Он говорил о китах, высоких, как корабль, и вдвое более длинных. О волнах, которые поднимались в океане и с ревом обрушивались на судно, унося с собой людей и исчезая в мгновение ока, словно их и не было. Он рассказывал о туземках, разгуливавших нагишом и радостно совокуплявшихся с моряками. О королях, которые были богаче папы римского, а жили как крестьяне. О краснокожих людях, воспринимавших золото так же равнодушно, как траву. Все заслушивались его историями и умоляли рассказать еще.