— Хорошо. Когда ей будет четырнадцать.

Томмазо рывком протянул мне руку. Я пожал ее.

— Только молчок.

Он пожал плечами.

— Как знаешь.

Юноша попытался было высвободить руку, но я крепко ее сжимал.

— Ты должен хорошо с ней обращаться. Если ты обидишь ее, я тебя убью.

— Я буду обращаться с ней, как с принцессой, — ответил он. — Пока она будет вести себя соответственно.

Тут нас позвали двое слуг, сказав, что Томмазо нужен на кухне, а я должен попробовать завтрак герцога.

— О чем вы разговаривали с Томмазо? — спросил слуга с подносом, пока мы поднимались по лестнице к покоям Федерико.

— Он рассказывал мне о дворце и о людях, которые в нем живут.

— А ты что ему рассказывал? — спросил другой.

— Ничего. Мне нечего рассказывать.

— Ну-ну, — многозначительно протянул первый.

Второй кивнул.

У меня похолодело в груди.

— А что?

— Niente. Ничего.

Мне хотелось задать еще пару вопросов, однако стражники уже повели нас через приемную Федерико к его спальне.

После того как нас обыскали на предмет оружия, мальчики-подавальщики постучали в дверь спальни герцога Федерико. Нам ответил его врач Пьеро. Низенький толстый еврей, Пьеро был лысым, если не считать нескольких волосинок на макушке. От него пахло жиром, который он смешивал с молотыми орехами и втирал в череп, чтобы сохранить оставшиеся волоски.

— Завтрак, мой повелитель! — рассмеялся Пьеро.

Он всегда смеялся после того, как говорил что-нибудь, независимо от того, было это смешно или нет.

— Жратва! — взревел герцог. — Я не срал три дня, а ты хочешь, чтобы я снова жрал?

У Пьеро задергалась правая щека. Кто-то сказал несколько слов более тихим и спокойным голосом. Что именно — я не разобрал.

— Несите его сюда! — вновь послышалось рычание герцога.

Мы вошли в спальню. Такой комнаты я в жизни не видал! Пол покрывали разноцветные ковры, на стенах висели гобелены с изображениями мужчин и женщин, занимающихся любовью. Посреди комнаты стояла кровать — такая большая, что на ней уместилась бы вся моя семья. Ее закрывал темно-красный бархатный балдахин, а на постели виднелись шелковые подушки и простыни, сиявшие в солнечных лучах. Кровать стояла на возвышении, и когда герцог сидел, как сейчас, он был вровень со стоявшими рядом с ним людьми. Тонкие всклокоченные волосы на голове у Федерико напоминали мокрую лапшу, глаза слезились, лицо опухло, а из-под ночной рубашки торчала густая шерсть. Он совсем не походил на герцога — скорее на торговца рыбой, с которым я встречался на рынке.

Федерико слушал серьезного седобородого мужчину по имени Чекки, своего поверенного и главного советника, который говорил:

— Я сказал ему, что, поскольку у вас был день рождения, вы решили, что конь — это подарок, а потому, если он потребует его назад, ваша дружба не пострадает.

— Хорошо, — буркнул Федерико. — Я проедусь на нем чуть позже. Бернардо!

Неряшливый субъект с растрепанными волосами и огромными, как капустные листья, ушами выплюнул в ладонь семечки фенхеля, подбежал к кровати и разложил перед герцогом карты.

— Ваша честь! Марс сейчас в огне, в то время как Меркурий и Сатурн холодны как лед. Но поскольку Марс…

— Это хорошо? — вопросил герцог, хлопнув по карте ладонью.

— Хорошо для войны, — протянул Бернардо. — А во всем остальном — лучше ничего не делать.

Герцог откинулся на подушки.

— Будь твоя воля, ты вообще заставил бы меня весь день проваляться в постели, да?

Бернардо нахмурился и сунул в рот горсть семечек фенхеля, словно это освобождало его от необходимости отвечать.

— Ваша честь! — сказал Пьеро, на цыпочках выйдя вперед. — Я думаю…

— Ты думаешь? — перебил его герцог. — Нет, ты не думаешь! Ты не умеешь думать. Оставьте меня! Вы все! Пошли вон!

— Тебя это не касается, — прошептал мне подавальщик. Он сунул мне в руки чашку и поспешил за остальными из спальни, оставив нас с герцогом Федерико наедине.

Поскольку ночью мы разговаривали в коридоре, я думал, что герцог узнал меня. Поэтому я поклонился и сказал:

— Доброе утро, ваша светлость. Надеюсь, вы хорошо почивали? Да благословит вас Господь!

Он уставился на меня так, словно видел впервые.

— Ты не разговаривать сюда пришел, а пробовать мою еду! Ты уже сделал это?

— Нет, я…

— Так чего же ты ждешь?

Я поднял крышку и увидел полную чашку дымящейся поленты, усыпанной изюмом. От нее поднялся пар, обжигая мне лицо. Ложка была только одна. Когда я поднял руку, герцог завопил: «Вымой их!» — и показал на кувшин с ручкой в виде обнаженной женщины.

Боже правый! До вчерашнего дня я мыл руки раз в месяц, а теперь мне приходилось мыть их дважды в день. Скоро я узнал, что Федерико так боялся отравиться, что требовал от всех чистоты и опрятности. Он переодевался несколько раз на дню, а если замечал хотя бы тень пятнышка на одежде, скатерти или занавеске, их немедленно отправляли в стирку. Я не понимал, какое отношение это имеет к ядам, но меня никто не спрашивал, а раз ему так хотелось, кто я такой, чтобы делать замечания?

Я налил в чашу воды и вымыл в ней руки. Краешком глаза я заметил, что герцог вылез из кровати и отдернул вышитую бисером занавеску. Приподняв ночную рубашку, он уселся на стул с ночным горшком внизу. Он кряхтел, стонал и пердел, как из пушки. Я вытащил из мешочка амулет и окунул косточку в кашу, чтобы посмотреть, не изменит ли она цвет. Но я не знал, как долго полагается ее там держать ;и должен ли я спросить позволения у герцога. А что, если он запретит? Он снова пукнул, да так, что все арабские духи не смогли бы заглушить эту вонь. Я по-прежнему держал амулет в каше.

Герцог застонал. Он сидел ко мне спиной, задрав рубашку до пояса. Потом встал и нагнулся, разглядывая содержимое ночного горшка между ногами. Увидев его громадную белую задницу, я так ошалел, что уронил косточку в кашу. Нужно было немедленно ее вытащить, но полента была такая горячая, что я чуть не завопил от боли.

— Что ты делаешь? — спросил герцог.

Я сунул пальцы в рот.

— Пробую, ваша честь.

Герцог снова взобрался на кровать. В ту секунду, когда он повернулся ко мне спиной, я сунул пальцы в воду.

— Давай ее сюда! — велел Федерико.

Я дал ему чашку с полентой. Герцог поднес ложку ко рту и проглотил. Я молился Богу, чтобы он не подавился косточкой.

— Мой бывший дегустатор пользовался амулетами, камешками и кусочками рогов, — сказал он. — Не смей этого делать. Я хочу, чтобы ты пробовал ВСЁ. — Он съел еще ложку и скривился. — Иди! Забери это с собой.

Он показал на горшок. Мысли у меня в голове метались, как летучие мыши под солнцем. Если герцог найдет косточку, я скажу, что ее положил туда Кристофоро. Я поднял ночной горшок.

— Возьми ее тоже, — сказал Федерико и протянул мне чашку с кашей.

Чудесным образом он не заметил косточку!

Выйдя за дверь, я сразу же выудил амулет. Цвет его не изменился, так что каша не была отравлена. Но какого цвета он должен стать, если в каше будет яд? И если бы косточка поменяла цвет, что тогда? А вдруг Федерико все равно заставил бы меня попробовать поленту? Каждый вопрос вызывал уйму новых, и ни на один я не находил ответа.

Прошло несколько месяцев, и я понял, что, хотя у многих людей были причины желать Федерико смерти, никто не осмеливался его убить. При нем всегда была охрана — дегустаторы вроде меня или стражники, сопровождавшие его повсюду. Они стояли у него за дверью и под окнами. Они слушали сплетни и бродили по городу, выискивая убийц. Они заглядывали герцогу под кровать, прежде чем он ложился спать. Porta! Они бы и в зад ему заглянули, если бы он заподозрил, что там кто-то прячется. А кроме того, у него были соглядатаи. Шпионом мог стать любой, если у него была ценная информация, так что, несмотря на смену времен года, во дворце всегда царила атмосфера страха.