— Что стряслось? — подозрительно спросил он.

— Что стряслось? — выдохнул я. — Дурак! Меня отравили!

— Еда Федерико не была отравлена, — нахмурился Томмазо.

— Нет, была! — сердито отрезала Миранда. — Что ты несешь? Babbo чуть не умер!

Она едва не набросилась на него с кулаками, но я прошептал:

— Принеси мне, пожалуйста, кусочек хлеба, Миранда!

Как только она вышла из спальни, я спросил:

— В чем дело? Ты же сам сказал мне: «Яд!»

Томмазо изумленно уставился на меня широко раскрытыми глазами.

— Да ты что? Будь еда Федерико отравлена, я предупредил бы тебя. Он отравил их пирожные!

Господи Иисусе! Выходит, все наоборот! Теперь я понял, почему Федерико не скупился на подарки и почему он был так удивлен, когда я в корчах упал на пол. Он собирался отравить Джованни, Эмилию и Пию, и то, что я притворился умирающим от яда, спутало ему все карты. Однако я по-прежнему никому не мог открыть правду.

— Но почему герцог убил Кристофоро? — спросил я.

Томмазо пожал плечами.

— Очевидно, он подумал, что Кристофоро предал его.

— Разве не Алессандро…

— Алессандро работал на герцога с той самой минуты, как приехал.

Откуда Томмазо это знал? Желая убедиться, что меня не заманивают в западню, я сказал:

— Мне действительно стало плохо! И косточка у меня в руке потеплела…

— Дай-то Бог, чтобы Федерико поверил тебе! — фыркнул он в ответ.

Федерико сидел за столом в доспехах, с саблей на боку. Я никогда раньше не видел его в военном обмундировании и сразу понял, каким грозным он кажется в бою врагам. За ним стояли Бернардо, Чекки и Пьеро. Алессандро не было — Федерико заточил его на время, пока не разберется в точности, что же произошло. Я медленно подошел к герцогу, поскольку совершенно обессилел от рвоты. Когда я встал перед ним, он вдруг вскочил, схватил меня обеими руками за шею и поднял вверх.

— Почему ты жив, черт возьми, в то время как мой лучший повар мертв?

У меня все поплыло перед глазами.

— Ваша светлость!

Я задыхался. Стук сердца отдавался у меня в ушах, я ощущал во рту вкус собственной крови.

— Это благодать Божья, ваша светлость! — воскликнул Чекки.

— Благодать?

Федерико отпустил меня, и я, харкая и откашливаясь, шлепнулся на пол.

— Если бы Эмилия и ее мать были отравлены, папа римский обвинил бы вас, — объяснил Чекки. — Но поскольку Уго стало плохо, теперь все знают, что злоумышленники покушались на вашу жизнь. Вам просто пришлось принять ответные меры. И отъезд Джованни послужит доказательством его вины!

Я готов был облобызать Чекки туфли! Неудивительно, что его называли корсольским Цицероном. Идея была поистине блестящая, и я возблагодарил Господа за то, что этот уважаемый и благородный синьор во второй раз встал на мою защиту.

— Жаль, что Уго не помер, — проворчал Бернардо. (Вот сволочь!) — Его смерть была бы самым убедительным доказательством намерений Джованни. Хотя… мы еще можем убить Уго.

— Но если его спросят, он скажет, что был отравлен, — сказал Чекки.

— Меня действительно отравили! — воскликнул я и, с трудом встав на ноги, протянул косточку, которую сам заранее разломал пополам. — Пресвятая Дева Мария сказала: если меня отравят, кость единорога сломается…

Федерико одним ударом выбил косточку у меня из рук.

— Оставьте меня! — приказал он. — Все, кроме Уго.

Дождь прекратился, но ветер все еще гулял по замку, словно пытаясь убедиться, что никому не удалось сбежать. Федерико откинулся на спинку кресла и опустил подбородок на грудь, сверля меня маленькими свирепыми глазками.

— Кристофоро положил яд в три скелета, предназначенных для Эмилии, Пии и Джованни.

Он умолк, ожидая моей реплики.

— Очевидно, он отравил ваше пирожное тоже, ваша светлость.

— Ты имеешь в виду вот это? — Федерико нагнулся и положил передо мной скелетик без ступни.

— Да, ваша светлость! — возмущенно воскликнул я. — Именно это!

— Ты правду говоришь?

Он вопросительно наморщил лоб.

— Святую правду, ваша светлость!

— Если нет — на дыбе ты все равно сознаешься!

— На дыбе я сознаюсь даже в том, что самолично распял Иисуса Христа, ваша светлость!

Федерико почесал нос и облизнул губы.

— Есть только один способ узнать правду. — Он подвинул скелетик ко мне. — Съешь его!

— Но если пирожное отравлено, вы потеряете своего лучшего дегустатора!

Федерико не сводил с меня глаз.

— Ты либо очень умный, либо очень везучий. А?

— Мне очень повезло, что я попал к вам в услужение, ваша светлость!

Федерико помрачнел.

— Я надеялся, что ты умный. Меня окружают одни идиоты. Я выругал себя за трусость. Федерико встал из-за стола, взял ключ, подошел к шкафчику и отпер его. Часть стены справа от меня скользнула в сторону. Я думал, что Федерико нечаянно открыл ключом тайный ход в стене, но он даже не обернулся. Чей-то глаз заглянул в зал, увидел меня и скрылся во тьме. Стена бесшумно встала на место. Я чуть было не вскрикнул, однако тут же умолк, заметив кучи золотых монет на полке в шкафчике, открытом Федерико. Он взял две монеты и бросил их мне.

— Сшей себе новое платье. Скажи Чекки, что я велел переселить тебя в другую комнату.

— Mille grazie  [35], ваша светлость, mille grazie!

Я распластался на полу, и он позволил мне облобызать его ступни.

Выйдя из покоев герцога, я чувствовал себя так, словно короновал самого папу римского.

— Посмотри на меня, Витторе! Ты, вшивый козел! И ты тоже, отец! — крикнул я. — Посмотрите на меня!

Миранда сидела на кровати, раскачиваясь взад-вперед и прижимая к груди Феличиту. Я бросил ей на колени золотую монету.

— У нас будет новая спальня! И новая одежда! — крикнул я и стащил Миранду с кровати, закружив ее по комнате. — Я должен найти Агнес.

— Нет, babbo! — воскликнула Миранда.

— Ты не хочешь братика? Ладно, у тебя будет сестричка!

Миранда схватила Феличиту за горло так, словно это была не ее любимая кукла, а простая деревяшка.

— В чем дело? Говори!

— Агнес мертва, — прошептала она.

— Мертва? Нет, она в прачечной!

Миранда покачала головой.

— Говори! — крикнул я.

Из глаз у нее хлынули слезы. Она заговорила взахлеб, но я ничего не мог понять, и мне пришлось заставить ее трижды повторить все сначала.

— Когда Агнес услышала, как ты кричишь, она выбежала из прачечной и столкнулась с Джованни, который вышел из зала. Конюхи говорят, он пырнул ее кинжалом просто так, без всякой причины.

Oi me! Сколько раз можно разбивать сердце человека, не убив его? Моя мать. Мой лучший друг Торо. Элизабетта. Агнес. Мой неродившийся ребенок. Все, кого я любил — все, кроме Миранды, были мертвы. Что хотел сказать мне Господь? Что я не должен любить? Значит ли это, что я потеряю и Миранду тоже? Я взмолился, задавая Всевышнему эти вопросы, но он не ответил, и я проклял его. Я проклял все свои мольбы, обращенные к нему, а потом, испугавшись возмездия, разрыдался, моля Господа о прощении. Я просил его защитить Миранду от меня — и в то же время с ужасом произносил имя Божье вместе с именем моей дочери, поскольку как раз его я боялся больше всех.

Я не писал несколько дней, потому что у меня кончилась бумага. Септивий не давал мне больше, пока не получил приказа от Фабриано. Сегодня бумагу принесли, так что я постараюсь быстренько описать все события, случившиеся за это время.

После убийств все в замке переменилось. Алессандро убедил герцога, что не предавал его, и был вознагражден комнатой Джованни и его посольской должностью. Тем не менее я не доверял ему, поскольку человек, перебежавший на другую сторону однажды, может сделать это снова. Поэтому я держался от него подальше. Томмазо перевели работать на кухню, а я погрузился в пучину отчаяния. Епископ хотел похоронить Агнес на погосте, однако я настоял, чтобы ее зарыли в землю на просеке, где мы провели вместе столько счастливых часов. Я ползал по разрытой земле, рыдая и выдирая на голове волосы, в точности как отец. Потом спел ее печальную песенку, хотя не понимал ни слова, и прижал к себе Агнес, чтобы вспомнить ее запах и тело. Я отрезал прядь ее волос… И снова зарыдал — о ребенке, которого мне так и не довелось увидеть. Тут пришел Чекки и сказал, что Федерико собирается ужинать.