Поставив лампу на полку, профессор кивнул на книжный шкаф:

— Обратите внимание на названия.

Канэван прочитал: «Государство», «Литература и курьезы сновидений», «Мир как воля и представление» и три тома «Трактата о человеческой природе» — то есть часть тех книг, что были у Эвелины.

— Я не прикасался к ним несколько месяцев, — сказал Макнайт. — Бросается в глаза, что они стоят в том же порядке, что и на полке у Эвелины.

Канэван не улавливал смысла и равнодушно пожал плечами.

— Взгляните, — настаивал профессор и, взяв один из томов «Человеческой природы», протянул его другу.

Ирландец рассеянно пролистал книгу. Бракованное издание. На некоторых страницах — пустоты, поехавшие строчки, блеклая типографская краска.

— Куплено по сниженной цене, полагаю, — сказал он.

Профессор хмыкнул, взял у него книгу и поставил ее обратно на полку.

— Тогда посмотрите эту. — Он дал Канэвану свой «Rituale Romanum». — Это с дальней полки, его в собрании Эвелины мы не видели. Откройте на заложенной странице.

Канэван открыл на обряде экзорцизма и увидел гравюру, на которой были изображены монахи в капюшонах, собравшиеся вокруг одержимого, и крылатый змей, вылетающий в окно. Текст был набран ярко-красной и черной красками.

— Посмотрите предыдущие страницы, — сказал Макнайт. — Последнее причастие. Венчание…

Перелистав страницы до указанных глав, Канэван обратил внимание на грубый типографский брак — здесь его было еще больше: целые пустые страницы или буквально по несколько строк оборванных предложений на разворот. Он все еще не понимал, хотя постепенно ему становилось не по себе.

— Я нашел это в самых укромных уголках лабиринта, — сказал Макнайт, — в книжном шкафу, о существовании которого почти забыл. Целые книги — целые полки — с пустыми страницами, отдельными фразами, исчезнувшими словами. Иллюстрации сохранились, но текст… — Он улыбнулся. — Из моей библиотеки вытекают даже слова.

Канэван с сомнением покачал головой. Он вертел в руках «Rituale Romanum», надеясь найти какую-нибудь зацепку, какое-нибудь указание, которое помогло бы раскрыть секрет.

Макнайт взял у него книгу, но только для того, чтобы тут же вложить ему в руки другую.

— «Монадология» Лейбница, — спокойно сказал он. — Книга, которую, как вы помните, Эвелина еще не прочла.

Канэван почти не сомневался в том, что ему предстоит увидеть, и действительно, когда он открыл ее, книга, казалось, вздохнула от стыда. Страницы блестели, почти искрились незапятнанной белизной. Первая страница, десятая, сотая. Текста не было. Слова не были прочитаны Эвелиной, и следовательно, их никогда не существовало.

Молчание затягивалось. Гроувс поймал себя на мысли, что, цепляясь за мудрость доброго волынщика Макнэба, вместо поддержки слышит лишь беспощадную иронию. Потому что чувствовал себя не охотником, а тем, у кого есть лишь мгновение, чтобы решить, тигр он или заяц.

— Что… что мы здесь делаем? — спросил он. Глупый вопрос, но все отрепетированные для этой встречи слова испарились, так как он не знал, перед которой из двух Эвелин сейчас стоит и каковы в действительности ее силы. — Где вы были?

Она захлопнула дверь и отошла в угол комнаты, где было меньше света. На него она не смотрела.

— Гуляла, — сказала Эвелина, и в голосе ее слышалось что-то среднее между угрызениями совести и обидой. — А что вы здесь делаете?

— Что? — Гроувс вытянул голову, как будто она не имела никакого права задавать ему вопросы. — Я здесь с крепкими констеблями, которые караулят на улице, — сказал он, распрямляясь во весь оборонительный рост.

Он говорил бодро, потому что не знал точно, заметила ли она Прингла и переодетого полицейского. По ней ничего было не понять. Она сняла кепку, и короткие волосы разметались.

— Что, случилась еще одна трагедия? — спокойно спросила она.

— Трагедия? — Он будто прирос к полу. — Почему вы спрашиваете? Вам что, снилась какая-то трагедия?

— Ничего мне не снилось.

— Вот как?

Он всеми силами старался не сводить с нее глаз, но не мог забыть блестящие клыки из ночного кошмара и чувствовал во рту привкус желчи. Он попытался отвлечься, представив, как записывает в дневник: «Трудно сказать, какие силы тьмы ей подвластны, но у меня не меньше своих собственных».

— Вы ведь пришли не для того, чтобы пожелать мне всего самого доброго, — сказала Эвелина.

— Да что вы? — Он почерпнул мужество в просквозившей в ее голосе нотке искреннего сожаления. — Вы говорите, как будто ждали меня, сударыня.

— Боюсь, — сказала она, — вы почуяли мою кровь.

— Вы хотите сказать, я хищник?

— Я… я этого не говорила.

— Тогда подло вас преследую? Или вы мне исповедуетесь?

Эвелина бросила кепку на стол и как будто стянула к себе всю тьму. Она была от него в нескольких шагах, но ему казалось, что она где-то очень далеко.

— Я уже ни в чем не уверена.

Еще одно усилие, и Гроувс сумел повернуться.

— Я пришел просто кое-что выяснить, — сказал он. — Я не думал, что не застану вас.

Молчание.

— Вы можете объяснить, где вы пропадали? И почему так одеты?

Он никогда не любил трубочистов — чернее их лиц были только их души, — и в связи с Эвелиной это обстоятельство производило особенно неприятное впечатление.

— Если гуляешь ночью, — сказала она, — лучше не быть женщиной.

— Великолепно, — ответил он, черпая силу в насмешке. — Женщина стыдится своего пола.

— Я не стыжусь.

— Вот как.

— Просто остерегаюсь незнакомцев.

— Тогда зачем вы вообще бродите по улицам?

— Я уже отвечала на этот вопрос другим.

Он нахмурился:

— Кому — другим?

Она словно загородилась от него.

— Кому — другим, я спрашиваю?

Эвелина не удостоила его ответом.

Гроувс видел в ней ясное отражение Воскового Человека — то же высокомерие. Он обиделся, и это придало ему сил.

— Вы представляетесь невинным агнцем, не так ли, — сказал он, — но в глубине души совершенно порочны.

Она не поднимала глаз.

— Да, милая. — У Гроувса дрожали губы. — Вы можете прятаться за тем, что называете снами, но меня не проведешь. Если у вас есть какие-то тайны, они все равно выйдут наружу.

Она была сама покорность.

— Мне все это говорят.

Еще один намек на то, что имелись другие следователи.

— Кто? — требовательно спросил он. — Кто вам это говорит?

Она медлила.

— Я задал вопрос, сударыня.

— Мо… мои гости.

— Что за гости?

Он гадал, кого она имеет в виду — шерифа, генерального прокурора, а может быть, самого Воскового Человека? Мысль о том, что они уже знают об Эвелине и ее потенциальных силах все и опередили его с допросом, по своим последствиям была ужасной.

— Мистер Канэван, — ответила она, — и профессор.

— Профессор? Какой профессор?

Она колебалась.

— Томас Макнайт, профессор логики и метафизики Эдинбургского университета.

Гроувс не встречался с таким человеком в университете и вдруг твердо решил, что она врет. Может быть, чтобы спровоцировать его, заставить его ревновать.

— Полагаю, он задавал вам разного рода вопросы, этот профессор?

— Он думает, что у меня в памяти хранятся скрытые воспоминания.

— Ах вот, оказывается, что он думает!

— Он думает, что может сделать так, что эти тайны раскроются.

— Вот оно что! Ну что ж, существует много способов заставить женщину раскрыть свои тайны.

Он на пробу сделал шажок вперед — чуть больше дюйма; к его облегчению, она никак не отреагировала.

— Вы знаете, с кем я беседовал?

Молчание.

— Вам что-нибудь говорит имя Гетти Лесселс?

Эвелина отвернулась, но было очевидно, что оно ей знакомо.

— Гетти Лесселс, — с удовольствием повторил Гроувс. — Она прекрасно вас помнит. А Авраам Линдсей?

Ее как будто ужалило.

— Вот так. — Дивясь собственной смелости, Гроувс приблизился к ней еще на дюйм, но она по-прежнему не смотрела на него. — Знаете, что они сказали? Что они сказали о вас?