И снова как каждый день: в дровяной сарай за головешками, в гараж — за всяческим хламом для растопки. Посмотрим на небо… Чуточку прояснилось, правда, солнце все равно уже село. И — домой, в свою нору, под затихающую вдали музыку.

Если в Женеву я возвращаюсь в следующую среду, то мне осталось всего четыре дня, сегодняшний уже не считается. Хорошо бы найти какой-нибудь особый замысел для будущей книги, которую я так и не начал и, очевидно, уже не начну, если только, вопреки своим же собственным намерениям, не состряпаю какую-нибудь халтуру. Дело в том, что мне бы не хотелось сочинять что-то вроде «Книги воспоминаний», или «Мыслей о днях минувших», или «Старого альбома». Нет, подобные вымученные творения меня не привлекают, я предпочел бы сделать живую, яркую вещь, где всего понемногу — и грусти, и надежды, и иронии, и задора. Вчера вечером мне пришла на ум несколько тяжеловатая «конструкция»: умирает старая женщина, и все, о чем она вспоминает на смертном одре, — мысли о прошлом — переплетается с рассказом о жизни маленькой девочки, которой впоследствии суждено превратиться в ту самую старуху. Тема прошлого и тема настоящего должны стремиться навстречу друг другу и в конце концов слиться в каком-нибудь счастливом эпизоде — сцене свадьбы или рождения первого ребенка, словом, в сцене простого житейского счастья, пусть немного банального — ведь разделенную любовь принято называть банальной. Эта сцена и станет финалом книги, несколько необычным финалом. С одной стороны, перед читателем пройдет жизнь девчушки, девочки, девушки, а с другой — вереница радостей, печалей, разочарований и горьких потерь, ожидающих счастливую невесту.

Кажется, вполне то, что надо.

Но при одном условии: если удастся найти ритм и стиль, способные скрыть костяк. В противном случае книга, построенная подобным образом, будет раздражать, как раздражает любая игра временны́ми планами в духе Пристли. Для меня здесь имеется одна существенная трудность: я не знаю, кто я такой — писатель или образцовый служащий, не знаю, получился ли из меня достойный супруг и хороший отец, но уверен — я никогда не был и не буду ни молодой, ни старой женщиной и вряд ли сумею «влезть в шкуру» своей героини. Нет, я слишком многого не знаю, например во что одевались женщины прошлого века. Другой на моем месте восполнил бы этот провал тщательными исследованиями всевозможных источников, а так же втихомолку порасспросил бы окружающих. Мне такие методы претят. Я — вечный дилетант, целыми днями торчу на службе, питаю неискоренимую страсть к свободной импровизации и вряд ли на старости лет сумею изменить себя.

Но я поставил в центр повествования женщину только для того, чтобы избежать автобиографичности. Если вместо умирающей старушки будет умирающий старик, то получится, будто это я появляюсь на свет, лежу на смертном одре, выбираю спутницу жизни и т. д., — словом, получится самая обычная книга.

Нет, определенно стоит остановиться на варианте со старушкой, а в деталях, как всегда, положиться на Аделу. Адела — человек сведущий, хорошо помнит свою мать и бабушку, и потом, у моей жены удивительно ясный ум и добросовестный характер. Времени у нее сейчас полно — дома всего-навсего только пятеро детей и я (а я стою троих), да к тому же полное отсутствие помощников. Так что решено.

В эту же субботу, то есть завтра, я засучу наконец-то рукава и сделаю все необходимые наметки. Может, ради такого случая даже выглянет солнце, чего только на свете не бывает! Итак, надо будет набросать план событий — от настоящего к прошлому и обратно, — нарисовать генеалогическое древо моей героини, а также продумать всевозможные детали, которые, с одной стороны, отличали бы прошлое от настоящего, а с другой — придавали бы воспоминаниям живость и яркость, а мыслям о дне сегодняшнем — привкус сладкой грусти. Последняя фраза удалась: при всем моем уважении к мастерству служащих нужно признать, что ни один из них не выражается так изысканно и витиевато.

Да, если я вернусь домой, наметив хотя бы план романа, все траты — времени и денег — будут оправданы, и я не зря израсходую свой отпуск.

Хотя мне-то прекрасно известно, что все сказанное сейчас — ложь. Истинным оправданием этой поездки может служить только одно: если, вернувшись домой, в ВСА, в Женеву, в объятия Аделы, в мир, в общество своих детей, я вновь возлюблю себя, значит, время потрачено, не даром. Да-да, возлюбить себя таким, как есть, я — писатель, переводчик, служащий, bricoleur [41], супруг, отец семейства. Ведь кто не любит себя, тот не любит и других.

Словом, ко мне вновь должно вернуться довольство собой.

Герой одной моей повести, написанной несколько лет назад, старый школьный учитель, избрал себе такой девиз: «Будем же радоваться», поскольку не решался сформулировать его по-другому: «Будем счастливы». Сам он был стар, пережил своего сына, а потому не мог ждать от судьбы счастья, а только радости. Мой герой умел радоваться и поэтому излучал покой и доброту. Слова «Будем же радоваться» имели успех у моих читателей (кстати, сколько их — два, три, тысяча?) и в то Рождество я получил от них три поздравительные открытки — две из Барселоны и одну из Манрезы — с пожеланиями удачи и веселых праздников. Все три заканчивались словами «Будем же радоваться».

Вот истинная цель моего затворничества, и неважно, вернусь я домой с книгой или без нее, с планом или без оного. Поэтому все то, что говорил святой Павел о любви, я хотел бы сказать о радости:

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а радостине имею, то я медь звенящая и кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всякую веру, так что могу и горы переставлять, а не имею радости, то я ничто. И если раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а радостине имею, нет мне в том никакой пользы» [42].

А теперь поужинаем.

И если обстоятельства позволят, то и порадуемся.

Вторая суббота в Вальнове. Хотя первую можно не считать — это был день приезда, к тому же всю ночь я работал, утром встал совершенно разбитый и в воскресенье с трудом пришел в себя.

Но сегодня я радуюсь жизни.

Потому что выспался (девять часов сна — настоящий рекорд!), хорошо позавтракал и набил трубку. Только вот погода меня совершенно не радует. Хороший хозяин в такой день собаку не выгонит. Впрочем, раз уж я решил довольствоваться тем, что есть, с погодой тоже придется смириться.

Вчера я имел удовольствие долго беседовать с автором моей будущей книги (которая, можно сказать, почти готова). Судя по тому, что он рассказал (бедняга постоянно сбивался, его прямо-таки распирало от множества идей), так вот, судя по нашему разговору, на этот раз ему удастся написать нечто достойное внимания, добиться успеха, короче, если судьба не отвернется, он создаст настоящий шедевр. Однако я прямо сказал ему: «Не торопись, не нужно импровизаций, замысел должен отлежаться в голове. Если семь лет ты ничего не писал, можешь подождать еще пару месяцев».

На самом деле я уверен: книга получится и будет иметь успех. Вчера мне приснилось, как главная героиня — она безумно похожа на одну фотографию Сарры, где сестра держит в руках огромную куклу, — гуляет по лугу недалеко от нашего дома в Вальнове, вместе с преподавательницей шведской гимнастики, той самой, которую отец снял в любительском фильме. Девочка жевала листочки клевера («медовой травы», как мы называли их в детстве), а учительница строго выговаривала ей: «Сарра, немедленно выплюнь эту траву! Кто знает, какие грязные животные здесь ходят!» Однако эта милая история может только повредить мне. Искушенный читатель, заранее угадав все сюжетные ходы, сразу заподозрит неладное. Если восьмилетняя девочка жует сейчас «медовую травку», значит, через десяток лет очаровательная девушка… ну, к примеру, найдет на том же поросшем клевером зеленом лугу свою умирающую бабушку — упрямую старуху, носившую платье с рюшами и кружевной чепец.