Затем Комендант принялся орать и ругаться на голландцев — его нога соскочила с моих ягодиц и задёргалась, и мои причиндалы заелозили по его башмаку, полируя оный до блеска, — голландцы как раз пересекали вспенившуюся, точно гребень волны, кровать Салли Дешёвки на своих крутобоких флюйтах, ища, с кем бы поторговать, сопровождаемые рыбаками-яванцами в их длинных и узких проа, которые сильными ветрами иногда относились далеко в сторону от привычных районов промысла, где-то на северо-западе; за ними последовала французская экспедиция, чуть не сплошь естествоиспытатели и философы, энциклопедисты и светила науки, возглавляемые галантным месье Пероном; этот последний, высадившись на песчаный берег Земли Ван-Димена на шестом году Республики, но оказавшись в одном с нами времени, довёл до истерики туземку тем, что, отвешивая поклон, снял при этом перчатку — несчастная вообразила, будто он стянул с руки кожу. Она не успокоилась, пока, к её величайшему изумлению, он не запел «Марсельезу» и не предложил ей собственноручно снять с него панталоны, дабы убедиться, что он обыкновенный мужчина — такой же, как и другие.

Но тут Коменданта обуял новый страх, даже, скорей, ужас.

— Что, если время не движется? — возопил он.

Казалось, все эти арабы, яванцы, португальцы, голландцы и французы вечно толпились здесь, в комнатке Салли Дешёвки, опять и опять открывая Землю Ван-Димена; тут же маячил и майор де Гроот (с губ его, растянутых в улыбке, срывались какие-то слова, несмотря на выпитый им яд); пожаловали и все умершие на «колыбели» (их мозги протухли и зачервивели ещё более спин), они ожили наряду с тысячами других и теперь втекали в дверь Салли Дешёвки огромной лавиной, которую замыкал лейтенант Летборг со взводом; разбухшие и покрасневшие от морской воды тела солдат, похожие на воздушные шары, маршировали, стараясь сохранять равнение в шеренгах. Внезапно Комендант опустил ноги на пол с моей задницы, встал и, не говоря ни слова, вышел вон.

Впоследствии Капуа Смерть поведал мне, что уже давно наслышан, будто навеянные опием галлюцинации Коменданта всегда приобретают подобную форму. Много лет назад, когда Комендант впервые попробовал настойку, эффект, как утверждают, был гораздо сильнее. Теперь же её воздействие, подобно всему в сфере духа, весьма уменьшилось, став привычным и даже обыденным, и происходящее в комнатёнке Салли Дешёвки скорей следовало отнести к разряду искусства, а то и попросту развлечения.

Однако вскоре Комендант стал улюлюкать при исчезновении яванцев, шипеть на французов и смеяться над умирающими японцами. А ещё спустя некоторое время история сделалась для него кошмарным сном, от коего он уже не в силах был пробудиться ни днём, ни ночью. От постоянного напряжения всё лицо его под золотой маской пошло вулканическими прыщами. Теперь он видел повсюду живые свидетельства того, что прошлое — ещё больший хаос, чем настоящее, что прямых линий не существует вовсе — лишь одни бесконечные круги и кольца расходятся во все стороны от камней, брошенных в мутную воду теперешнего мгновенья. И он пил всё больше и больше зеленоватой настойки. Он вдвое, а затем вчетверо увеличил дозу ртути, которой лечил свою болезнь, разъедавшую, похоже, и тело его, и мозг. Более всего на свете он боялся, что сходит с ума и стал пленником собственных грёз.

Арестант всегда может сбежать, но ему не приходилось и надеяться на подобный исход, хотя даже участь несчастных, гибнущих в диких лесах, казалась ему сладкой. Однажды он снова призвал к себе Мулатку, чтобы, во-первых, уверить себя самого в собственном существовании, во-вторых, чтобы утратить чувство, что он жив, и, наконец, чтобы та помогла ему справиться с нашествием незваных гостей, которое день ото дня всё более терзало его.

Но и это средство не помогло. Мулатка наклонялась вперёд и задирала юбку, обнажая роскошную задницу, что всё ещё возбуждало его, и только просила его побыстрей кончить, ибо у ней и без того много дел.

Комендант принимался было за дело, затем с проклятием вынимал орудие пахоты из борозды, изображая триумф, который, как они оба знали, был иллюзорным.

Тут самое место спросить, каким образом Салли Дешёвка — ну и, разумеется, Вилли Го-улд тоже — избежали дурной болезни, которая разрушала Коменданта. Но застарелая хворь эта, в соответствии с таинственной своей природою, принадлежала теперь ему, и только ему; как и своими мыслями, он более не мог ею ни с кем поделиться.

Прошло много лет с того дня, когда впервые прошлое представилось Коменданту абсолютно неизбежным и он, придя в ужас, сперва подверг Йоргена Йоргенсена продолжительным расспросам, а затем, помочившись в углу своей камеры, отдал ему недвусмысленное распоряжение.

— Я уполномочиваю тебя, — изрёк Комендант, — вести летопись сего острова.

Он повернулся лицом к Старому Викингу и засунул обратно в бриджи гноящийся пенис — бесстыдно и беззаботно, однако с некоторой дрожью, выдававшей сильную боль.

— Если я не хозяин прошлому сейчас, — продолжил он, вытирая влажные пальцы о покрытый пухом морских птиц эполет, и маска его засияла при этом столь ярко, что датчанину пришлось заслонить глаза рукой, как от слепящего света, — то я, по крайней мере, стану им в будущем.

По сравнению с его амбициозными планами взнуздать само время незадачи какого-то Вилли Гоулда были настоящей мелочью. Нет сомнений, что в будущем люди захотят рассматривать дальнейшие действия последнего в качестве тихого бунтаили яркой манифестации гуманизма. Но мы с Королём знаем, в чём было дело: Вилли Гоулд оказался в глубокой заднице — похлеще той, где побывали кости Доктора, — и ему срочно требовалось из неё выбраться.

Я поспешил одеться и покинуть жильё Салли Дешёвки. То, что она предложила сделать, показалось не самой лучшей мыслью, но это была хоть какая-то идея,а не один лишь страх погореть, который только и плавал в моей испуганной голове, как одинокая блёсточка жира в жидкой арестантской похлёбке.

Я нёс бочку, в коей совсем недавно плескалась дождевая вода, а ныне погромыхивали кости Доктора, вдоль по бульвару Предначертания, объясняя каждому встречному, что это сгнившая солонина, которую мистер Лемприер распорядился возвратить в Интендантство, пока действительно не явился туда и не вошёл в то самое помещение, где хранились черепа аборигенов, собранные моим недавним хозяином.

В этом тёмном каземате без окон, освещённом лишь тусклым мерцанием трёх заправленных китовой ворванью светильников, где, казалось, пахло не просто китовым жиром, а печальными вздохами умирающих морских исполинов, мистер Лемприер с неизменным терпением, лишь иногда перемежавшимся вспышками необузданной ярости, с некоторых пор обучал немого каторжника по имени Геслоп искусству очищать, каталогизировать и надлежащим образом упаковывать черепа для отправки сэру Космо Вилеру.

— ЭТА ПРОФЕССИЯ… СЛАВНАЯ, СВЯЩЕННАЯ, Я ТЕБЕ ЕЁ ДАЛ, ЧТО ТЫ НА ЭТО СКАЖЕШЬ, ГЕСЛОП, А? — Но на сей вопрос несчастный немой арестант, увы, ответить не мог ничего.

Когда я вручил Геслопу последнюю груду костей, подлежащих каталогизации, тот рассердился. Знаками он дал понять, что вроде бы покончил с костями умерших черномазых и теперь может спокойно перейти к более конгениальной, то есть более родственной ему по духу каталогизации цветов и растений. Он заглянул в старый бочонок, который я только что с трудом втащил в дверь — ёмкость сия источала самые невыразимые ароматы, — и обнаружил там среди множества грязных костей свежий человеческий череп, особенно густо измазанный зловонною кашицей. Тут он затряс головой и зарычал особенно злобно.

Вне всяких сомнений, Геслоп был раздосадован, что мистер Лемприер всучил ему новую партию костей. Я выразил сочувствие. Но вечером отходило в Хобарт посылочное судно, и мистер Лемприер распорядился отправить с ним весь груз аборигенских костей, с тем чтобы из Хобарта он был незамедлительно переправлен в Лондон.

Так что хочешь не хочешь, а приходилось браться за дело, и Геслоп, дабы избежать гнева патрона, немедля начал очищать, обрабатывать консервантами и каталогизировать, то есть вносить в опись, только что доставленный ему череп, характер повреждений коего наводил на мысль, что тот недавно побывал в зубах свирепого хищника. И наконец, взяв сей розоватый, испещрённый коричневыми полосами череп в руки, Геслоп сменил гнев на милость и жестами выказал полное удовольствие, что на сей раз не слышит от мёртвой головы никаких безмолвных жалоб на то, что её обдирают, вываривают и тщательно выдалбливают. Я помогал Геслопу как мог, прилежно записывая данные краниометрических измерений в пухлую тетрадь, коей предстояло сопровождать черепа в Англию.